-= Клуб начинающих писателей и художников =-

- Не надо иметь родственников, сколько живу – столько и говорю об этом. Чем их меньше, тем меньше и проблем, и камней за пазухой, и косых взглядов... – Так рассуждает мой однокурсник и жених Натан Левин. Обычно он говорит только о политике или о деньгах. Не знаю, с чего его на житейские проблемы потянуло. Может, магнитные бури. А может, причина всему – мерзейший кофе университетской столовой. Что его пить, что жевать дохлую крысу – нет разницы, но я гурман и предпочту крысу.
  - А что родственники? – говорю. – Ты о матери и отчиме говорил, но они в Красноярске остались, вроде не парят тебе мозги.
  - Это да, но давай подробно остановимся на отчиме, чтоб ему сгореть...
  И Натан, чье лицо страдальчески перекашивается после каждого глотка, рассказывает про отчима, личность незаурядную. 
  - Русский он, но фамилию его мамаша не взяла... Представь, Лизавета, мне десять, мамаше сильно за сорок, пора бы о душе думать начинать потихоньку... И тут появляется этот Аполлон хренов, Казанова недорезанный восемнадцати лет... Страсть африканская, увезу тебя я в тундру, и все такое, а я так, между делом...
  - Геронтофилия, - понимающе киваю. – Причуда природы...
  - Дело тут, я тебе скажу, не в природных приколах. Мать моя – ректор тамошнего театрального училища, а он был всего лишь одним из сотен студентов. Сразу говорю – не понимаю я ни черта в актерском искусстве, но даже мне невооруженным глазом было видно, какая он серая посредственность. Ничем от других не отличался. Но мать нашла в нем что-то особенное, и стала с тех пор его вытягивать, лепить из него понятный только ей идеал. И сдается мне, что слишком уж она увлеклась ролью Пигмалиона. Его рожа с Доски Почета не исчезала. На экзаменах подкупленные преподаватели закрывали глаза на его ляпы, которых, мягко говоря, хватало, и ставили ему высшие оценки... Он перестал работать над собой. Не играл, а спал. Талантливым актером он становился только тогда, когда щебетал матери слова любви. Но не все преподы – этакая продажная шваль. Нашлась парочка солидных, серьезных товарищей, благодаря которым этот фрукт вылетел из училища, как пробка из бутылки... Но прежде чем он упал, его заботливо подхватил военкомат...
  - Здравствуй, юность в сапогах!..
  - Примерно так. Ну, он подумал: какого черта? Два года бесплатно отжиматься? И пошел в контрактники. В девяностых это было. Как раз конфликт с Чечней. Вернулся он через пару месяцев – руку потерял в одной из горячих точек. И сразу же женился на матери.
  Натан замолкает, изучая холеные ногти.
  - И че? Угнетал он тебя, мать против тебя настраивал? 
  - Да нет...
  - А к чему ты мне его биографию изложил?! Какая тут связь с тем твоим утверждением, что родственников надо иметь поменьше?
  - Прямая. После свадьбы он страшно запил и до сих пор из бутылки не вылезает. Скорее всего, его мучило осознание своей неполноценности. Пес его знает, и фиг бы с ним, да вот мать тоже стала иногда прикладываться. И сделала мне эта белая горячая парочка брата...
  Долгая пауза.
  - Он даун. 
  - Сочувствую.
  - Лет до пяти нормальным пацаном был, а потом застрял в развитии... И надо ж было его еще и назвать таким именем! Со-ло-мон! Вот уж прикол так прикол! Его ко мне на неделю присылают в гости. Мол, в Красноярске ты вообще не бываешь, Натанчик, а Соломончик по тебе скучает... – Левин закатил глаза. – Ха. Скучает. Он не знает, где у него на лице нос находится... Нет, ты скажи: у меня каждый день расписан едва ли не по минутам, ем на ходу, сплю на бегу... На хера мне он тут нужен? Чтоб надо мной весь Новосиб потешался и пальцами показывал?
  - Какой бы он ни был, он прежде всего твой родной брат.
  - Ветка, ты хоть сама себя иногда слышишь? Потому и не люблю с тобой разговаривать – вечно лезешь со своим утопическим бредом, – сухо, неприязненно ответил Натан и пошел за второй порцией кофе.
  Мазохист. 

* * *

  Студент-очник либо спит, либо ест, либо думает. Образ жизни заочника немногим отличается – он либо спит, либо ест, либо думает, либо... едет. В одиночку далеко ездить я люблю – сидя в автобусе, можно спокойно погрузиться в свои мысли и рассуждения, не опасаясь того, что кто-то будет тебя ежесекундно тыркать: а что ты по тому поводу думаешь? А как тебе вон та вывеска? А может, ну его, этот университет, поехали лучше в цирк? Я было хотела дать в морду попутчику за такое предложение – цирк с детства не выношу – но тут вспомнила, что в данный момент сама с собой мысленно беседую. Ха-ха. Люблю поговорить с умным человеком.
  И каким скромным!
  Я стою напротив двери, опираясь на выкрашенные в зеленый поручни; ремни вездесущей сумки обвиты вокруг моих рук. На каждой остановке через открывающиеся с визгом двери, обгоняя хмурых мужчин, задумчивых женщин и даже проворных детей, в автобус врывается юная весна и кружит мою голову в порочном, но прекрасном языческом хороводе. Поднимая воротник свитера до самых очков, я чувствую, как вязаного полотна касаются зубы, обнажившиеся в бессознательной, почти «желудочной» улыбке. Хотелось выскочить на полном ходу из автобуса и совершить идиотский поступок. Купаться в фонтане холодно, значит – танцевать. Да, танцевать. Пуститься вприсядочку – по-русски. Прыгать вперед-назад, раскручивая над головой трость – по-египетски. Двигаться по диагонали, пропуская волну через все тело – по-арабски. Ну, и дубовый брейк-данс безо всякой духовной начинки. Размечтавшись, представляя себе шокированные лица прохожих, аплодирующих бомжей и скачущих под ручку по-ирландски ментов, я нескоро обнаружила, что проехала остановку «Станция метро – Заельцовская». Впереди маячила «Станция метро – площадь Ленина». Пару минут я размышляла, потратить ли несколько лишних рублей на относительный комфорт метро, а потом на маршрутке добраться до квартиры, которую снимала. Но природная жадность перевесила, и, заняв освободившееся сиденье, я устроилась поудобнее. Сделала дополнительный виток ремней сумки вокруг рук. Едем на вокзал, оттуда автобусом до самого дома...
  Не всегда люблю встречать на улице знакомые рожи, но Натан – другое дело, за три курса мы с ним пуд соли съели. Конечно, самая видная пара на факультете... Берегитесь, курочки, в дом пришла лисичка – так подумала я, когда на втором курсе в нашу группу внезапно нагрянул новенький, Натан Левин. Импозантное, неотразимое чудовище. Уровень интеллекта зашкаливает. Говорит на французском, английском и немецком, как на родных. Зато русская разговорная речь его отличалась корявостью, но я, ослепленная всем прочим, этого не замечала. Не я одна в группе сходила с ума по Натану, да выбрал он меня. Ради меня Левин поступился своим главным принципом жизни «Каждый сам за себя» и буквально вытягивал меня на пятерки на экзаменах по ненавистным точным наукам. А я год спустя после знакомства тоже поступилась ради него одним из своих многочисленных принципов жизни. А именно – «До свадьбы ни-ни». И каждая встреча у меня или у него на квартире неизменно заканчивалась жаркой любовной схваткой. А полгода назад он наконец-то сделал мне предложение. 
  Он толокся на вокзале – сидел на скамейке около главного входа и курил. Издалека узнаю его по изящной позе, в которой он расположил свое подтянутое ухоженное тело. Киану Ривз, завистливо стеная, мылит за углом веревку.
  - Наше вам с кисточкой и с огурцом пятнадцать, - ухмыляюсь, подойдя. Я не могу не паясничать. Особенно с Натаном, начисто лишенным чувства юмора. – Зачем ты портишь собой такой красивый пейзаж?
  - Дауна своего на поезд провожаю, - со вздохом пояснил Натан, кивая на своего спутника, которого я не сразу заметила. – Я думал, эта неделя никогда не кончится...
  - Это самый Соломон? – Я разглядываю Соломона. Соломон, в свою очередь, разглядывает меня, сунув в рот кончик указательного пальца. Первое слово, пришедшее мне на ум при попытке описать его облик – серенький. И дело даже не в старой одежде, которую он явно донашивает за братом. Такое впечатление, что его вытащили из черно-белого фильма двадцатых годов, но забыли раскрасить. Бледно-серое болезненное лицо, озаряемое растерянной, бессмысленной улыбкой. Шапка темно-серых, мышиного цвета кудрей. Совершенно белые руки – худые, исцарапанные и мелко дрожащие. Но глаза – широко распахнутые, почти круглые – были голубые, совсем голубые, как у новорожденного. Взгляд их не мог остановиться на одной точке; он блуждал из стороны в сторону, иногда закатываясь назад так, что исчезали из виду и младенчески-голубые радужки, и шалые суженные зрачки.
  - Ну здравствуй что ли, Соломон премудрый. – Я легонько щелкнула пальцем по его крючковатому носу. Соломон моргнул и заулыбался шире.
  - Он тебе не ответит. Эта несчастная мокрица даже говорить не умеет.
  - Натан, он вовсе не похож на дауна. Диагноз окончательный?
  - Откуда я знаю? Может, он и не даун никакой, а просто дебил. Оно мне вообще надо? А с чего ты взяла, что он не даун?
  - Обычно у них глаза узкие и лица опухшие, а твой Соломон вполне нормальный на вид. Даже наоборот, худоват...
  - Для того и не перекармливаем, чтоб не распух. – зло ответил Натан. Словно в подтверждение его слов Соломон потянулся к пирожку, который я собиралась есть, но Натан грубо ударил его по руке:
  - А ну не смей! Сядь, я сказал!
  - Прекрати, ему же больно... – Я отдала пирожок Соломону. – На, кушай.
  - Ну, Лизавета, идиотка ты... Конченая дура... Я же говорил тебе тысячу раз – всех не обогреешь! Как ты не можешь понять – если позволять людям собой манипулировать, они тебя в конце концов съедят!..
  - Приятного аппетита, - ответила я, обращаясь и к нему, и к его брату, судорожно вцепившемуся в пирожок тоненькими, совсем детскими пальчиками. – А сколько ему лет-то?..
  - Девятнадцать, а разума – что у пятилетки. – Ненависть исказила приятное, благообразное лицо Натана, и на миг оно стало таким уродливым, что я поневоле отшатнулась. – Ладно, мать Тереза, не покараулишь его минут десять, пока я по делам хожу? Не могу же я его с собой в офис потащить?!
  - Иди с Богом, камрад. Я уж как-нибудь разберусь с Соломоном твоим. – Я взяла под козырек, улыбаясь, но на душе у меня в тот момент было так погано, что я поневоле ощутила уважение к героизму мышц лица. Попялившись пару минут на стройную спину удаляющегося Натана, я обернулась и встретилась взглядом с младенческими глазами Соломона. 
  - Твой братец считает, что вокруг него Вселенная вращается, - с горькой усмешкой сообщила я ему. – Но я считаю, что он попросту самовлюбленный подонок и мудак, каких мало. Улыбайся, Соломон, улыбайся. Или убей себя об стену. Больше ничего не могу посоветовать. Я в семье одна.
  Соломон по-птичьи наклонил на плечо косматую голову, с рассеянным недоумением посматривая на меня. 
  - Я – мать Тереза, слыхал это? Мне жаль человека, и я должна стыдиться этого! – воскликнула я, начиная потихоньку закипать от бешенства. Мне необходимо выговориться. Хоть прохожему. Хоть кошке. Хоть дереву. Хоть Соломону. – Парень, ты мне никто, но все мы, блин, пассажиры большого космического корабля под названием Земля. Если ты упадешь – я тебя подниму, если ты голодаешь – я дам тебе хлеба, верно? Так поступают люди, настоящие люди. А Натан рад бы всю жизнь прятаться в углу, как грязная крыса – лишь бы его не трогали, и подгребать все под себя да под себя... Мол, после нас – хоть потоп...
  - Он так частенько говорит, - подтвердил Соломон.
  - Вот видишь, даже не скрывает свою низ... – Я осеклась и с отвисшей челюстью уставилась на него. Сдается мне, в эту минуту на дебилку больше была похожа я... Соломон спокойно улыбался, жуя дареный пирожок. Глюки от недоедания, ну конечно! С шести утра маковой росинки во рту не было, а уже... Я достала мобильный телефон, щелкнула кнопкой, выбранной наугад – и экранчик засветился. Без двадцати семь вечера! Такими темпами мне через пару минут зеленые черти с голодухи начнут мерещиться. Ради всего святого, где шляется Натан?!
  - Сколько времени? – осведомился с набитым ртом Соломон.
  Я рукой водворила на место вновь упавшую челюсть. Ничему не удивляйся. Ничему. Этот космический корабль под названием Земля – еще и зоопарк, комната смеха, цирк и психушка. Вторично полезла в сумку за телефоном, хотя минуту назад смотрела время.
  - Шесть сорок одна.
  - Да ладно, такая точность необязательна! – отмахнулся он. Бледнея и хмурясь, я помассировала виски. Голова вот-вот лопнет.
  - Я думала, ты не говоришь.
  - Ты так не думала. Это Натан так думал. Он словами навязал тебе образ своих мыслей. – Голос Соломона был низким и монотонным, будто он читал текст по книге.
  - Это долбаный сон, - говорю я себе вслух. – Не надо было пить на ночь столько вина...
  - Думаешь, сон? – с сильным сомнением спросил он.
  - Однозначно. Но если нет... Кто ты, в таком случае? Кто ты, Соломон?
  - Носитель второй половины твоей ауры. Или, если угодно, твой астральный близнец.
  - Ни хрена себе заявленьице... – Я умолкла и задумалась. – Но я сталкивалась в жизни с вещами похлеще, - изобразила я светское равнодушие.
  - Не притворяйся, тебе не идет. Удивляйся, пока способна удивляться. Иначе в один прекрасный день обнаружишь, что перестала жить, - сказал он и запихал в рот последний кусок пирожка. – Спасибо, было вкусно.
  - Не за что. А ты, ты-то притворяешься умственно отсталым, разве нет?
  - Я не притворяюсь! – вскрикнул Соломон; в голубых глазах сверкнуло нечто вроде возмущения. – Я и есть умственно отсталый. Вернее, обладаю умственно отсталым телом.
  - Ничего не понимаю. Почему тогда ты говоришь со мной?
  - Я твой астральный близнец, - повторил он. – Взгляни на меня.
  Лицо Соломона неудержимо стало меняться: круглые глаза удлинились, растянулись к вискам, посерели, внешние уголки опустились вниз; мягкие линии бровей заострились и выгнулись хищными углами; широкая улыбка поблекла и постепенно превратилась в до боли знакомую невеселую усмешку. Как в зеркало, я глядела в его лицо. Это длилось доли секунды. Стоило мне моргнуть, и Соломон снова стал собой.
  - Верю, - произнесла я, на всякий случай отступив назад. Меня трясло. – Охотно верю. Но отчего вышло так, что у нас с тобой всего по половине ауры? Может, поэтому я всегда чувствую себя так, будто у меня что-то забрали? Пустота внутри, понимаешь? Ничем ее не заполнить...
  - У каждого человека на Земле – лишь половина ауры. Другая половина может быть у кого угодно. Чтобы полноценной личностью стать, чтобы достичь совершенной гармонии, мало объединения женской и мужской сути; должны совпадать и ауры. Твой астральный близнец мог появиться на свет в Индии, Финляндии или Саудовской Аравии; он мог погибнуть за секунду до твоего рождения; он мог быть твоим отцом, братом, дедом, племянником, дядей, сыном; он мог родиться одновременно с тобой недоразвитым сиамским близнецом размером с теннисный мяч, прикрепленным к твоему плечу – но его бы тут же удалили хирургическим путем.
  - Одним словом, ты клонишь к тому, что моя вторая половина – душевнобольной брат моего жениха?.. – Я досадливо охнула и ударила себя по губам. – Прости, Соломон, прости мой злой язык... 
  - Ничего, не впервой мне такое слышать, - снова улыбнувшись, отходчиво сказал он. Но глаза его на сей раз не улыбнулись вместе с искусанными спекшимися губами.
  - Знал бы ты, сколько бед он мне принес... Это мое проклятье от природы.
  - Это твой дар. Если хочешь стать писателем-публицистом, тебе необходимо иметь злой, ядовитый язык.
  - Откуда ты знаешь, что я хочу стать публицистом?!
  - Ты вообще слушаешь, о чем я тебе уже полчаса толкую?! Никто в мире не способен понять тебя так, как я. Я уверен, что ты тоже поймешь меня. Слушай!.. Я в детстве воображал живыми, мыслящими и чувствующими боль все вещи, окружавшие меня. Я любил играть с пуговицами и зубными щетками, на ходу сочиняя захватывающие истории об их приключениях; а еще с проволокой играл, представляя себе, что это моя ручная змея – я звал ее просто Анакондой. Я считаю, что каждая буква, каждая цифра, а также каждое слово имеет свой цвет...
  - Но то, что ты сейчас сказал – это обо мне! Откуда ты все это знаешь? Я ведь даже Натану никогда не рассказывала ни про пуговицы, ни про цифры, ни про Анаконду! Это безумие, но я начинаю тебе верить по-настоящему! А когда тебе паршиво, ты часами стоишь у книжного шкафа, закрыв глаза руками и раскачиваясь взад-вперед? – спросила я, чувствуя, как в горле комом теснятся слезы потрясения и светлой грусти.
  - Да.
  - А когда ты был маленьким, всегда подолгу таскал в кармане поджаристые корочки хлеба, пока не почерствеют, а потом съедал?
  - Да. А когда меня фотографируют, мои пальцы непроизвольно съеживаются. 
  - И у меня, начиная с той фотографии, где мне три года. А снилось тебе когда-нибудь, что ты летаешь?
  - Летать во сне – физически очень тяжело. Иногда даже просыпаюсь от напряжения мышц и потом пару дней все тело болит...
  - Твою ж мать!.. – В двадцатый раз за последние пять минут снимаю запотевшие от сильного волнения очки и протираю рукавом свитера. – Я всю свою сознательную жизнь мечтала встретить такого ненормального человека, как я... как ты... а ты вон чего... Эх, умел бы ты читать и писать, я бы с удовольствием продолжила наше общение. Хотя бы эпистолярно...
  - А я умею. Ночью, с двенадцати до пяти утра я неизвестно откуда вспоминаю, как это делается...
  - А ко мне в это время как раз вдохновение приходит... Соломон, я все равно ни черта не пойму! Почему ты вмиг излечился от своего недуга, стоило Натану уйти? И почему твое развитие в пять лет застряло, а мое – продолжалось? Ведь мыслим мы одинаково, и мироощущение у нас одно и то же! Почему, ради всего нормального, почему?..
  - Ты интроверт, так? Тебе уютно только в твоем внутреннем мире, во Вселенной, которую ты создала для себя сама. Но твоя связь с материальным миром все равно велика. Ты осознаешь происходящее вокруг, ты участвуешь в этом, ты можешь внести свою изменения в окружающую среду. Интроверт или нет – ты все равно остаешься человеком, одним из миллиардов. А моя интроверсия зашла так далеко с самого рождения, что я не могу принять участие в жизни материального мира, я не могу выбраться из собственной Вселенной. Мое тело и мой мозг стали тюрьмой для меня!
  - Но сейчас ты общаешься со мной, а я тоже часть материального мира.
  - Я могу говорить с тобой, потому что наши ауры объединились. – Соломон провел рукой над нашими головами, и я на мгновение увидела место стыка своей ауры – зеленовато-серой с желтыми вкраплениями – и бирюзовой ауры Соломона. – Когда Натан рядом, его аура – нервная, переменчивая, злая – стремится обвить собой ауру другого человека и навязать ему образ своих мыслей. Она не давала нам сплотиться. Вот почему я не мог говорить с тобой в его присутствии.
  - Получается, только я могу слышать тебя?
  - Получается, только ты можешь видеть во мне человека, - кивнул Соломон. – Ты пойми – я заговорил с тобой не просто так. Я знаю ответы на главные вопросы. Я хочу передать их тебе – чтобы ты могла передать их всем людям на Земле. И спасти человечество от гибели, в которую оно повергает себя само. Вообще, я не имею права в это вмешиваться. Природа дала мне знание, но забрала разум у моего тела – чтобы не допустить нарушения баланса. Все должно идти своим ходом. Если человечеству суждено погибнуть, оно погибнет, но... я не могу молчать. У меня есть знания, но нет рассудка. У тебя есть рассудок, но нет знаний. Когда я ощутил, что могу говорить с тобой, я понял: вот человек, у которого будут и знания, и рассудок.
  - Гнева природы не боишься?
  Он помолчал, прислушиваясь к себе.
  - Нет. Не боюсь. Мне терять нечего. Душа бессмертна, - развел он руками. – Ну так что, Лиза? Ты поможешь мне? Ты поможешь людям?
  Кровь ударила мне в голову: я могу узнать все секреты мироздания! И изменить этот спятивший мир в лучшую сторону! Я столько лет мечтала об этом, разве я могу струсить и отказаться в последний момент, когда судьба сама вкладывает в мои руки Меч?
  - Соломон, не молчи же! Говори со мной! Какие ответы на вечные вопросы ты знаешь? В чем смысл жизни?
  - Смысл жизни? – немного удивленно переспросил он. – Что за идиотское словосочетание?
  - Это один из вечных вопросов, - осипшим голосом пробормотала я. – Он мучит человечество с незапамятных времен.
  - Тогда он должен звучать по-другому. – Соломон кивнул на асфальт. – Приляжем?
  - Люди...
  - Что «люди»? Им до нас дела нет. Они проходят мимо, когда гибнет безвинный. Почему они не пройдут мимо, если ты просто захочешь взглянуть на небо под другим углом?
  Я сдалась и легла прямо на асфальт, на спину, вытянув затекшие от долгого стояния ноги; Соломон прилег рядом. Небо расстилалось над нами бескрайней лазурной равниной. Таким я его еще не видела. Люди проходили мимо; как и предрек Соломон, лишь некоторые из них косились в нашу сторону. Впрочем, я скоро напрочь забыла о них и зачарованно наблюдала, как синева неба темнеет, и становится оно совершенно бездонным. Я протянула вверх одну руку, чувствуя, как незнакомая, неземная сумасшедшая энергия вливается в мое тело через раскрытую ладонь...
  - Когда ты говоришь о смысле жизни, что ты имеешь в виду? – спросил Соломон и крепко сжал мою руку в своей. Снова четко обозначившиеся ауры переплелись на фоне небосвода, напоминая языки причудливого космического пламени. – Ты можешь спросить: почему все это есть? Почему есть небо? Почему есть вода? Почему есть человек и почему непременно есть аура? Почему мир устроен именно так, а не иначе? И главное, зачем? Кто продумал заранее устройство мира? Это важные вопросы, но при чем тут жизнь?
  - Как это при чем?
  - Встань и оглянись вокруг.
  Я резко вскочила, так, что закружилась голова. Обхватив ее руками, я обвела людный, галдящий вокзал обалделым взглядом. Каким ничтожным и мелким показался он мне по сравнению с бесконечным простором небосклона!
  - Видишь ли, расхожее мнение о том, что отдельный человек – песчинка в масштабах Вселенной, абсолютно верно, - продолжил Соломон, тоже поднявшись. – И понятие «жизнь» придумал он сам, чтобы как-то обозначить свое материальное существование. Но знаешь, толпа людей в масштабах Вселенной будет мельче самой мелкой песчинки. Потому что отдельные личности растворяются в ней, и мы получаем безликую массу, примитивный механизм. Смыслом жизни принято считать своеобразную миссию, которую человек обязан выполнить за срок своего материального существования. Когда человек становится частью толпы, он теряет весь свой смысл.
  - Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать! – разволновалась я. – Для кого имеет значение человек как таковой? Только для себя? Или есть Бог?
  - Бог есть, только называется несколько по-другому. – Соломон негромко рассмеялся. – Ты удивишься и обязательно скажешь: «Ну как я раньше не догадалась!», когда я скажу тебе, что есть Бог...
  - Так что? Что есть Бог? – Меня бросило в жар; сердце так колотилось, что левой стороне груди стало даже больно. – Не молчи, Соломон! Ты не представляешь, как это важно!
  - Я-то представляю. Итак, слушай меня в оба уха! Смотри на меня в оба глаза! Внимай мне сознанием и подсознанием! Бог есть... – Начал Соломон и тут же затих, глядя на меня с ужасом и отчаянием. 
  - Соломон, не молчи! – закричала я. – Что есть Бог? Ну?! Скажи мне!
  Но Соломона со мной уже не было – остался только часто моргающий ласковыми голубыми глазами Соломон, маленький, потерянный, никому не нужный.
  А позади раздался голос Натана:
  - Вот и я. Надеюсь, он тебе не очень надоедал?
  Я была так ошеломлена впервые в жизни. Из моего горла вырвался истерический смех. Совсем рядом были ответы на мучившие меня и всех людей на планете вопросы – и я бездарно, как распоследняя провинциальная бабешка, упустила их! СПИД и наркомания продолжат косить молодежь! Природа продолжит умирать в страшных мучениях под гнетом человека! Дети продолжат чахнуть на отравленной насквозь планете! Брат пойдет войной на брата, сын убьет мать за пару лишних десятков квадратных метров, а я ничего не смогу сделать! 
  Если бы я хоть на секунду перестала ржать, я бы заплакала.
  Увидев брата, Соломон с радостной улыбкой и бессвязным лепетом протянул к нему руки, но Натан был от рождения лишен не только чувства юмора, но и нормальной человеческой сентиментальности.
  - Не лезь ко мне, чокнутый урод! Даже не прикасайся ко мне! – заорал Натан. Удар наотмашь, и белая худенькая щека Соломона вспыхивает нелепым, неуместным румянцем. Он с обидой и укором смотрит на брата: почему? Почему ты так со мной поступаешь? Я же к тебе со всей душой, а ты... Улыбка дрожит, словно отражаясь в подернутом рябью озере. Соломон захныкал, как ребенок, неуклюже утирая слезы белесым рукавом изношенной куртки.
  - Вот беда свалилась на мою голову, - как ни в чем не бывало сообщает мне Натан. – Слава богу, неделя эта кончилась, и теперь я наконец-то снова свободен... Ты сейчас домой? Подожди меня, я посажу его на поезд, и вместе до Северо-Чемского поедем, дела у меня там...
  - Ну ты и сука, - процедила я. Меня просто распирало от злости. Хотелось выцарапать Натану его спокойные интеллигентные глаза, в кровь разодрать безукоризненно выбритую самодовольную физиономию, заехать со всей силы коленом по причинному месту! Я сама не знала, что меня больше разозлило – то ли беспомощный плач Соломона, то ли осознание того, что Натан, столько времени бывший моим идеалом мужчины – такая скотина, такая сволочь!
  - Что ты сказала? – в неподдельном изумлении переспрашивает Натан.
  - Что слышал! Ты гнида, мерзкая дрянь, мразь ублюдочная! – задыхаясь, кричу я. – Кем ты себя возомнил?! Левин, ты молодец среди овец! Ты унижаешь и бьешь больного, беззащитного человека, пользуясь тем, что он тебе сдачи дать не может! Брезгуешь его прикосновением?! А я брезгую даже смотреть на тебя после этого, подонок!
  - Начинается... – горестно вздохнул Натан.
  - Хоть ты и умен, но ты хуже даже Соломона, хуже в миллион миллионов раз!
  - У тебя все? – устало спросил он. – Значит, не будешь меня ждать, психопатка?
  - Иди ты на хрен! – Я отворачиваюсь. Соломон испуганно, затравленно жмется спиной к стене здания вокзала, а слезы все не унимаются...
  - Может, еще когда-нибудь мы встретимся, и ты расскажешь мне то, что должен был рассказать, - тихо говорю я ему и, отведя ладонью кудрявую челку, целую в высокий бледный лоб.
  После чего ухожу на автобусную остановку, ни разу не оглянувшись на Соломона, но спиной чувствуя взгляд его тысячелетних и младенческих, вдумчивых и сумасбродных, мудрых и бессмысленных небесно-голубых глаз...

* * *

  Собиравшийся жениться на мне Натан передумал и расторг помолвку, о чем я, кстати, ничуть не жалею. Теперь все наше общение ограничивалось непритязательными посиделками и разговорами – интимным отношениям был положен конец. Совсем расстаться не смогли – слишком много пережили вместе. Хотя я до сих пор зла на него, и считаю, что он выдающийся и уникальный мерзавец! Летом Натан сделал предложение нашей общей знакомой, Ларисе Гориковой. Блестящая, прилизанная, интеллигентная, но пустая и холодная, как марсианская пустыня – под стать ему. Предвосхищая события, заявляю: я в девках не осталась. В конце сессии познакомилась с Ильей Черных из группы экономистов – добрым, умным, но, увы, совершенно земным человеком. Впрочем, его мои чудачества не пугали (даже умиляли), и уже осенью я стала Елизаветой Черных.
  В начале лета от передозировки героина скончался мой троюродный брат, Израиль с Палестиной обменялись ракетными ударами, Японию потрясло очередное землетрясение, и еще два американских города исчезли под водой. Я молчала, но когда однажды утром насчитала по дороге в магазин одиннадцать валяющихся прямо на земле пакетов с мусором, мое терпение лопнуло. Я задумала безумную авантюру: поехать в Красноярск и похитить Соломона из родительского дома.  
  Билет был куплен; отъезд ровно через неделю, в пятницу, но мною уже овладевало чемоданное настроение. Впрочем, позвонивший поболтать в среду утром Натан мигом его развеял.
  Тайны мироздания мне так и не пришлось познать – в понедельник Соломон премудрый остался без присмотра и разорил кухонный шкаф. Он отдал должное средству для очистки труб от засоров, очевидно, с голодухи приняв его по виду за сироп... 
  Родители вернулись поздно и в коридоре, рядом с исцарапанной дверью, нашли мертвого Соломона. Не имея возможности попросить помощи у кого бы то ни было, он мучился от страшной боли в обожженных внутренностях, кричал и царапал входную дверь, пока не умер. Соседи справа прекрасно слышали странный шум в квартире родителей Натана, но сделали скидку на слабоумие Соломона и не стали вызывать ни «Скорую», ни милицию.  
  Об этом мне с нескрываемым удовольствием рассказывал Натан.

* * *

  Прошел год. Я смеялась в лицо всем, кто ноет, что «хорошее дело браком не назовут». Уборка, готовка, стирка и прочие бытовые составляющие отнимали у меня ровно столько времени, сколько я до замужества тратила на оплакивание своего одиночества. У меня была масса свободного времени, и я терзала клавиатуру, не оставляя надежды стать писателем-публицистом. Ничего не получалось, хоть Илья и поддерживал все мои начинания. От мужа у меня не было секретов.
  Кроме, разве что, одного. 
  Вчера вечером ко мне в гости на «рюмку чая» заглянул Натан. Он делал так каждую неделю, но почему-то именно в этот день мне было немного не по себе, когда я увидела на пороге его; тревога смешивалась с дикой, первобытной радостью, но рада я была не Натану. А кому тогда, ради всего нормального?!
  - Ну что, борец за правду, все в тетради зависаешь? – спрашивает он, приобняв меня и пройдя на кухню. – Что сегодня пьем?
  - Старый добрый зеленый с мятой. Антиоксиданты и куча витаминов. Налетай... А тетради – прошлый век; я давно уже на компьютер перешла. На зачеркивание ненужных слов больно много чернил уходит, а ручки вечно куда-то разлетаются... – Мы одновременно прикуриваем от его зажигалки. – Как твоя благоверная?
  - Кстати, о ней. Я что хотел тебе предложить... Как насчет небольшого внебрачного романа?.. Лариску люблю, но в постели она вообще бревно, не то что ты...
  - А в лоб?! Левин, знаешь, в гробу я тебя видала, в белых тапочках и с шекелями на глазах!
  - Ладно, хорош-хорош... Я вообще не потому пришел. Хотел тебе одну странную вещь показать. Был в Красноярске на прошлой неделе, и мамаша дала мне вот это. – Натан порылся в кармане и положил на стол сложенный вчетверо тетрадный листок в клетку. – Говорит, нашла в старой куртке Соломона. Чьи это каракули, что это значит, и откуда это вообще могло у него взяться, ума не приложу. Решил, что тебе интересно будет взглянуть.
  - Правильно решил, - отозвалась я, умело скрывая беспокойство.
  - Твой на работе?.. Ветка, ну может, все-таки побезобразничаем малость? Как в старые добрые времена? 
  Я молча встала, вышла в коридор и открыла настежь дверь:
  - Ползи, дитя, к Солнцу.
  - Что?
  - Выметывайся отсюда к чертовой бабушке!
  - Ты чего, пропустила очередную прививку от бешенства? Почему ты так со старым другом?
  - Имела я этого друга извращенным способом!
  - Было дело...
  Я вытолкала Натана и захлопнула дверь. Пошел ты...
  Вернулась на кухню. Листочек так и лежал на столе, ожидая меня. Я развернула его и стала читать послание, написанное крупными, дрожащими печатными буквами. Так бы мог писать ребенок лет пяти.
  «Я ДУМАЛ МОИ ЗНАНИЯ МЕНЯ В ЛЮБОЙ СИТУАЦИИ ВЫРУЧАТ НО ЭТО ВЫШЕ МЕНЯ ЭТО СИЛЬНЕЕ. ПРИРОДА НЕ ДАЛА МНЕ НАРУШИТЬ БАЛАНС ХОТЯ ПО МОЕМУ В МИРЕ И ТАК ЦАРИТ ХАОС. Я НЕ МОГ НАЙТИ НУЖНЫХ СЛОВ В ТОТ ДЕНЬ. СЛОВАМИ ВООБЩЕ МАЛО ЧТО МОЖНО ВЫРАЗИТЬ. КОГДА В НЕБЕ МЫ С ТОБОЙ УВИДИМ СОТНЮ БЕЛЫХ ПТИЦ И Я ЗАМЕЧУ ОДНУ ИЗ НИХ С ЧЕРНЫМ ПЯТНЫШКОМ НА КРЫЛЕ КАК МНЕ СЛОВОМ УКАЗАТЬ ТЕБЕ ИМЕННО НА НЕЕ. ТЫ СПРАШИВАЛА МЕНЯ О БОГЕ. ЧТО Ж ЕСТЬ ВЫСШИЙ РАЗУМ ОН НЕ ИМЕЕТ ИМЕНИ И МАТЕРИАЛЬНОГО ВОПЛОЩЕНИЯ. ТЫ ЗНАЕШЬ ЧТО ЧИСЛОВОЙ РЯД БЕСКОНЕЧЕН ТАК И ЧИСЛО ТОГО ЧТО МЫ ПРИВЫКЛИ ЗВАТЬ ИЗМЕРЕНИЯМИ БЕСКОНЕЧНО И НАШЕ МАТЕРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ВСЕГО ЛИШЬ ОДНО ИЗ МНОГИХ И МНОГИХ. ВЫСШИЙ РАЗУМ СОСТОИТ ИЗ ЭТИХ ИЗМЕРЕНИЙ СЛОВНО ИЗ МОЛЕКУЛ ЭТО ЕГО СКЕЛЕТ ОРГАНЫ И КЛЕТКИ. НО ВЫСШИЙ РАЗУМ НЕ БОГ ХОТЬ И СОЗДАНЫ ВСЕ ЛЮДИ ВСЕЛЕННОЙ ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ПО ЕГО ПОДОБИЮ. ДО НЕДАВНЕГО ВРЕМЕНИ ОН ЯВЛЯЛ СОБОЙ ЭТАЛОН ГАРМОНИИ ДОБРА И ЗЛА НО ЧТО ТО ПРОИЗОШЛО С ПОЯВЛЕНИЕМ НАШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И ГАРМОНИЯ НАРУШИЛАСЬ. Я ТАК ОШИБАЛСЯ Я ДУМАЛ ЧТО МОИ ЗНАНИЯ ПОМОГУТ ЛЮДЯМ НО Я ДАЖЕ НЕ МОГУ ИХ СВЯЗНО ИЗЛОЖИТЬ ВЕДЬ Я ПОКА ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК И МОЙ УМ СЛИШКОМ ОГРАНИЧЕН ЧТОБЫ САМОМУ ДО КОНЦА ПРАВИЛЬНО ПОСТИЧЬ ИХ. ЕСТЬ ОДИН СПОСОБ СБРОСИТЬ ОКОВЫ С РАЗУМА. А ИМЕННО ПОКИНУТЬ МАТЕРИАЛЬНЫЙ МИР Я СДЕЛАЮ ЭТО ЗАВТРА. ЕСЛИ ЭТА ЗАПИСКА ВСЕ ТАКИ ПОПАЛА К ТЕБЕ В РУКИ ХОЧУ НАПОСЛЕДОК СКАЗАТЬ СПАСИБО ВЕТКА БОЛЬШОЕ СПАСИБО. ТОЛЬКО В ТВОИХ ГЛАЗАХ Я ВИДЕЛ ИСКРЕННЕЕ СОСТРАДАНИЕ. РОДИТЕЛИ ТЕРПЕЛИ МЕНЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ИЗ ЧУВСТВА ДОЛГА А ПОСТОРОННИЕ ЛЮДИ ЖАЛЕЛИ ИМЕННО РОДИТЕЛЕЙ. СОСТРАДАНИЕ САМАЯ ЧИСТАЯ И МОЩНАЯ СИЛА КОТОРАЯ ТОЛЬКО ЕСТЬ ОНА СПОСОБНА ЛЕЧИТЬ ТЕЛО И ВОСКРЕШАТЬ ДУХ. ВОТ ЕДИНСТВЕННОЕ ЗНАНИЕ СПОСОБНОЕ СПАСТИ МИР. ЛЮДИ ПОЗАБЫЛИ ЧТО ТАКОЕ СОСТРАДАНИЕ. РАССКАЖИ ИМ. ПОЛИТИКИ ЛЮБЯТ МНОГО И КРАСИВО ГОВОРИТЬ НО ТОЛКУ ОТ ЭТИХ РЕЧЕЙ НИКАКОГО. С КАКИМ БЫ УДОВОЛЬСТВИЕМ Я ПРИСТЫДИЛ ИХ ПОКАЗАЛ БЫ ЧТО ВСЕ ОНИ ВМЕСТЕ ВЗЯТЫЕ НЕ СТОЯТ И МИЗИНЦА ОДНОЙ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ДЕВУШКИ ПОЖАЛЕВШЕЙ УБОГОГО. ВЕЛИКОЕ НАЧИНАЕТСЯ С НИЧТОЖНОГО И КТО ЗНАЕТ МОЖЕТ СПАСЕНИЕ ЦЕЛОГО МИРА НАЧИНАЕТСЯ КАК РАЗ С ПУСТЯЧНОГО ПИРОЖКА. СОСТРАДАНИЕ СВЯТО НО ОНО ВСЕ РАВНО НЕ БОГ.
  ТЕБЯ НЕ БУДЕТ РЯДОМ КОГДА Я УМРУ ТЫ НЕ БУДЕШЬ ДЕРЖАТЬ МЕНЯ ЗА РУКУ ПОКА МОИ ГЛАЗА НЕ ЗАКРОЮТСЯ НАВСЕГДА НО ТЫ ДОЛЖНА ЗНАТЬ
  БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ».