Прошлое терзает во сне.
Губы Андрея разомкнулись, выпустив крик, сотрясший городской воздух. Он разбудил себя. Город был погружён в кромешную тьму. Юношу одолевала неутолимая жажда покоя, а в горле образовался ком, который Андрей пытался вычихать, как кошка, но безуспешно. Он лежал, ловил ртом грязный воздух и желал глотка чистой воды.
Уже три месяца самый старый семнадцатилетний человек в мире впитывал запахи и влагу заброшенных мест большого города. Осень ежедневно прижимала к земле немногочисленную растительность мегаполиса, утепляя кров Андрея – коробку из местного гипермаркета. Угол сырого дома из красного кирпича препятствовал проникновению света в узкий переулок , где парень и нашёл себе место, всеми и Богом забытое. Что-то капало на коробку, был слышен собачий лай и редкий шум проезжающих машин. Было на удивление тихо. Обычно ночь в этом районе насыщена звуками сирен, бытовыми конфликтами с воплем и звоном разбитой посуды, плачем детей, ритмичным стоном проституток, выстрелами. Лишь запахи сохраняли своё постоянство. Особенно в низших слоях общества, пропитанного духом люмпенизма. Днём люди обходили стороной Андрея, они избегали материализовавшуюся вонь. Ежемесячно наступали те дни, когда надежда выделяла стремление что-то изменить к лучшему, но через неделю, а то и раньше, выделения прекращались. «К сорока годам не будет никаких выделений. И это естественно» - однажды подумал юноша, но этой ночью его сознание было истощено, как и тело. Он был не в состоянии связать мысль.
Капли стали падать чаще. Начинался дождь. Звук капель распространялся по всей коробке, входил в резонанс с телом Андрея, вызывая у него дрожь. Ему становилось привычно холодно. Одежда впитывала сочившуюся сквозь коробку влагу, а жидкость из уретры несколько согревала. Внутренняя пустота росла с каждой выпавшей из глаз каплей слёз. Кап-кап, кап… и вот пустота поглотила сознание Андрея, погрузив его в сон без снов.
Утренний вечер.
Блёклый свет проецировал решетку небольшого окна под потолком на обитую матрасом стену неуютной комнаты. Андрей лежал на боку, учащённо дышал, между ног было неприятно мокро. Контур иссушенных губ был обрисован слоем застывшей пены. Голова плотно прильнула к влажной и солёной подушке. Из уха в неё распространялся звук снежной резвой поступи: некто спешил, шагая в ритме биения его сердца. Этот кто-то замедлял ходьбу, и Андрей дышал ровнее, спокойнее. «Не иначе как белка перебирает лапками в колесе моего сердца. Кажется, она устала бежать» - подумал Андрей и откатился на спину. Его мысли скользили по тяжёлому, сжавшемуся как грецкий орех, мозгу, и не могли влиться в его извилины, а взгляд метался по жёлто-белому потолку, сопровождая каждую, падающую с крюка для люстры, каплю. В такие моменты, ежедневно, у Андрея складывалось ощущение, что пространство давным-давно съели лангольеры, и он не завис где-то в пустоте, этот мир – не что иное, как испражнение лангольеров. Всё перемешалось, а что-то не переварилось. И все мысли – всего лишь сопутствующие определённым частям пространства пищеварительные газы. Они и приемлемы в определённых местах, ведь своё не пахнет. Именно так думал Андрей, собственно, он и считал себя не переваренным куском мяса. Скоро откроется дверь, и человек в белом халате внесёт ясность, еду и порядок вещей. Сделает всё так, как должно быть.
На фиксирующий руку ремень села муха, стала громко потирать лапы. В левом затемнённом углу паук держал в секрете своих желёз её семью. Они застыли нитяным клубком, не дождавшись доблестного комара. Впрочем, муха не горевала, да и эмоционально привязана она была лишь к дерьму. Комары тоже являлись постояльцами этой комнаты. Некоторые из них оставили свои останки на неровностях потолка, с кровью Андрея, выхлестнувшей из их брюха.
Подмышки дали течь. «Как же жарко. Странно, ведь по ту сторону окна, наверно, уже твёрдо стояла, окончательно раздавив лето, поздняя осень. От чего же здесь так душно» - неуверенно размышлял Андрей, потому что не знал, как долго его держат в этом месте, но он чувствовал запахи осенних красок, что иногда забрасывало сюда лёгким дуновением ветра: они мягко втекали в его заложенный нос. Сырость сказалась на его самочувствии. Он собрал её, как губка, она заполнила пустоту в нём, и от переизбытка сочилась наружу через широкие поры на бледной коже, из глаз и носа, и выплёскивала последние частички души. Во рту не осталось слюны для удовлетворения жажды. Ожидание человека в белом затягивалось. Как вдруг, ключ стал проворачиваться в личине, и казалось, что этот поворот с характерным щелчком длился не меньше минуты, а за ним, такой же громкий и медленный, второй. Металлическая дверь со скрипом впустила человеческую тень тучного женского тела лет сорока из освещённого люминесцентными лампами коридора, из которого доносился скрежет посудины и бренчание склянок, ещё кричал Джордж. Тень чуть продвинулась вперед и отбросила перпендикулярно себе на порог человека. Андрей видел это каменное лицо раньше, его носила на себе женщина по имени Тамара Артемьевна, и когда-то оно имело неосторожность сложиться в приветливую форму, но тогда камни натужено перевалились и получилось нечто до боли неестественное. А эти громоздкие костыли для глаз, очки, придавали лицу исключительную вычурность. Брошенный в сторону Андрея взгляд в миг остудил его. В глазах Тамары читалось осуждение того, кто не избавлял её от этой мучительной ноши – приходить сюда и, по-прежнему, видеть эту человеческую массу живой, вдыхать её зловоние, делать так, чтобы она просуществовала как можно дольше. У Тамары Артемьевны были моральные принципы: несколько десятков килограммов назад она дала клятву отцу медицины. В её руках был поднос с чем-то съедобным и чем-то другим. Учуяв запах мочи, она позвала специально обученных людей, чтобы те профессионально его устранили, что, конечно же, невозможно. Она сделала это ещё раз, громче и настойчивее, в пределах слышимости комнаты обронив: «Да где ж чёрт носит этих волонтёров..» Наконец, кто-то подошёл, по лёгким шагам, Андрей понял, что это девушка. Без лишних слов она зашла в палату. Тамара Артемьевна ждала снаружи.
- Здравствуйте, – доброжелательно вышло из её тонких губ, края которых были слегка опущены. Но не печаль была тем грузом, что тянула их вниз. Просто такие губы. Но Андрей не был в этом уверен. Она была молода, примерно его ровесницей. Ей было около двадцати пяти лет. Андрей видел в ней удивительную красоту. Русые волосы были собраны в опрятный пучок, а вдоль белых щёк ухоженного лица свисали локоны более светлого тона. Зелёные глаза – как два изумруда, обрамленные чарующими ресницами; быть может, это те самые два камня египетской богини Исиды, что способны превращать сны в явь, читать мысли, видеть прошлое и предвидеть будущее. Может, это и есть Исида: в этом теле, без преувеличения, воплощен идеал женственности. Андрей смотрел на неё и не понимал, что такая девушка делает здесь. Было похоже на то, что запахи её ничуть не беспокоили, как и то, что она видела. В её взгляде присутствовал непонятный интерес.
Андрей молчал. Девушка посмотрела на него и жестом дала понять, чтобы он чуть приподнялся, чтобы она могла сменить клеёнку. Бессилие и прикованные конечности ограничивали движение парня, но Андрей выгнул спину, а девушка быстрыми движениями постелила новую клеёнку. После, развязав его халат ниже пояса, она, смочив губку в ведре, протёрла ему член и кожно-мышечное мешковидное образование. Движения были неловкими, но девушка знала свою работу, хотя делала её медленнее, чем она того требовала. Андрей тем временем всматривался в разводы на матрасах, что покрывали стену, и как будто отсутствовал.
«Кажется, у него жар», - подумала девушка, и, прикоснувшись к нему, она в этом убедилась.
Helena (23-го, 24 года)
