Николай возвращался на своей «Волге» из рабочей командировки, но ехал он не прямо домой, по пути нужно было навестить родственников – семью старшей сестры. У них сейчас были большие проблемы. Муж сестры – Иван Дмитриевич был сильно болен, он фактически умирал, и помочь тут Николай, да и вообще никто уже не мог. Кроме того, их взрослая дочь, недавно вышедшая за какого-то проходимца, его Николай видел всего один раз в жизни – на их свадьбе, родила больного ребенка. С ним врачи были настолько бессильны, что даже не могли поставить точный диагноз. Стоит ли говорить, что кроме всего прочего в семье не было ни копейки денег. Отец мальчишки, поняв, что с таким ребенком скоро может загнуться и сам, быстро сбежал, прихватив все семейные сбережения, и кое-какие ценные вещи. Бороться за жизнь мальчишки остались только мать, да дед с бабкой. Но уж они боролись! В поисках исцеления для своего ребенка они втроем оббегАли всевозможных врачей, попов, колдунов, шарлатанов, все клиники, все церкви и святые источники. Понятное дело, опасения сбежавшего отца оправдались – на спасение мальчика родителям приходилось губить себя. От всего перенесенного мать его потихоньку начала сходить с ума – разговаривать с вещами и какими-то воображаемыми людьми, бабку скрючило не то чтобы «в дугу» а чуть ли не «в полный оборот», дед же теперь и вовсе умирал.
Иван Дмитриевич был первоклассным гидростроителем, в своей работе он сочетал простую русскую, деревенскую смекалку с новейшими, на тот момент технологиями, и плоды этой работы были воистину удивительны. В частности, он построил поливной канал, вода в котором текла не вниз, а вверх, в гору. Естественно это было не прихотью Ивана Дмитриевича, наличие такого канала избавляло государство от постройки более дорогого обводного канала, и уж тем более – от необходимости долбить гору. Советский человек, как известно, не ждал милостей от природы. За неоценимый вклад в развитие района Ивана Дмитриевича повысили и наградили премией, а потом и приняли в партию, почти сразу – на руководящую должность. С того времени незаурядный до гениальности инженер, как и вода в его канале – шел и шел в гору, с одного поста на другой. Однако, надо заметить, что несмотря на партийную деятельность, Иван Дмитриевич не оставлял и деятельность профессиональную, а поэтому до самой пенсии ценился в первую очередь – как гидростроитель. Поэтому его авторитет в районе, как и построенные каналы, держался на земле, камнях, и бетоне, а вовсе не на красных корочках, кожаных креслах, и дубовых панелях, которыми обычно обшивают кабинеты высокого начальства.
На пенсию Ивана Дмитриевича провожали с почестями и с неохотой – был ценным специалистом, но сам он желал на время, на год-другой уйти, побыть с семьей, а уж потом, может быть, вернуться обратно. Это было заслуженное право. Советская Власть вытащила Ивана Дмитриевича из беднейшей семьи, дав образование, и позже он, всю жизнь возвращая долг, уже сам вытаскивал государство из неустроенности. Конечно теперь было самое время и отдохнуть. Однако конец жизни этого выдающегося человека оказался намного страшнее ее начала, страшнее военной голодухи и послевоенной разрухи, твердой казахской целины, смертельных сибирских морозов и густого дальневосточного тумана, от которого можно сойти с ума. Совсем скоро ПМК, в котором работал Иван Дмитриевич, как и партия, перестали существовать, пенсия его превратилась в жалкие копейки, а возможность заработать у него осталась только одна. Впрочем, это было не главное. В душе Ивана Дмитриевича затаилась жестокая обида на жизнь, но обида не за себя, а за дело, за общее. И поэтому сам он снес бы все, но когда встал вопрос о том, на какие деньги лечить внука, благороднейший человек Иван Дмитриевич решился на благороднейшее преступление – браконьерство.
Надо сказать, он с детства прикипел к охоте. То не была преступная, слепая к законам природы жажда наживы, или дьявольская одержимость моментом выстрела и смерти, которая заставляет убивать только ради убийства. Нет, Иван Дмитриевич всей душой любил охоту, знал ее законы и запреты, сроки и резоны. Охота спасала их семью от голодной смерти в войну, позже она же успокаивала расшатанные хоть и любимой, но страшно трудной работой нервы Ивана Дмитриевича. Это было уже больше развлечение, конечно, но развлечение, опять же – благороднейшее. Теперь же охотничьи таланты вновь могли помочь ни много ни мало – спасению жизни. Жизни человеческой, за счет смерти звериной.
Как-то, оставшись один на один со своими мыслями, Иван Дмитриевич прикинул, как, куда и за сколько может сдавать мясо и шкуры, и пришел к выводу, что все бы ничего – если только не тратиться на путевки, иначе пропадал смысл, легальный промысел был не на пользу, а в убыток. Раньше, в войну, или обороняясь на отдаленных объектах от диких зверей, он тоже, понятное дело, не брал разрешений на охоту, да и где их тогда было взять, но когда со временем правила ужесточились, Иван Дмитриевич стал как положено платить за каждого ср***го зайца, и никогда не превышал нормы, не говоря уж об охоте вне сезона, на «красную» дичь, или на простую, но на «красной» же территории. Но теперь он вдруг почувствовал за собой моральное право на браконьерство. Ждать или не ждать милости от природы? Это был один вопрос, думать и спорить о котором можно было хоть вечно. Ждать или не ждать милости от страны, разрушившей все старое, и не построившей ничего нового, своего, но спрашивающей с человека за все, и в том числе – за охоту по-старому, как положено? Такого вопроса для Ивана Дмитриевича больше не было…
Где охотиться, он тоже знал прекрасно, лучшим местом был тот самый, его канал. Тут получалось вот какое интересное дело. Сама эта местность была богата всевозможной дичью, на которую охотились и местные, и строители канала. И до создания этого чудесного сооружения удивляться тут приходилось только этому самому изобилию. Однако, когда проект уже был закончен, и строители уехали, местные охотники заметили некоторые странности в поведении животных, вблизи нового канала. Звери тут то ни с того, ни с сего разворачивались, и шли в обратную сторону, то блукали кругами, то просто падали на землю, рассказывают, бывало даже птицы пролетая над каналом вдруг падали в воду замертво. Бывалые деды-охотники сразу поняли в чем тут дело – в воде, бежала-то она вверх. А животные ведь ориентируются и по ветру, и по запаху, и по звукам, и в том числе, да – по воде. Вот так и получалось – шел ночью, например волк в гору, вверх, и все его, волчьи чувства так и говорили ему – идешь в гору. Это и глазами видно, и запахи тут появляются другие, горные, и звуки тоже свои, да и все тело чувствует нарастающее давление. Все вроде бы верно и тут – вода, вроде как речка. Только почему-то течет она не вниз, а вверх. Это что же получается, шел вниз что ли? Ну пусть, так значит теперь надо против течения, и получится – вверх. Нет, пойдешь против течения, гора сзади все уменьшается и уменьшается. А пойдешь по течению – окажешься на вершине горы а речка снизу вверх течет. Станет здесь волк крутиться, шевеля носом и ушами, напрягая всего себя – и тело, и психику, а тут вдруг раз – высунется из-под канала чернеющее пустотой дуло, с хитрым прищуренным глазом над ним, и все, не услышит волк даже щелчка – картечь быстрее.
Понятное дело, местные, кто тут охотится, пользовались этим. Решил воспользоваться и сам Иван Дмитриевич, и не прогадал. Что сказать, канал служил своему создателю – кормил его, и если даже не спасал ничью жизнь, то хотя бы давал надежду. Теперь уже никто не знает доподлинно, может быть, сама штука с водой и ее влиянием на ориентацию в пространстве зверей и птиц тут была больше местной легендой, или красиво преувеличенной правдой, факты оставались фактами. Дичь здесь водилась, звериные места и подходы к ним были известны, сроки – тоже, секретные тропы - натоптаны, на подъездах к каналу, сменяя друг друга, выжидали охотинспекцию тайные браконьерские дозоры. Поначалу Иван Дмитриевич браконьерничал тихо, аккуратно – примерялся к незаконному промыслу, но уже скоро он стал профессиональным браконьером. Без ожесточения и злобы, но с холодной уверенностью он выпускал из своей старой тульской курковки популярного в его молодости шестнадцатого калибра заряд за зарядом, всегда без промаха бил волков, лис, кабанов, барсуков, и прочую живность, которая, впрочем, после встречи с Иваном Дмитриевичем живностью зваться уже не могла…
Как ни странно, все знали, чем зарабатывает на жизнь бывший инженер и партийный деятель, но никто не мешал ему, и даже не осуждал. Напротив, все только больше уважали Ивана Дмитриевича за его трудное и рискованное занятие. О нем так и говорили – в районе один настоящий человек был, один мужик, не сука, не вор, и того довели – в болото загнали с двудулкой…
А местность там и вправду была болотистая. И постоянное пребывание в не лучших условиях – холоде, голоде, сырости, вкупе с плохой едой и сном со временем сделали свое дело, наложившись на прочие старческие и профессиональные недуги. Хотя, сказать по-честному, Иван Дмитриевич итак всю жизнь плохо и неправильно питался, и спал, мотаясь по объектам. На стройках он ел вместе с рабочими, в дороге спал в скрючившись в три погибели в кабине грузовика, и поэтому ему было не привыкать к тяжелым условиям. Но тут сказывался и возраст, и нервы. Везешь кабана в люльке – Рассказывал он как-то Николаю – А сам думаешь, вдруг тут, за поворотом стоят. И сам знаю, что у кого надо спрашивал, где надо, и сколько надо пережидал, известно – нету инспекции, на дорогах. А все равно страшно, поймают – стыдно. И вроде вот довез до дома, не поймался, а пока довез – уже души нет.
Болел он долго и страшно, а умирал еще страшнее. Сначала по коже пошли какие-то язвы, потом воспалились глаза, стали выпадать зубы. Кроме кожи на ногах стали болеть и мышцы, и суставы, и сами кости. Сразу дали о себе знать сердце, желудок, с ними давно были проблемы... И вот, отохотился Иван Дмитриевич. Но все было не зря, дед умирал, но внук пошел на поправку! Кто помог ему выздороветь – наши ли врачи, или заграничные, православные попы, или алтайские шаманы, нельзя было понять, потому что кто только его не лечил. Наверное, не будет ошибкой сказать, что в конечном итоге, его жизнь спасли деньги Ивана Дмитриевича, на которые тот положил свое здоровье, и как теперь выходило – свою жизнь, о чем, впрочем ни капли не жалел.
Мальчика назвали Игорем. Иван Дмитриевич часто невесело посмеивался:
-И горе Игорь, и счастье…
Надо сказать, сначала только благодаря этой, придуманной Иваном Дмитриевичем поговорке, Николай и запомнил имя своего племянника. У него всегда, и уже тогда в голове было столько рабочей информации, что как зовут пацана, постоянно забывалось.
Продолжение следует