– Назар, меня зовут. Как бы тебе не хотелось, но жизнь твоя, на данный момент зависит полностью от меня, а моя - от тебя, потому что мы на войне, ты солдат, а я твой командир. Улавливаешь? -- спокойно произнес Назар.
– Штифт, так меня кличет братва. Мне, начальник, по херу, где я пребываю, у хозяина там или на стрелялках ваших, мне все одно. У меня свои законы, и свои планы, а они разбегаются с твоими понятиями. Усек? -- проскрипел старший.
– Не правильно, рядовой. Здесь один закон, одна правда, правда войны... Есть враг, он там... -- показал Назар в сторону немецких позиций. – А есть мы -- ты, я, он и он... Мы здесь. И врагу все равно бандит ты, командир ты, животное ты или человек ты, ты цель по другую сторону рубежа, а значит тебя надо убить! -- эмоционально закончил Назар.
– Мне, фраер, никто не указ! Я сам по себе и не под кого не ля... -- резкий свист из-за пригорка и оглушительный взрыв, с права в окопе, не дал возмутиться Штифту. Затем еще взрыв, и еще... Один из связанных уткнулся головой в землю и завалился на бок. От его спины осталось месиво из мяса, грязи, лоскутов гимнастерки и белых костей. Соседу оторвало руку и обожгло левую часть тела. Обезумевший, тот, не чувствуя боли в шоковом состоянии побежал прочь из окопа, пробежав метров пятнадцать он упал замертво. Шпалу откинуло взрывной волной. Назар, прихватив Штифта прижался сам и втиснул того в землю лицом... Минометный обстрел оказался не долгим.
Звенящая тишина. Гул в ушах. Вроде все закончилось. Так, руки, ноги, тело, вроде цел. Надо осмотреться. О, порядком присыпало, как крот, представляю.
– Короткая перекличка, начали, капитан Збруев - жив, дальше! -- прокричал Назар. Таким образом отозвались все, кроме вновь прибывших, Шпалы и Моти. Так, Мотя в дозоре, будем надеяться, что жив. Новенькие, не стрелянные, двоих нет, остальные кантужены или сдвинулись, не до переклички, проверим. Шпала, Миша, как ты!
Шпалов лежал на спине, запрокинув голову. Когда Назар его обнаружил, над ним уже колдовал один из новеньких, тот которого били. Он его перевязал и сейчас промывал Михаилу от песка дыхательные пути, причем делал это уверенно и со знанием дела. Не мало удивившись, Назар на мгновение застыл, наблюдая за происходящим, и довольный увиденным побежал дальше по окопу. Шпала живой. Мотя, где же ты. Мотя объявился сам, через несколько минут . Доклад его, озадачил Назара. Фрица нигде не видно, очередных атак, в ближайшее время не ожидается, Матвей ошибиться не мог. Получалось следующее — немец этим минометным обстрелом дал понять, что он никуда не ушел, но и брать высоту не собирается, когда самое время, почему? Надо идти в разведку. Владеешь информацией, владеешь ситуацией, нечего гадать. Решение было принято. А пока необходимо отдохнуть.
– Штифт, надо когти рвать, а не то порешат, -- ныл парень, лет двадцати пяти, безумный взгляд затуманенных глаз, которого пугал даже самого Штифта. Но это был единственный выживший из его бригады, который признавал его авторитет. И Штифт понимал, что ему побитому одному не выжить.
– Ты, Холера, не бзди, будет день, будет пайка. Держись моего и все будет ништяк, -- проскрипел Штифт. Холера был беспредельщиком, наркоманом, без жалости и мозгов. Страшный человек. И признавал этот зверь только слово Штифта. Чего тому было достаточно.
– Холера, ты же под кайфом, где морфий надыбал? -- продолжал Штифт.
– Да в штабе, на перевалочном, в медке, сестричку оприходовал, а чтобы не визжала вскрыть пришлось брюшко. Гы. Там для шакалов, ну для начальников, дури обезболивающей и понабрал... -- довольным голосом проговорил Холера.
– Дай морфийку, а то кижла да морда ноют, а сам метнись за пайкой, -- закончил Штифт. Холера тут же подскочил и умчался прочь. Штифт задумался: -- Шустрые вояки оказались, не ожидал. Меня, вора законника, тертого волчару, в две секи уделали, в придачу и моих придурков сложили, как дрова. А меня как покоцали! -- Штифт взялся за перебитое плече и поморщился от боли. – При таком раскладе, рвать за линию без понтово, надо оклематься и подштопаться. А далее будем посмотреть... -- потрогав разбитое лицо и оценивая повреждения на ощупь, сыкнув, продолжал размышлять Штифт. – Одного не догоняю, с какого такого хрена этот старшой меня от мины собой закрыл? -- не давала покоя эта мысль Штифту. Ну ни как это не вязалось с воровскими понятиями. Боль начинала отступать, рассудок медленно погружался в забытье, начинал работать морфий. Штифт не стал сопротивляться и поддался действию наркотика.
Холера рыскал по окопам в поиске наживы. Все бойцы спали, кроме одного дозорного. Заметив раненного и без сознания Шпалова, Холера, как крыса прошмыгнул к нему и начал обыскивать его карманы и вещи. Все, что он находил, будь там расческа, нитки, личные фото, нагрудный медный крестик, все переправлял себе за пазуху. Холере важен был процесс, а не ценность украденного, поэтому он так увлекся им, что не заметил, как к ним приближался Матвей.
– Я не понял, елки палки, это что здесь за представления? -- не веря своим глазам, воскликнул Мотя. Холера, по своей натуре был трусоват и по этому, увидев Матвея, отскочил от Шпалы, весь затрясся. В такие моменты разум, если он был у него, полностью покидал Холеру. Обезумевший, тот пятясь назад, наткнулся на спящего бойца и нащупал у того автомат. Схватив оружие, Холера начал беспорядочно стрелять, выкрикивая всевозможные ругательства. Мотя моментально бросился о землю, обнял Шпалу и кувыркнулся с ним в сторону от выстрелов. Одна пуля чиркнула Матвея по спине, вторая впилась в пятку левой ноги. Проснувшийся боец выбил у Холеры автомат. Мотя отреагировал мгновенно, выпад вперед, прием из самбо скрутка и удушающий локтем. Холера весь посинел и захрипел, ноги задергались в конвульсиях, глаза закатились. Через некоторое время он обмяк и перестал издавать какие-нибудь звуки.
– Все, готов, -- сделал заключение боец, выбивший оружие.
– Да живой он. Придушил малек падлюку. С-ка, подстрелил меня малость, -- прихрамывая на левую ногу, с досадой ответил Матвей и добавил: «Ты вот что, свяжи ко его покамест, а я за командиром.»
Выстрелы начали возвращать Штифта в реальность и сном то это не назовешь. С новой силой загудело разбитое лицо и перебитое плече. – Что опять? -- подумалось ему. Столько выстрелов, взрывов и смертей за такое короткое время, даже такому прожженному урке, как Штифту, еще не доводилось видеть. Хотя многое пришлось повидать на своем воровском пути, и ему казалось, что удивить вора уже ни чем не возможно. И Штифт ни как не мог привыкнуть к постоянному ощущению, что костлявая ходит где-то совсем рядом. При этом он понимал, что и боя то совсем еще не было настоящего. А ему, уркагану со стажем, как то не спокойно и паршиво на душе и сон не берет, в тот момент, когда молоденькие солдафоны спят как щенки, неприкаянным сном. Что-то , как то не складывалось в голове Штифта. Его размышления нарушил Назар. Он появился не заметно и хищно как то улыбнувшись прошептал: « Вот и конец вам, ублюдки. Вы же почище немца будете. Встать и на выход...»
Ничего не понимающий Штифт, поморщившись от боли, встал и вышел на воздух. Весь какой то скрученный и скукоженный Холера сидел на коленях, рыдал и покачивался. Над ним возвышался Мурзат, приставив, дуло ППШ к затылку Холеры. Бойцы, в полном составе, были построены в одну шеренгу. Назар схватил Штифта за шиворот и швырнул его на землю к Холере. Затем, передернув затвор табельного ТТ и приставив пистолет к виску Штифта, холодным и монотонным голосом произнес: « По законам военного времени, за попытку убийства сослуживцев и своего командира, а так же мародерство среди личного состава, что приравнивается к предательству, приговариваются к смерти через расстрел, рядовой...» -- здесь, Назар сделал паузу, так как только сейчас вспомнил, что он не успел то и фамилий вновь прибывших узнать. Крайне неловкая ситуация... Собственно чем и попытался воспользоваться Штифт.
– Начальник, стой. Не гони, дай последнее слово. Не как вор, а как гражданин прошу, -- выдавил из себя Штифт, цепляясь за последнюю надежду. Так страшно, как сейчас, Штифту никогда не было. Его и на перо садили, на пол живота шрам и в карты на жизнь свою играл, и с мусорами перестреливался, всяко было, но сейчас все по другому, все не так. Его, делового, как собаку...
– Вовремя же ты вспомнил про гражданство. Ладно говори, -- таким же холодным голосом обнадежил бандита Назар.
– Начальник, не путай, сделаешь ошибку, тебе же там ответ держать придется, – кивнув вверх, спокойно, с расстановкой начал Штифт. – Сейчас я отвечу за себя. Да, я блатной, не признаю власть, ни советскую, ни какую, презираю любые институты власти. От того не якшаюсь ни с ментами, ни с вояками. Понятия у меня одни, воровские, и живу я по воровским законам. Да, этот свод законов далек от сострадания, жалости и благовидности. Но он не гнилой, так как писался годами, кровью многих, и многих людей, находившихся за гранью выживания. А в таких условиях, сама костлявая, на пару с архангелом, диктует правила. От того, Начальник, справедливы и честны мои понятия. Закон наш гласит, что землю, которая народила и взрастила тебя, да мать свою, почитай и береги, как святость. Порой у бродяги только они и есть... А ты, гражданин начальник, в предатели да крысу меня записываешь... Не гони. Не хорошо... -- закончил Штифт и вонзил свой острый и холодный, как бритва взгляд серых, волчьих глаз прямо в глубину души Назара. Крепкий духом Назар, не выдержал взгляда урки и отвел глаза в сторону, что происходило с ним крайне редко. Он сам был по натуре лидером и человеком с сильным, волевым характером. Назара заинтересовал этот человек.
– Как же? А дружок твой, рыскающий по карманам умирающего товарища, это что тоже по твоим понятиям? Или я чего-то не понимаю? -- нарочито, заискивающе подкинул Назар. Штифт оживился и молниеносно перекинул вопросительный взгляд на притихшего Холеру. Тот, кажись, еще ущербнее сделался и замямлил дрожащим от страха голосом: « Штифт, братуха, ты че? Я же гниду рыскал, не правильного, красноперого... я же...»
– Завали хлебало. Тебе жизнь подарили, приютили, пайки подкинули, а ты? Да пускай они хоть петушней будут, но они пригрели тебя в трудную минуту, да, брататься и якшаться с ними в падлу, но и трогать их — забудь. Я правильно закон излагаю? -- перебил Холеру Штифт.
– Правильно... но... -- замялся Холера.
– Закон! Никогда не отступай! Свидимся на небесах, чертило... -- проговаривая монолитным голосом, Штифт начал заваливаться неуклюже в сторону Холеры и в последний момент, пока никто не понял что происходит, мощно толкнул ногами свое тело в сторону того. Удар головой пришелся как-раз в шею Холеры. Опрокинувшись на спину и закинув голову назад, Холера начал судорожно ловить воздух ртом, руками он схватился за шею, тело его забилось в предсмертных конвульсиях, из под пальцев рук хлынула кровь с пузырьками воздуха... Рядом полулежал Штифт, лицо его было в зверином оскале, в зубах поблескивал окровавленный обломыш от бритвы. Весь его облик, и блеск в его глазах, сейчас напоминали дикого зверя, волка во плоти. Все вокруг замерли, повисла неуклюжая тишина, и только похрапывающие звуки умирающего Холеры нарушали ее.
– Теперь можно и меня валить, перед совестью я чист... – как звон колокола вывел из оцепенения всех присутствующих, в том числе и Назара, спокойный баритон Штифта.
– Мурзат, выстави караул. Остальным отдыхать. Оставшихся новеньких ко мне. И приберите здесь, -- коротко скомандовал Назар и удалился в импровизированный штаб.
– Это слишком даже для меня, – думал Назар в свете последних событий, сидя за штабным столом в пыльной землянке, каким то чудом уцелевшей во время бомбежки. – Что же делать с этим зверем? Нет, конечно же его можно расстрелять, делов то. Но есть одно но, он ценный кадр. Такой один, четверых стоит, если не более. Его бы дерзкого такого да в разведку, языков брать... – рука командира привычно потянулась к кобуре, щелкнул затвор. Назар положил пистолет на стол перед собой, руки уложил рядом с оружием. – Предложу, именно предложу идти со мной в разведку и если отказ - без суда и следствия, прямо здесь не вставая, хватит, война на дворе в конце то концов, – принял для себя твердое решение Назар.
В скорости в землянку вошли трое: Штифт, с подвязанным плечом и разбитым лицом, от его исходила ощутимая опасность, как от раненого зверя. Далее скромно и тихо, как кошка ступал тот новенький врачеватель, низко опустив голову, словно провинившийся школьник перед преподавателем. И бравый, но слегка прихрамывающий, сопровождающий первых, Матвей Шишкарев.
– Присаживайтесь, товарищи, – официально обратился Назар к пришедшим. Дождавшись когда все рассядутся, командир продолжил: « Значит так, я люблю порядок во всем, от гальюна до командирского стола и требую того от каждого. Правильно это или нет, согласны вы с этим или нет, ваши проблемы, иначе дисциплины не будет, а без оной, что мы за армия такая? Но вот последние события кричат нам об обратном, что бардак у нас, товарищи, как в гримерной девиц из кордебалета. От чего, я принял решение. Оно касательно вас, имеющих прямое отношение к дестабилизации и так не спокойной обстановки. Прошу заметить, что это будет не приказ, а скорее просьба, но сперва, я хочу от каждого услышать его мнение по поводу произошедших событий, но, пожалуйста, без соплей, блатняка и каких либо умозаключений и выводов. Начнем с тебя, » – Назар указал на худощавого бойца, которого так усердно избивали недавно свои же.
– Я религиозный человек. Вера моя не разрешает мне брать оружие в руки. За свое вероисповедание и не признание новой власти советов, меня посадили на длительный срок в тюрьму, – начал монотонно, без каких-либо эмоций, слабым голосом бубнить тот. Сглотнул, поморщился и продолжил: « В тюрьме меня невзлюбили ни бандиты, ни конвоиры. Я абсолютно мирный человек, моя религия не разрешает даже злиться на обидчиков, в основе лежат слова миссии про вторую щеку, ну вы знаете. Меня от скорой расправы спас местный акушер. Он взял меня к себе помощником. Частые ножевые ранения, а так же огнестрельные ранения заключенных во время побегов, да советы акушера, предоставили мне возможность кое чему научиться в оказании медицинской помощи человеку, » – все бубнил он, как машина, не используя ни одного не правильного слова или поворота речи. – А потом объявили о начале войны и меня, как военного врача, со слов и в место моего преподавателя, с первым этапом отправили на фронт. Прибыв на сборочный пункт, всех, из числа заключенных, разбили на подразделения и взводы. Я попал вот к этим гражданам, – впервые за весь рассказ худощавый человек шевельнулся и кивнул в сторону Штифта. – Они не собирались воевать или совершать подвиги, просто хотели подобраться к фронту и перебраться за рубеж, где не идут боевые действия. К чему склоняли и меня. Я отказался, за что и был впервые избит. Затем избиения продолжались регулярно и порой просто так. Меня они не отпускали, потому что знали, что придется попасть под пули той или иной стороны, плюс дальняя дорога. Нужен врач. Оружие меня так и не заставили взять в руки. Я мирный человек, имя мое Владислав, – так же без интонаций, как начал, так и закончил свое повествование худощавый человек, Владислав.
– Я тебя услышал, Владислав. Теперь ты, крутой бандит, – перевел взгляд с худощавого и обратился к зыркающему Штифту, Назар.
– Я буду краток, начальник. Всегда презирал никчемных и хилых духом бакланов, а здесь особый случай, свою сущность, эта падаль прикрыла словом боговым. Этого хорька сперва опустить в парашу, а после завалить , как... Валыну он в руки не берет. Да если бы не его умения штопать братков, парился бы, чертило уже давно в земельке... Короче, начальник, предлагай или делай че хочешь, только отгороди меня от этого баклана, терпения уже нет, – смачно сплюнув под ноги пробасил Штифт.
– И тебя я услышал. Делаем так. Ты, Владислав, остаешься в расположении на должности ротного доктора. Матвей, внеси его в списки. А ты, Штифт, со мной в разведку пойдешь, – подытожил Назар.
– Не понял! – тут же возмутился Мотя.
– А деваться дорогому бандиту некуда, откажется, я его застрелю прямо здесь. Согласится, есть шанс остаться живым, искупить свою вину перед Родиной и стать свободным человеком, что очень соблазнительно в виду того срока, который у него был. Я не буду стрелять никому в спину или обманывать, и другим не позволю. Это я гарантирую, как командир Красной Армии. Ты со мной? А, Штифт? -- объяснил свое предложение, Назар.
– Красиво поешь, начальник. А по сути, непонятка складывается, выбора ты мне не оставляешь, обоснуй свой базар? А, начальник? – глядя из подо лба, передразнил того, Штифт.
– От чего же выбора нет? Смотри, начнется бой, ты не стрелянный ляжешь сразу, потому что повел себя дерзко, поставил себя высоко, от чего не прикроет тебя никто, не окликнет об опасности и бац, да не станет тебя такого, я же говорил тебе, что это война и мы все зависим друг от друга, это первое. Второе, помереть прямо здесь, без славно, от моей руки, как паразиту. И третье, воспользоваться моим предложением. А ты говоришь, выбора... – невозмутимо отреагировал на выпад, Назар. Повисла напряженная тишина...
– Ты не врубаешься начальничек, – первым нарушил тишину Штифт: « Я по натуре своей и по закону своему не могу быть в одной связке с тобой. А закон мой и понятия воровские мои, как же это тебе объяснить на твоем языке то... – Штифт прикусил нижнюю губу и покосив взгляд задумался. И немного погодя продолжил: « Вот секи так — представь пса, сильного, умного, красивого, но все-таки одомашненного и в ошейнике, а точнее существо имеющее хозяина и хавающее с руки его, и живущее по системе его. И возьмем, к примеру, лиса там, волка или рысь, зверя дикого короче, так вот по статности и красоте своей или мощи он может и уступать псу. Но есть одна заковырка, дикий зверь, есть дикий зверь, он сам себе добывает пайку, ищет кров и вся его сущность направлена на выживание, что делает его не зависимым ни от кого и не от чего, то есть нет у него хозяина, поводка, цепи, нет системы, чужой воли. И по этому он сильнее и выносливее пса. А в природе, в лесу, нет никакой системы, ни своей, ни чужой, есть только условие — выживает сильнейший, быстрейший, хитрейший, а слабейшему путь уготован один... и ни как иначе... а сострадание и жалость — удел слабых. Ты - пес, я - зверь, ты - охотник, я - дичь, ты - жертва, я - хищник. Как видишь мы по разные стороны. Природа у нас разная, гражданин начальник.»
– Хм, очень интересная позиция. Но, черт побери, все понятно и прозрачно, – Назар докурил папироску, бросил на землю и растер ее каблуком, затем отвел взгляд в сторону, цыкнул и вернув взгляд на Штифта продолжил: « А глянем на это с такой стороны и зададимся вот каким вопросом. Что же будет делать волк, если лес его сожжен дотла, его самого заарканили и кинули в клетку, и пытаются там удержать силой?»
– Рвать падлу и его клетку на куски, из последних сил, до смерти, своей или его... кому как подфартит, – прорычал Штифт, не замечая, как его увлекает этот диалог с капитаном.
– Хорошо, а в эту же клетку с тобой закидывают одомашненного пса, хозяин которого обескровлен, а дом сожжен, как и лес твой, как по твоему будет вести себя пес? А я тебе отвечу, он будет не хуже волка рвать падлу, как ты выразился и клетку. А если объединить усилия, то шансов уничтожить общего врага становится больше.
– А как же ваши поговорки, гражданин начальник про волка и друга, как там, если волк убил вашего врага, то он не стал вашим другом, или Тамбовский волк тебе товарищ? – с ерничал Штифт.
– А все в силе, но потом, как ты вернешься в свой лес, а я к своему хозяину. И в спину стрелять не буду, помнишь. Ну что, Штифт скажешь на это?
– Хм. Грамотно излагаешь, начальник. Надо обмозговать это.
– Нет у тебя время на подумать. Решай сразу, – как отрезал Назар.
-- Я по ходу соглашусь. И не потому, что боюсь костлявой, а просто, ты крепкий и надежный мужик. Чуйка у меня на людей, сечешь. Базар ведешь грамотно, да и не шмаляешь по чем зря, гнили в тебе нет. И предложение твое, если так разобраться, не нарушает мои устои. Да и помирать сегодня не охота. Короче, командуй начальник, зуб даю, не пожалеешь, – немного поразмыслив, с ухмылкой ровно проговорил Штифт.
После непродолжительного отдыха, вечером на заходе солнца, начались приготовления разведгруппы к выходу за рубеж. По общему согласованию в группу вошли: Мурзат Шалимов, как снайпер; молодой боец Андрей, как проверенный сапер; Штифт и командир группы Назар Збруев, как ударное и основное звено. Задача группы стояла простая, узнать дальнейшие намерения немцев и причину их бездействия, и по ситуации взять в плен офицера любого ранга. Группа шла налегке, минимум пайка, снайперская винтовка, пару кило взрывчатки, гранаты, автомат с тремя боекомплектами, да два пистолета системы ТТ. Назар окинул группу оценивающим взглядом. Плечо Штифту вправили, на переносицу наложили швы, хоть он и выглядел побитым, но его задор и настрой говорили об обратном. Мурзат, как всегда был не возмутим и гладко выбрит. Сапер Андрей, суетливый малый, но знающий минер, даже в строю он не мог стоять спокойно, все время дергался и крутил головой. – Да, разношерстая команда, но все парни по своему уникальны, – подумал Назар, поправил самодельную разгрузку на плече и перекинув автомат через шею, добавил уже в слух: «Ну что, братцы, с Богом. Мотя, за старшего, смотреть в оба. Группа, за мной, бегом марш.»
Молоток, звонкими ударами, расходящимися многократным эхом по ущелью, вгонял стальной крюк в неподдающеюся скальную породу. Звуки ударов нарушали девственную тишину гор, а напуганные птицы, срывались с мест и недовольным курлыканьем, разбавляли не естественный для этих мест шум. Человек, находясь на высоте, уже метрах в пятидесяти от земли, зависая на пальцах руки и упершись коленом в стену мощно работал молотком. Ловко опустив молоток за пояс в сумку, таким же ловким движением, человек накинул альпинистский карабин с веревкой на крюк. К другому концу веревки был привязан сам человек. Так, наверное и в Жизни все устроено. Если в человеке заложены те истинные ценности, которые порождают светлые правильные мысли и ограждают от дурости озлобленности да плесени всякой, то таковые ценности служат человеку, как тот страховочный крюк на высоте для альпиниста. Хорошо и надежно вбитый в породу, он удерживает несчастного от печальных последствий в случае непредвиденных падений... Сие размышления придали новых сил, и человек, улыбнувшись, уверенно продолжил свое нелегкое восхождение...
« 24 июня этого года И. В.
Ночь накрыла лес. Непроглядная темнота, казалось обволакивает все кругом, как некое неразличимое, но ощущаемое каждой клеточкой организма, существо. Даже неполная луна и звездное небо не могли пробиться сквозь нее. Группа из четырех человек бесшумно, но быстро передвигалась в этой тьме.
Немецкие позиции оказались не так уж и далеко, как предполагал Назар, всего лишь в каких то километрах двух или трех, не больше. Но вот, что странно – окопы фрицев были пусты. Ни часовых, ни орудий ни техники. Было принято решение дождаться утра, и уже при дневном свете разобраться, что происходит. Наступило утро. Картина открылась совсем не та, что ожидалась. Ночные подозрения оправдались. Ни души. Аккуратно пробираясь по окопам, группа изучала бывшие огневые позиции. По сему было видно, что оставили их немцы буквально на днях, причем в спешке. Изучив первый рубеж, Назар с бойцами ползком направились ко второй линии обороны, находящейся метрах в ста от первой. И вот тут их ждал сюрприз.
После удара авиацией, по левому флангу, бомбой был разворочен окоп, от чего образовалась огромная воронка метра в два, а то и более глубиной, зияющая обугленными краями и раскоряченными бревнами. Из нее четко доносилась немецкая речь. Еще левее от воронки метрах в пятнадцати, начинался лес.
– Ну ка, Андрейка, мышью на ту сосенку, глянь че в ямке делается, – указал на первое дерево Назар, шепотом обращаясь к молодому бойцу. Шустрый малый, козырнув по привычке, метнулся в сторону леса. Вскарабкавшись на дерево, как кошка, Андрей замер и слился с лесом. Наступила напряженная тишина и потянулись минуты ожидания. И только приглушенная немецкая речь еле-еле пробивалась сквозь легенький ветерок.
– Чувствуют себя спокойно, ничего не боятся, поди думают, что раздолбали нас, – шепотом прошипел Назар.
– Командыр, давай гранату захреначу в эту амку... – прорычал в ответ Мурзат. Назар покачал головой в знак отрицания и тихо добавил: «Подождем Андрейку.»
Прошло еще несколько томительных минут... и еще. И только Мурзат хотел сказать что-то, как из леса раздались два выстрела, а через мгновение мощный хлопок. И снова тишина.
– Ждать! -- прикрикнул Назар, увидев, как засуетились Мурзат и Штифт. И правда, через несколько минут объявился Андрейка. Весь взъерошенный, закопченный и подраный.
– Кажись меня зацепило, -- прокряхтел Андрей и притронулся к окровавленному боку.
– Перекрутысь на спину и рассказывай, -- приговаривая и на ходу вскрывая зубами пачку с бинтами, как змей вьюном подался Мурзат к Андрею.
– Короче, прошуршал я до той сосенки, залез на нее повыше и начал осматриваться. А потом, что и успел, только заметил движение на соседнем дереве, но было поздно ссс... – сыкнул Андрей, когда Мурзат льнул ему водки на рану в боку и продолжил: «Тише ты чурка. Два выстрела и жгучая боль в бочине, зацепило, но не сильно. Я каким то чудом удержался и не рухнул вниз, и тут же, не теряя времени зафигачил гранату в сторону дерева, где было движение. Бах! И фриц повис на разломанном суку, как портки в сушилке...
– Пять балов, а в ямке что заприметил? -- поинтересовался Назар.
– Три гада и два миномета, а больше никого за версту это точно, -- отрапортовал Андрейка.
– Значит так, если там минометный расчет, то должен быть и офицер. Ставлю задачу. Андрейка, остаешься в прикрытии, я беру языка, Мурзат и Штифт пускаете остальных в расход. Все ясно? Погнали! -- отчеканил Назар, бегло окинул ребят и удостоверившись, что его все поняли, рванул вперед. »
Нога человека всей стопой поместилась на довольно большом выступе скалы. Только сейчас он позволил себе немного расслабить свое пружинистое тело. Надежная опора, вот чего не хватало ему последние метров пятнадцать подъема. Ему пришлось не останавливаясь перемещать себя вверх, и только вверх, секундная задержка и... Ему не хотелось об этом думать. Мышцы невыносимо ныли от напряжения, но это не ослабило его, а наоборот предало сил. Вспомнились тяжелые тренировки на выносливость. Не зря все, не зря.
« 24 июня этого года И. В.
– Геннадий Городовых или Ганс Город? Нет, все-таки мой отец мудрый человек был, – прислоняясь спиной к сырой, но по летнему теплой земле и закрыв глаза, возвращался мыслями мужчина лет сорока в воспоминания дней минувших. – Я еще совсем мальчуган двенадцати лет от роду. Жили мы тогда в чудесном городе, на берегу Черного моря, славном городе, городе, которым гордилась вся наша необъятная Держава. И сам Великий Александр Самодержец, а потом и его последователь Николай отстаивали службу в нашем храме. Какое светлое время... Да. А отец мой, мой Отец, как же я гордился своим папенькой. Профессор, лекарь, настоящий врач, да еще и военный. И дом наш, белый светлый, на берегу моря. Няня Матрена, большая и такая же добродушная тетушка. Я под постоянной опекой и книги, много книг, мой папа говорил, что человек должен прочесть столько же книг, сколько и дней отмерено ему Боженькой, а еще должен обязательно изучить культуру и историю другого народа, включая и язык той культуры. И посему среда и суббота у нас были немецкими днями, то есть, мы говорили и как нас учил отец, думали на этом языке. Только сравнение может прояснить истинные ценности нашего народа и ответить на вопрос, что такое Русский Дух. Вот, что я впитал с детства, а еще любовь к Отечеству и Родине. И это стало моей конституцией. А потом, в один момент... Вообще, как так может быть, что бы вековые традиции и устои государственности рухнули под неожиданной силой, возникшей из под сохи и косы? Царя, офицерство, церковь, культуру, все растоптал кирзовый бот большевизма. Не понимаю. Ненавижу. Отец, наверное сделал единственно правильное решение на тот момент, сперва на теплоходе в Турцию, затем морем в Италию. Отец, помню очень страдал и мучился, когда до него доходили новости из России. Все его существо отказывалось воспринимать происходящее. И в результате сердце его не выдержало. Его знакомые врачи из Германии помогли нам переехать в Берлин, там отца положили в клинику. Но не помогло, не потому что плохая клиника или врачи, а просто отец себя извел мыслями о России. И последнее, что он успел сделать – это сменил нам фамилию на немецкий лад, а меня перекрестил в Ганса, дабы отгородить в дальнейшем от не нужных вопросов и разговоров. Все-таки мудрый человек отец мой был.
Вдруг тишину разорвали выстрелы и взрыв, совсем рядом в лесу! Там же Франц! Хороший парень, трудами Ницше увлечен. Мой природный талант, как говорили в школе СС, это в неимоверно критических ситуациях сохранять невозмутимое спокойствие, моментально производить оценку обстановки вокруг, принятие решения и конечно же воплощение этих решений в действие, без эмоций, как машина. Это от отца, он же врачом был. Вот и сейчас, началась стрельба, а у меня и жилка не дернулась и глаза не открылись, спокойный анализ. Значит так, большевики на голову разбиты, большой атаки быть не может, остается одно — разведка. Пора сворачивать расчет и догонять основные силы, отвлекающий момент сыгран! Глаза открылись...
Мурзат первым влетел в воронку на перевес с саперкой и ножом. Затем ввалился Штифт с засученными рукавами и звериным оскалом. И длинным скачком, одновременно с ними запрыгнул в воронку Назар. Свалка и толкотня в ограниченном пространстве воронки закончилась быстро. Два убитых немца, наверное и не поняли, что произошло, одному саперкой раскроило голову, второго Штифт просто задушил голыми руками.
Ганс открыл глаза. Промелькнула тень, посыпался песок и шорох. Мы обнаружены. Кувырок в сторону и за торчащий из земли обгоревший обломок бруствера. Быстро! Ганс затаился. Через минуту все закончилось. Так, я не замечен, отлично. Под руку попал запасной упор для миномета с острым концом, как пика. Повезло. Ганс сделал выпад вперед и пропорол бок ближайшему к нему, спиной стоявшему разведчику. Толкнув его на остальных и воспользовавшись им как точкой опоры, выскочил с воронки и бегом в лес.
Назар оглядел воронку, когда все было кончено и прошептал: « Странно, я не наблюдаю офицера.»
Штифт сидел на корточках над задушенным немцем и потирал руки. Мурзат стоял в полный рост в позе бойца с окровавленной саперкой и тяжело дышал. Он хотел что-то сказать, как вдруг тень сзади его зашевелилась и Мурзат, вскрикнув, завалился на своих товарищей. Еще один немец, не замеченный до сего момента, воспользовавшись замешательством разведчиков, метнулся из-под обгоревшего бревна прочь из ямы.
– Мурзик, браток! Держись! – подхватывая товарища на руки закричал Назар. Штифт, подскочил и не задумываясь кинулся за убегающим.
– Отлично! – приговаривал Ганс на русском, он так и не научился думать на немецком языке. И продолжал бежать по высокой траве. Как вдруг из травы, не весть откуда, появился советский солдат и кинулся ему под ноги.
– Все... -- только и успел подумать падающий Ганс и тут же, вдогонку, на его голову обрушился тяжелый удар...
Сознание возвращалось постепенно. Сперва Ганс слышал отдаленно голоса. Затем начала проясняться картинка. Затылок жутко гудел, голова словно свинцом налитая, боль в висках. Живой. Ганс лежал на животе, руки были привязаны к ногам за спиной, до чего же неудобно, тело затекло. Ганс незаметно осмотрелся, справа от него на корточках сидел человек и курил самокрутку, но что-то не вязалось у него с его внешностью и солдатской формой. Возникли воспоминания из детства. На пирс, не весть откуда привезли каторжан. Наш городовой, большой и усатый дядька и еще несколько полицейских присматривали за ними. Так вот те каторжане точно так же сидели на корточках, и так же курили, глубоко, по две тяги за раз, и тот же звериный стальной взгляд с прищуром. И сейчас этот солдат-урка, как его уже успел назвать Ганс, не сводил свой цепкий взгляд с него. С лева от него возвышался другой человек, и опять картинка не вязалась, хоть и был тот человек в простых солдатских штанах и сапогах и голым торсом, но по выправке было видно, что это военный человек от мозга кости, офицер. И на фоне учерневшего от пыли и дыма, побитого солдата-урки, развороченной взрывами земли, обгоревшими деревьями и кустами, офицер просто и непринужденно брился, смотрясь в маленькое зеркальце, вытирая бритву о белоснежную ткань, и выглядело это все как то нелепо на фоне грязи и разрухи.
– Начальник, шустрик очунял, – проскрипел солдат-урка.
– Ихь руссен официрен. Вер дас ду? Во ист ду зольдатен унд вифиль ду? -- не отрываясь от процесса бритья на ломаном немецком отчеканил офицер.
– Господин офицер, не напрягайтесь и говорите по русски, -- перебив того проговорил Ганс.
– Начальник, так он по нашему тренькает! -- оживился солдат-урка. Реакция Назара была моментальной и неожиданной для него самого. Тут-же оказавшись около немца, Назар схватив того за шиворот и поставив его на колени, два раза смачно ударил Ганса по лицу. Тот опрокинувшись на бок застонал.
– Какой я тебе к черту господин! Запомни, я товарищ командир красной армии капитан Збруев! Повторяю, гад, где ваши части и солдаты и сколько вас? -- прогремел Назар.
– Я Ганс Город, унтер-офицер пятой дивизии СС. Меня с минометным расчетом и снайпером оставили для прикрытия передислокации основных частей. Дальнейшее их продвижение мне не известно. Большего я не знаю, -- вытирая о плече разбитую губу простонал Ганс. Мозг лихорадочно заработал: « Значит так, что мы имеем - идейный коммунист и каторжанин, а еще я живой. Но есть одно «но» и командир и подчиненный люди той категории, которым убить человека не составляет трудностей. Одному потому-что я враг, а другому... ну а другому просто потому, что я ему не понравился или же что-то не так сказал. Хороша компания. Ладно, долго думаю. Исходя из последнего ясно, что я им нужен живым. Следовательно можно выстраивать диалог, а дальше по ситуации.»
– Товарищ капитан, дело вот в чем, у нас в армейской системе построено все по следующему образцу: о дальнейших действиях меня просто не ставят в известность, есть своя конкретно поставленная задача, которую я должен выполнить и о результатах доложить, -- как ни в чем ни бывало продолжил дружелюбно Ганс.
Назар уже привел себя в порядок. Поправил портупею и присел на корточки против пленного.
– Товарищ капитан, еще есть одна просьба, не могли бы вы ослабить веревки, тело совсем затекло, -- невозмутимо продолжал Ганс.
Назар с любопытством слушал немца. Затем достал с голенища финку, которую еще совсем недавно ему приставляли к горлу, и одним ловким движением разрезал веревки. Тут же, перехватив руки пленного связал их спереди, освободив ноги тому и позволив ему нормально сесть.
– Благодарю, товарищ капитан. Мы с вами русские люди и по этому должны...
– Еп! Завали хлебало, мышиный туз, не но в натуре поет прям как наш кум на зоне, когда начальство приезжало! -- вдруг обозначился Штифт.
– Не встревай! -- резко перебил того Назар. -- Продолжай, русский человек, твою мать, -- уже обращаясь к пленному бросил Назар.
– Я хотел сказать, что мы русские люди и должны понять друг друга... -- с прежней интонацией заговорил Ганс, но тут его перебил уже Назар: « Слушай сюда, гнида...»
Назар встал в полный рост, повернулся спиной к пленному и сделал несколько шагов. Стояла солнечная и безветренная погода. Все кругом заливалось светом и благоуханием травы и леса. И если бы не развороченная земля от взрывов, да обугленные стволы поваленных деревьев, то и в голову бы не пришло, что идет война, что смерть и разруха кругом. А матушка природа все пытается скрыть эти ужасы, вот смотришь, а недавно выгоревшая и вспаханная снарядами опушка, да земля под ногами похожая на горелую кашу, уже покрылись молодой порослью. И белка, смотри, прыгает, как ни в чем ни бывало по раскоряченному брустверу. А соловей то как заливается? Назар закрыл глаза, глубоко вдохнул лесной воздух, на секунду замер... и резко выдохнув, повернулся на каблуках и впился гневным взглядом в немца. Дед, мой дед, как же хорошо, что ты этого всего не видишь. Не видишь, как нашу землю хотят у нас забрать, как нас пытается растоптать фашистский сапог. Не-ет! Не бывать этому!
– Слушай сюда! -- еще раз в сердцах проговорил Назар, и продолжил: « Русский человек – это я, это даже этот вот солдат, » – Назар указал на Штифта. – Даже он, провинившийся перед Родиной, не оставил свою Землю на растерзание и поэтому он русский. А ты? Кто ты? Я знавал таких как ты, что вы с себя представляете я тебе сейчас расскажу. Буржуи да кулаки, под кнутом которых жил народ, но терпение то людское не вечно и пришло время, когда все собрались и забрали у вас ваш же кнут. А вы, что вы сделали? Вместо того что-бы поговорить с людьми взяли в руки оружие и с божьим словом начали убивать их. Вот ваша сущность гнилая. А когда и оружие мы у вас забрали, то вы просто сбежали, как крысы. И теперь ты, с черным крестом и под властью нелюдей пришел снова убивать нас! -- последние слова Назар говорил прямо в лицо пленному, склонившись над тем. Немец молчал. Но взгляд в сторону не отводил и терпеливо ждал когда русский закончит.
– Закончили, товарищ капитан? – по прежнему невозмутимо спросил Ганс и не дождавшись ответа продолжил ровным голосом, но в голосе этом слышалась уже какая-то неуловимая гневная нотка: «Это мы то нелюди, мои родители, священники, городовые, врачи, военные, да уйма порядочных и достойных людей было вынужденно спасаться бегством в так называемом « Крымском Исходе», а доблестные офицеры под командованием легендарного Врангеля до последнего прикрывали мирных людей, когда ты, красное отродье, стреляло им в спины! » -- Ганс сплюнул кровью из разбитой губы под ноги Назару. Назар закрыл глаза и запрокинул голову, по его лицу заходили желваки.
– Сволочь... -- сквозь зубы прошипел Назар и моментально попытался нанести удар немцу финкой, которую он так и держал в руках. Но тут вовремя подоспел тот солдат-урка, что сидел в сторонке. Он, подскочив скорточек, плечом, как-то неуклюже, но довольно проворно оттолкнул Назара от пленного.
– Ша, шакалье, вы че рамсы попутали, если тренькаете, то тренькайте, а не предъявы друг другу кидайте, а тем паче пером моим махать! -- прохрипел прокуренным голосом Штифт. Толчок оказал свой эффект. Назар моментально взял себя в руки, все-таки сказывалось напряжение и усталость. Он встал на ноги, отряхнулся, глянул на Штифта, улыбнулся и попросил у того закурить. Смачно затянувшись, Назар выдыхая дым и слова проговорил: « А финка то уже моя, понял? Так что забудь, рядовой.»
Штифт щербато ухмыльнулся и с презрением, тихо так, не то пропел, не то проскрипел слова из песни, родившейся в огне былой гражданской войны:
«Белые рубят красных, красные рубят белы-ых. М-м-м.
Мир далеко-далеко виден в окошках узких русские рубят русских, русские рубят русски-их...
Эти что-бы не было бедных, те что-бы не стало богаты-ых...
Твою-жеш мать, ах.. » – сплюнув сквозь зубы, Штифт умолк.
Спокойно, спокойно Ганс. Сорвался, перегнул. Эмоции, шайзе, контроль, только самоконтроль. Глубокий вдох, выдох и еще раз... отлично. Но все же есть свой результат от произошедшего. Кто бы мог подумать, грязный с недельной щетиной, побитый урка на поверку окажется самым ясно мыслящим и разумным человеком. Вот это поворот. »
Пальцы ухватились за выступ, точнее это был даже не выступ, а больше трещина, в которую поместились только три фаланги пальцев. Но этого было вполне достаточно для тренированной руки. Человек улыбнулся и перенес весь вес на эту руку, что бы сделать выпад вверх, но тут часть выступа отделилась от основания и это погасило рывок. Не достав до намеченной точки другой рукой, вес человека, как говориться провалился на рабочую руку и выступ просто раскрошился под пальцами. Падение – это всегда неожиданно, моментально перехватывает дыхание, выброс адреналина, как следствие кровь резко отхлыневает от конечностей и висков, что приводит к потемнению в глазах и неконтролируемому сокращению всех мышц и спазма пальцев плюс гул в ушах. И как не парадоксально, но этот эффект аналогичен с ощущением эйфории. К этому не возможно привыкнуть... Эйфории не состоялось, самортизировав, веревка откинула человека в сторону стены, удар плечами и затылком о скалу отключил сознание скалолаза.
« 25 июня этого года И. В.
Продолжай, Ганс, заканчивай неудавшуюся и начинай новую тему, развивай, строй беседу, только не молчать.
– Я искренне прошу прощение за нетактичные и наглые высказывания с моей стороны. Поверьте, товарищ капитан, поверьте, Збруев, -- начал пробовать выравнивать ситуацию пленный.
– Да пустое все это. Будем считать, что мы таким образом сняли нервное напряжение друг с друга, -- спокойно проговорил Назар не глядя в сторону немца. Докурив самокрутку Назар присел на землю рядом с пленным и окинул того с ног до головы.
– Вам наверное интересно, почему я служу немцам? -- опередил вопрос Назара, Ганс.
– По видимому да, -- без интереса ответил Назар.
– Стечение обстоятельств. Меня пригласили в конце тридцатых в армию, недавно созданную, молодую, но крепкую с хорошей дисциплиной и потенциалом. Вам покажется смешным, но мы тогда еще дружили с вашими военными, да и договор Молотова и Ребентропа потом. И меня это все прельщало. Ведь у нас с вами был обмен военными специалистами и у меня появилась возможность приезжать на Родину в Россию. И не как враг народа, а как союзник и друг. Но для этого надо было проявить себя с лучшей стороны. Вот я собственно и старался, -- по приятельски, словно Ганс и не был связан, а просто сидел рядышком со старым знакомым, проговорил пленный.
– Ты здесь в большую дружбу не кидайся, мы с тобой по разные стороны баррикад, как не крути. Да и разговариваю я с тобой всего лишь потому, что ты мне нужен, как источник информации, просто не забывай про это. Договорились?
– Я воль. Я понял, -- коротко ответил Ганс.
– Да, и еще. Твоя жизнь сейчас полностью зависит от того выживет мой товарищ, которого ты пропорол или нет. И как ты думаешь, почему мы здесь? Почему не волочем тебя в наше расположение? О, вот то-то и оно. Так что сильно не обольщайся по поводу... Просто говори, говори информацию. Понял! Гнида! Дальше будешь говорить только тогда, когда тебе скажут, -- последние слова Назар произносил тихо, но звучало это как сталь. Збруев, хлопнув утвердительно руками по коленям, встал и ушел не оборачиваясь, тем самым подытоживая сказанное.
Вот тебе и ответы на твои вопросы Ганс - где остальные и почему мы здесь и в такой компании. Так, тот разведчик выжил, его значит отправили с остальными в расположение, а со мной остался этот командир и каторжанин, которому все-равно, кто я и что я, но при этом он человек разумный. В расположении меня сразу порвут. Мой единственный выход – давать информацию, пусть и не существующую, пока проверят... ведь только поэтому я еще живой. Надо оттянуть свою кончину. Дальше по ходу.
Пять километров — это не такой большой отрезок пути. Но Андрею этот путь казался бесконечным. У него самого на левом боку была рваная рана, и кровь с цукрицей все продолжала выступать, от чего гимнастерка пропиталась выделениями и стала липкой. Рана ни как не затягивалась, что причиняло боль, сковывало движения и забирало много сил. Все бы ничего, но Андрею приходилось волочь на себе полусознательного раненого товарища. Мурзат тяжело дышал и и при каждом движении Андрея стонал. По видимому ему становилось все хуже. « Очень странный и не логичный приказ командира,» -- все думал Андрей. « Зачем, спрашивается, капитан отправил назад двух раненых бойцов одних да без оружия, когда по инструкции ни в коем случае не полагается оставлять раненых без прикрытия и поддержки, а сам с зэком да фрицем остался?» -- не отпускали мысли Андрея. « Он что мне не доверяет? Но ведь это именно я остановил убегающего фрица, кинувшись ему под ноги, не смотря на ранение. И вместо спасибо... Не по уставу как то все, подозрительно. Попахивает не ладным. Добраться бы до располаги, а там сообщу кому следует, пусть разбираются, » -- решил для себя затуманенный и воспаленный мозг Андрея.
– Так говоришь предателем оказался твой командир? -- тонкие губы, казалось и не пошевелились произнося вопрос. Особист являлся довольно не приятной наружности. Маленький, с лоснящимся круглым лицом и что примечательно, он был в кожаных перчатках, не смотря на летнюю погоду. -- А ты знаешь, рядовой, что это серьезное обвинение, и что людей в военное время и за меньшее расстреливают? -- продолжали тонкие губы комиссара.
– Товарищ майор, я же ведь не говорил, что командир предатель, я просто сказал, что повел он себя не по инструкции. И за это не расстреливают... -- возмущению Андрея не было придела.
– А кто тебе говорит про расстрел командира? Я тебе говорю про расстрел рядового, оклеветавшего своего командира, -- тонкие губы растянулись в подобие улыбки и продолжили: « Ты рядовой должен понимать, что и мы должны удостовериться в подлинности твоих показаний и разобраться в произошедшем, предположить все варианты.»
– Я, я, я... что мне делать? Товарищ майор, я не хочу умирать, и не хочу что бы из-за меня кто-нибудь умер... -- отчаявшись, повесив голову пробормотал Андрей.
Два хлестких удара по лицу опрокинули Андрея с табурета на пол. Теперь он кажись понял, зачем майор одевал перчатки.
– Это тебя должно привести в чувства, пока ни кто ни кого расстреливать не собирается. Пока, -- поскрипывая перчатками снова заговорили тонкие губы и тут же продолжили: « Можешь быть свободным, рядовой. Сигнал твой по капитану Збруеву мы приняли. Продолжай нести свою службу, а мы будем нести свою. Здравия желаю, рядовой, » -- отчеканили тонкие губы. Комиссар ушел так же бесшумно, как и появился.
– Так, старший лейтенант Шишкарев Матвей Иванович, бравый разведчик с боевыми наградами, а еще товарищ коммунист и в партии состоишь. Матвей Иванович, я все правильно говорю? -- тонкие губы особиста издали звук, при этом глаза от картонной папки с бумагами он не отводил и продолжал изучать личное дело лейтенанта.
– Товарищ майор, а собственно в чем дело? -- с присущей дерзостью ответил Мотя.
– Отвечать на конкретно поставленные вопросы! -- рявкнул особист и резко ударил по деревянной столешнице кулаком в кожаной перчатке. От удара звякнула ложечка в граненом стакане с чаем, после чего повисла звенящая тишина.
– Значит так, из показаний ваших товарищей нам стало известно, что на тот момент когда капитан Збруев с разведгруппой ушли на задание, вы по распоряжению того же капитана Збруева остались замещать его и приняли командование ротой на себя. Я все правильно излагаю, товарищ лейтенант? -- продолжили тонкие губы особиста, а глаза по прежнему не поднимались от бумаг.
– Так точно, товарищ комиссар, -- отчеканил Матвей. Страха он не испытывал, просто соблюдал субординацию в сложившейся ситуации.
– Хорошо, лейтенант. После того, как группа вернулась не в полном составе и без капитана Збруева, опрошенные бойцы показали, что немецкие части покинули свои позиции и на рубеже никого не осталось. Центральным штабом армии было принято решение сняться вашей роте с высоты и присоединиться к наступающим нашим частям. И вы, как замком роты выполнили поставленную задачу штаба. Я ничего не упустил, товарищ лейтенант? -- особист так и не поднял глаз.
– Так точно, товарищ комиссар, -- не меняя манеры повторил Матвей.
– А теперь вопрос личного характера, – только сейчас особист поднял глаза на Мотю и голосом более мягким продолжил: « Так как вы считаете, почему ваш командир не вернулся с остальными, может он погиб или этому способствовали какие другие причины? »
– Я знаю одно, если Назар не погиб, то остаться на немецких позициях он мог только ввиду возникших обстоятельств, а причин для этого хватало, так как одна из задач группы была взять «языка». И я вас, как боевой разведчик и товарищ капитана Збруева, компетентно заверяю, что любые действия командира диктовались ситуацией и правильность его решений не могут подвергаться каким-либо подозрениям и сомнениям, -- четко и с расстановкой акцентов проговорил Матвей.
– Это, товарищ лейтенант не вам решать, кто будет подвергаться подозрениям, а кто нет! – снова рявкнул особист и так же резко врезал свой кулак в перчатке в стол. Опять звякнула ложечка и повисла тишина. Матвей никак не отреагировал на это.
– Я вижу, что у вас есть какие то предложения по этой ситуации, Матвей Иванович? -- невозмутимо и спокойно, после небольшой паузы произнесли тонкие губы особиста.
– Если позволите, товарищ майор, то я бы хотел сделать повторную вылазку на то место, где остался капитан Збруев и досконально изучить ситуацию на месте, – не обращая внимание на истерики комиссара, по уставу заявил Матвей.
– Хорошо, товарищ лейтенант, мы рассмотрим ваше предложение, можете быть свободны. Пока, – подобие легкой улыбки тронуло тонкие губы особиста. Он ушел так же бесшумно, как и появился.
– Вот скажи, начальник, на кой ляд мы тут зависли? -- пробубнил Штифт, когда они с Назаром оказались в стороне от пленного.
– Не борзей, рядовой или ты хочешь усомниться в решении твоего командира? -- тон с которым ответил Назар говорил о том, что его что-то тревожит или беспокоит.
– Ты начальник брось тут, так перед строем на плацу базарить будешь, а мне отвечай как есть, поди не пацан перед тобой, вижу, что тебя что-то буровит из нутров, – спокойно парировал Назара Штифт. – Че не знаешь как быть дальше? Так ты не сцы, поступай по совести, без гнильцы, а то потом всю жизнь лупцевать себя будешь, а карту в колоду назад уже не скинешь, раз ее вытащил, – продолжил поучительным тоном Штифт.
– Ты, что учить жизни меня вздумал! – почти прокричал Назар.
– Я в паханы не набивался, что бы наставлять тебя, че сказал, то сказал, а ты секанул это и все тут, эп-па, – рубанул Штифт, сопровождая свои слова движениями руки с растопыренными пальцами и потухшей самокруткой в зубах. – Так че дальше творим, начальник? Может я могу какую дельную мыслишку подкинуть, мы же сейчас как бригада, что ли? – в том же тоне прохрипел Штифт.
Ситуация складывалась крайне не хорошей. Что получается: Назар обошел четкие правила разведчика и отправил раненых бойцов без прикрытия в расположение роты, это первое. Второе — сам же остался на территории противника без видимых на то причин, так как по сути задание то выполнено, обстановка на немецких позициях выявлена, «язык» взят. Зачем, спрашивается они здесь? Вот и вышестоящее командование задастся этим вопросом.
– Ладно, а давай ка мы проанализируем с тобой произошедшее, рядовой, -- присаживаясь рядом со Штифтом, тихо проговорил Назар. – Буду откровенен с тобой, на самом деле не на плацу же нахожусь. Вот посуди, а что мне оставалось делать. Если бы я привел этого... -- Назар кивнул в сторону пленного: « То ребята бы его за Мурзика пристрелили бы сразу же, а возможно он бы даже и не дошел бы до наших и это факт. И правильно бы сделали, я сам его только что чуть не прирезал. Но тогда теряется смысл нашей вылазки и жертвы, получаются тоже напрасны. Почему спросишь ты?» – Назар посмотрел на разбитое лицо Штифта и не дожидаясь ответа продолжил: « А потому, отвечу я тебе, что без точной информации которую может дать немецкий офицер, все увиденное нами является всего лишь нашими предположениями и догадками. Вот какие дела получаются, рядовой.»
– Так в чем проблемы, начальник, фриц же все равно пургу гонит и толку от него, как с козла молока, завалил бы его и поканали бы теньками догонять покоцаных. А для понта прихватил бы у фрица его ксиву... – Штифт хитро прищурившись выдохнул синий дым махорки: « Ну для начальства своего, а там бы напел что-нибудь по заскорузнее, ну типа ни нашим ни вашим и делов то.»
– Так понимаешь не могу я так, воспитывали по другому, не по чести получается или как ты говоришь не по совести... делема.
– Красава. Ну че, чуйка моя меня снова не подвела, а начальник? Поэтому я еще и топчу эту земельку, – снова прищурился Штифт и его потрескавшиеся губы цвета земли впервые растянулись в небольшой улыбке. – Чую я людей, без гнильцы ты, без гнильцы.
Назар посмотрел на Штифта. Сейчас перед ним сидел на корточках, как это не парадоксально, не грязный, побитый, весь какой то сутулый, лысый зэка с волчьими глазами и немыслимой самокруткой в зубах, а сидел человек, в правильном понимании этого слова. Назару почему то вспомнился гарнизонный майор, замполит их воинской части. Так вот в облике того глянцевого майора в кожаных перчатках человеческого было меньше, чем в этом бывшем заключенном.
– Бывает... -- выдохнул Назар, озвучивая свои мысли. Ведь пристрелить безоружного пленного или отдать своим бойцам его на растерзание не по человечески получается, не правильно. И кажется, что кто об этом узнает, да ни кто. Достаточно того, что я сам об этом знать буду. А как дед говорил: «Стоит, внучек раз испачкаться нечистотами, так потом не отмоешься до конца, а если и отмоешься то смердеть будешь. То-же и с душами человеческими. Лучший судья для человека — сам человек. »
– Я готов говорить! Спрашивайте, – окликнул Ганс сидящих в сторонке Назара и Штифта. Они одновременно посмотрели на него и переглянулись между собой.
– Ну че, начальник пойдем послухаем, чего еще интересного напоет нам этот мышиный туз, – проскрипел Штифт.
– Ну пойдем послухаем, – отозвался Назар. Они оба встали и направились к пленному.
– Я готов говорить, что вы хотите услышать, – спокойно повторил Ганс. Ему надо было выстраивать диалог по новому сценарию. А для этого следует потянуть время и понять, что же конкретно хотят от него услышать.
– Ты издеваешься что ли надо мной? – раздраженно бросил Назар.
– Ни в коем случае, товарищ капитан, – спокойно парировал пленный.
– Давай обозначим ситуацию. Ты военно-пленный, я сторона, которая тебя пленила. Значит так, по закону военного времени, если ты даешь полную информацию о расположении ваших частей, планы на дальнейшие действия, количество единиц огнестрельного оружия и боевой техники и живой силы, а так-же свое звание, должность и обязанности, то я, как командир, обязуюсь сохранить тебе жизнь и обеспечить надлежащее обращение в расположении наших войсковых подразделений, – с расстановкой и выговаривая каждое слово проговорил Назар и сделав паузу продолжил: « Но если ты будешь молчать или же вводить нас в заблуждение ложными показаниями, то я тебя имею право просто пристрелить без решения трибунала. Это понятно?» – спокойно, но с угрозой в голосе закончил Назар.
И Ганс начал говорить. Точнее четко отвечать на поставленные Назаром вопросы с цифрами и именами. Ведь выбора у него просто не оставалось. Юлить и крутить разговорами, как выяснилось, ему уже точно не получиться. Единственное, что смог позволить себе Ганс — это попросить бумагу и карандаш для протоколирования своих показаний, что хоть как то могло обеспечить ему сохранение жизни на ближайшее будущее.
– Ну вот и славненько, так бы сразу, – утвердительно подытожил Назар, дочитав написанное пленным Гансом. – Теперь выдвигаемся в сторону наших.
– Давно пора, начальник, а то и хавчик совсем кончился, – встряхнув показательно пустой вещмешок отозвался Штифт.
После недолгих сборов необычная троица выдвинулись на восток. Назар шел уверенно впереди, затем пленный немец со связанными руками и замыкающим плелся неспешный Штифт. Не доходя до расположения наших с пол километра Назар, что бы зря не рисковать жизнью пленного, оставил последнего под присмотром Штифта, а сам отправился вперед в расположение роты. И каково было его удивление, когда он обнаружил пустующие окопы и ни одной живой души. На какое то время Назар впал в оцепенение. «Где? Как? И почему?» -- единственное, что родил его мозг в эти секунды.
Вернувшись к Штифту и пленному, Назар не произнеся ни слова, присел на землю и уперся взглядом себе под ноги, а пальцы его ломали и перетирали в труху сухие сосновые шишки. Повисла напряженная пауза.
– И че?... – первый не выдержал Штифт.
– А не че! – взорвался Назар обтряхивая руки. – Нет там никого.
– Оп-па! Так мы пальцем в ж-пу попали, а начальник! – не приятно крякнул Штифт.
– Товарищ капитан, разрешите предположить. Ваши значит снялись с высоты, а вас посчитали либо убитыми, либо дезертирами. Я правильно излагаю? Исходя из этого вы в ситуации, а я автоматически становлюсь для вас балластом? И значит меня... – неожиданно оживился пленный.
Назар гневно глянул на Ганса, немец аж засветился в улыбке и продолжил уже уверенно с насмешкой в голосе: « Командир Красной Армии, вы и в правду попали х-м... в очень не приятную историю. Что делать собираетесь?»
– И в правду, начальник, че делать будешь? – подхватил Штифт.
– Так, убрать насмешки и сомнения и слушать сюда, – уверенно ответил Назар, не обращая внимания на вольность немца. – План таков. Во-первых: несколько дней однозначно обождем здесь. Во-вторых: если ни кто не объявиться, в чем я сильно сомневаюсь... – Назар окинул взглядом Штифта и пленного: « То мы выдвинемся предположительно в том направлении, куда ушли наши части. И в третьих: мы на задании, задание выполнили в полном объеме, язык есть, сведения есть, так что никакой ж-пы. Ты понял меня рядовой? И никакой ситуации, фриц, заруби у себя это на фашистском носу, а жить будешь, говнюк, я слово держу,» -- утвердительно прогремел Назар, да так, что усомниться в сказанном даже прожженный Штифт не посмел. »
Человек, как тряпичная кукла висел на веревке между землей и низко повисшими облаками, что выглядело не реалистично на фоне монолитного колосса скалы, уходящего ввысь. Прошло уже несколько часов, а сознание после удара о стену только сейчас возвращалось к скалолазу. Сразу пришла боль в затылке , после этого начала проясняться картинка в глазах. Человек выдавил из себя подобие стона и поморщился. Пятнадцать или чуть более последних метров, которые забрали столько сил, и на которые ушло столько энергии оказались потерянными. Плюс ушибы от падения, которые обязательно дадут о себе знать при повторном активном восхождении. Картинка складывалась не радужная. И снова вырвался у человека не то стон не то рычание. Ремни страховки впились во внутреннюю часть бедер и от длительного давления кровь перестала нормально циркулировать к ногам, что вызывало неприятные покалывания, онемения и судороги в мышцах и ступнях. Надо срочно что-то предпринимать. Человек нащупал во внутреннем кармане маленькую аптечку и извлек из нее ампулу нашатырного спирта. Откусив головку ампулы, он уверенно сделал глубокий вдох паров нашатыря. Эффект оказался моментальный – зрачки расширились, человек аж весь встрепенулся и вскрикнул, в голове пронеслось одно – вперед и вверх! Качнувшись всем телом он на ходу перевернулся и уцепился за выступ скалы&
Beloyrskay (22-го, 49 лет)
