-= Клуб начинающих писателей и художников =-

 — Эти производители делают х***ю, а мы потом страдаем! — безумным взглядом Вася посмотрел на гудящий системный блок и принялся колотить его ладонью так, будто бы на самом деле и не хотел его ломать. — С***! Ненавижу!

— Эй, полегче! — я встал с кресла. — Без компа же хуже будет.

— Да срал я на него! —  мой друг лгал и прекрасно знал об этом.

Я положил руку на его плечо, отчего Василий слегка вздрогнул.

— Слушай, давай я разберусь с твоим стариком, а ты пока покури, что ли.

Вася нервно кивнул и принялся искать зажигалку.

— Возьми спички, — сказал я.

— Нет у меня спичек, — ответил Вася. — Да и боюсь я их.

— Спичек-то? Почему?

— Обжечься можно, — мой приятель сделал задумчивую паузу. — Да и с людьми, собственно, по этой же причине толком  не общаюсь.

Я ждал завершения перезагрузки компьютера и думал о жизни Васи. А ведь вправду, с кем он общался-то, кроме меня?

— Слушай, у тебя же девушки не было никогда? — решился я задать вопрос.

— Тян не нужны.

 — Что?

— Ничего, — буркнул Вася, шелуша по карманам куртки. — О, а вот и искомый источник огня! Василий доволен!

— Теперь я понимаю, почему её не было.

— Что?

— Ничего.

А потом — тишина. Лишь стрелка настенных часов отстукивала свой привычный ритм, и этот ритм, как мне показалось, соответствовал жизни Васи. Он понял мой подкол, но не подал виду. Я — не компьютер, меня он бить не стал бы: я-то и сдачи мог бы дать. А может, он и не обижался вовсе. Таким разным бывал этот Вася.

Его тощая фигура переместилась на балкон. До меня донесся запах дыма дешевых сигарет, который я терпеть не мог. Но я промолчал. Пускай курит, пускай.

— А родители еще, б***ь, — Вася сделал затяжку и выпустил дым кольцами, — хотели, чтобы я сисадмином стал. Представляешь, Коль, сисадмином! Ты посмотри на меня! Эта кляча просто зависла, а я уже в панике. Дрожу, как лист осиновый, психую, ругаюсь. Нельзя мне с техникой дело иметь, нельзя!

«Тебе даже кота заводить нельзя» — подумал я.

 — А ведь знаешь, Колян, — стряхнув пепел с сигареты, Вася повернулся ко мне, — Люди-то сами на технику похожи.

 — В смысле?

 — Ну, как сказать…  Для начала, наше тело само по себе является механизмом. Вот этот кусок дерьма, — Вася махнул рукой в сторону компьютера, — состоит из всяких там плат, проводов и прочей х***и. А что у нас? Органы, вены и, опять-таки, прочая х***я. Улавливаешь?

 — Ага, — отрешенно ляпнул я, чувствуя, как Вася злится на мою беззаботную лаконичность.

 — Короче…  — еще одна затяжка, после которой стало ясно, что короче не будет  —  Все наши мысли, слова и действия тоже действуют по определенным алгоритмам.  Тебе никогда не казалось, что человеческий мозг — это своего рода свободный художник? Фигня это всё. Вся его деятельность тоже ограничена определенными законами. Ничего нового он не выдаёт, и потому нам остается лишь накапливать, а затем копировать, подражать…

— Подражать кому?

— Всем, Коля! Всем… Всем и всему. Есть ли в этом смысл?

— Не знаю, — я предпочел нейтральный ответ, поскольку не знал, какая их двух крайностей в меньшей степени заденет Васю.

—  По-моему, смысла нет, — сказал он, отведя взгляд в сторону, на голую белую стену его тесной квартиры. — В  итоге всё сводится к тому, что человек —  это бесполезная машина, вся деятельность которой направлена лишь на удовлетворение собственных потребностей. Дурацкий аппарат, не правда ли? Он создается и эксплуатирует сам себя ради того, чтобы эксплуатировать. Замкнутый круг, мать его.

— А нужна ли другая цель?

— Что? — Вася как будто бы очнулся  и резко повернулся ко мне.

— Говорю, нужно ли человеку что-то еще, помимо удовлетворения потребностей?

Вася молчал. Думал.

— Я не могу ответить на этот вопрос, Колян, — он кинул бычок в пепельницу. — Видишь, мой мозг даже не может выдать ответ, который в принципе выходит за рамки его компетенции. Возможно, ты прав: человеку ничего больше не нужно, и потому он просто-напросто не способен найти для себя высшую цель. Мозг не может её представить так же, как не может представить вечность. Ведь мы не живем вечно, не так ли, Коль? Если бы жили, то могли бы себе это вообразить, но на самом-то деле нам это не нужно. И потому мы  лишь знаем, что такое бесконечность, но мы не в силах осознать её в полной мере.

— Кажется, ты мне мозг сломал, — ответил я и взглянул на монитор компьютера. — О, что-то я и забыл о нем. Перезагрузился паршивец, теперь с ним всё в порядке.

— Спасибо, — Вася не смотрел на меня, а голос его звучал тихо и несколько робко. Возможно, он видел во мне единственного друга. В конце концов, единственного человека, которому не плевать на его жизнь. И я до сих пор верю, что в тот раз Василий благодарил меня не только за наладку компьютера, но и за всё время нашей дружбы.

Наша короткая философская беседа так и не продолжилась. После неё мне в душу закралась какая-то непонятная тоска, и, взглянув на часы, я решил, что мне пора уходить.

— Ты уже уходишь? — спросил Вася.

— Да… Надо Машу встретить, — мне вдруг стало неловко. Не хотелось бросать Васю, но и затягивать с прощанием тоже не стоило.

— Ну, ладно, давай… — Василий пожал мне руку слабым хватом, но его последующее объятие было гораздо сильнее обычного. — Удачи тебе, друг.

— И тебе, Вась.

Я вышел из квартиры. Дверь закрылась за моей спиной и отрезала меня от моего товарища. Нас отделяла пара метров, но теперь мы находились в разных мирах. Проклятая дверь.

***

Через пару дней я вернулся к Васе. Выйдя из лифта, я обнаружил небольшое  столпотворение возле квартиры друга, а входная дверь была открыта настежь. Я заглянул внутрь и заметил стоящих в прихожей милиционеров, говоривших о чем-то.

— Что случилось? — спросил я у одной из женщин, стоявших у квартиры. Их обеспокоенный вид сразу насторожил меня.

— Васька повесился, — сказала одна из них и перекрестилась.

— Как?! — этот короткий и бессмысленный вопрос был первым, что я мог произнести в тот момент. — Он… Он не мог! Я же…

Но я знал, что он мог. Неуравновешенность и отрешенность Василия превратили его в бомбу замедленного действия, и я боялся, что рано или поздно этот механизм сработает. И он сработал. Мои попытки оправдать покойного друга с треском обрушились перед простым и ужасающим фактом: Васи больше нет. Человек, который звался моим другом, лишил себя жизни, и здесь уже ничего не попишешь.

Когда я заскочил в квартиру, милиционеры тут же обратились ко мне:

— Гражданин, сюда нельзя!

— Но это мой друг! Как он умер?!

— Повесился, — отвечал сержант. — Сообщение о самоубийстве поступило из этой квартиры. Мы установили, что ваш друг сам  позвонил в милицию перед смертью.

Я молчал, потупившись в пол.

— Вы  Николай? — обратился ко мне второй милиционер.

— Да, это я. А что?

— В предсмертной записке ваш друг упомянул вас.

— Можно взглянуть?

Блюстители закона переглянулись, после чего один из них отлучился в спальню Васи и вернулся оттуда с согнутым пополам тетрадным листом. Поблагодарив сержанта, я взял бумагу и дрожащими руками развернул её. Текст записки был следующим:

«Дорогой Коля! Мне больше некому было адресовать эту записку, так что прости, что ты оказался тем «счастливцем», которому приходится её читать. Ты наверняка скорбишь обо мне, но не стоит, прошу. Я — лишь очередной биоробот, вышедший из строя. То, что я сделал, было сделано не из-за слабости или депрессии, как будут говорить люди. Мне просто надоел этот проклятый замкнутый круг и бесцельное существование. Эксплуатация ради эксплуатации, помнишь? К черту это всё! Надоело быть бесполезной машиной! В конце концов, рано или поздно пришлось бы сыграть в ящик. Ведь мы не живем вечно, не так ли, Коль?

Твой друг Василий»

Я аккуратно свернул листок и вернул его милиции. Моим ответом на прочитанное была  скупая слеза, которую я тут же спрятал от посторонних взглядов. В то же время медики покидали комнату Васи, таща на носилках накрытое белой простыней тело. «Вышедший из строя биоробот» — с этой мыслью я провожал взглядом удаляющихся людей в халатах, а затем двинулся вслед за ними, словно единственный участник похоронной процессии. Тело погрузили в машину, после чего та, не задерживаясь ни на минуту, тронулась с места и исчезла за углом. Я остался один.

Меня окружал всё тот же мир, что и прежде, но в тот момент он казался мне опустевшим. Человек мертв. Потеря одного из нас никогда не проходит бесследно. Смерть оставляет за собой гниющие раны на теле жизни, и эта зараза закрадывается в душу каждого из нас под видом скорби. Легка смерть одиноких: их некому оплакивать, а значит, некому страдать. У Васи был только я, и потому мне предстоит нести на своих плечах эту печаль и крадущееся изнутри чувство вины. Виноват не только тот, кто сделал дурное, — виновны также и те, кто не сделал добро. Может быть, я мог бы уберечь друга от роковой участи… или не мог бы? Думаю, нет. Как я уже говорил, Василий был бомбой замедленного действия, и то, что он сделал, было лишь вопросом времени. Его сущность, мировоззрение — всё это вело лишь к одному и не оставляло другого выбора. Сам Вася сказал бы, что это своего рода сбой программы: нарушение инстинкта самосохранения и отказ от принятой нормы существования. Исключительный случай. К сожалению или к счастью, моя программа работала чётко, и я осознавал, что мне, скорее всего, предстоит прожить жизнь простого человека, состоящую из установленных в моем сознании алгоритмов и непрерывного стремления удовлетворять свои потребности. Вася был прав: мы не можем жить иначе, но жить нужно, потому что единственное, что нам остается, в конечном счете. Я не знаю, есть ли в этом сумасшедшем круговороте жизни та самая высшая цель, о которой говорил мой друг, но я твердо убежден в том, что мы не должны опускать руки. Вася открыл мне глаза на неутешительную правду о сути человеческой природы, но я верю, что это не тупик, а лишь начало осознания того, кто мы такие и над чем мы должны работать. Вместо того, чтобы продолжать тонуть в болоте замкнутого круга, человечество должно приложить все усилия, чтобы вырваться из него и начать крестовый поход во имя жизни. Сможем ли мы? Я не знаю. Но если нас  действительно ждет начало новой эры, то Василий войдет в её историю как один из мучеников, пострадавших за истину.