-= Клуб начинающих писателей и художников =-

Я считаю сон величайшим из благ.
Вы согласны со мной? Мнения расходятся.
Я пришел к убеждению, я укоренился в мнении, моя точка зрения такова, что здоровый сон и все вытекающее — величайшее благо на земле, и, даже в периоды возвышенных устремлений, непрестанно напоминаю себе эту простую истину.
Отстаивать свои убеждения — вопрос принципа, и переменить их я мог бы только в результате известного переворота на другой бок. Хотя сомневаюсь, что кому-либо удастся это предприятие, так как припоминаю, что меня один раз уже довольно круто перевернули, и с тех пор я стал неподъемен.

В то утро, простите, в тот день, простите, возможно даже в тот вечер я, соблюдая порядок, находился на своем месте — под тремя одеялами и на горе подушек. Пребывая в блаженном забытьи, я очень удивился, когда внезапно заявился этот субъект по-фамилии Орхсон, набросил мне на шею веревочный хомут и потащил меня за собой вниз по лестнице.
— Позвольте! — возмутился я.
— Оставьте! — пренебрежительно ответил он.
Оказалось, что мой навязчивый знакомец очень несговорчив и весьма нетерпелив.
Тем временем меня тащили уже по людной улице, я скакал из стороны в сторону, чтобы не натыкаться на прохожих и лепетал что-то возмущенное, но не до конца сложившееся. Довольно быстро сообразив, что вопросы о причинах и следствиях никуда не ведут, и что поработитель мой совершенно безучастен, я стал молча раздумывать о своем положении. «Не покорюсь!» — подумал я и, перестав идти, стал болтаться и влачиться по земле как мешок с картошкой. Это не слишком приятно, и, через некоторое время, мне снова пришлось идти в ногу. «Можно попробовать повернуться к этому голубчику спиной и пойти наперекор, — размышлял я, — но тогда петля, чего доброго, затянется на моей шее!»
Мы вышли за городскую черту и пересекали луга и сельские местности. Я завидел невдалеке кладбище, вскрикнул и стал вырываться, но меня протащили мимо. Прошли лес, болото, кокой-то пустырь... Я иногда побаивался, что он вдруг остановиться и оставит меня в глуши. Но мы все шли и шли, и я стал размышлять, я предался философии как человек в безвыходном положении, ибо она — болезнь смирения.
«Ну что ж! Идем. Ну и прекрасно. Я даже поспеваю за ним. Хорошо иду! Да есть ли он в самом деле? А если да, то не все ли равно? Топаю и ничего, благо ноги при мне».
Так мы прошли добрых тысячу километров — я оптимистически мыслящий, он совершенно неумолимый.
— Орхсон, — крикнул я в конце концов, — смилуйтесь! Ведь это бесчеловечно! И сколько можно? Ведь не хватит никаких сил!
«Он решил меня загнать!»
Тут я заметил у него за плечами косу. Это был мой шанс освободиться, но что бы ее ухватить, нужно было его нагнать. В конце концов мне удалось завладеть желанным предметом и вне себя от счастья я стал пилить свои оковы. Не знаю, в чем там было дело, но они не поддавались. Я сделал несколько отчаянных попыток, я даже упал, но не осилил их.
И тут меня посетила поразительная идея. Я догадался, как мне наверняка и с профилактикой дальнейших недомоганий избавиться от моей петли.
Веревка ослабла, и Орхсон, догадавшись, что рыбка соскочила с крючка, обернулся ко мне. Он не то чтобы очень удивился, не буду врать, но, зато, проявил хоть какое-то минутное внимание к отщепенцу. Моя голова показала ему язык. Когда ты безголов, то более чем когда-либо имеешь право паясничать.