Деревни больше не было. Вчера Пахом закрыл глаза последней долгожительнице, ветхой Матрёне. Сколько ей было, Пахом не знал, но помнил с самого детства. В ту пору, еще голоногим мальчишкой бегал он с другими ребятами в Матрёнин огород рвать яблоки. Яблоки были сладкими, а Матрёна - сердитая. Однажды Пахому не свезло, и получил он по хребтине метлой. Вроде и метла-то обычная, из орешника, а ожгла - точно крапива. Потом и волдыри вздулись, как от ожега. С тех пор к Матрёне Пахом не ходил, решил, что ведьма она, и связываться - себе дороже. А вот вчера пришлось сходить. Приснилась накануне ему Матрёна, да не такая дряхлая, какой стала нынче, а другой, молодой. С метлой приснилась, той самой, смеялась чему-то, пальцем грозила, а потом махнула рукой, словно прощаясь, и сгинула. Пахом, как проснулся, сразу понял - к чему сон такой. Но не сразу пошел, забоялся чего-то. Лишь к обеду собрался, пришел, и точно - померла ведьма. На скамье лежит, зенки мутные в потолок пялит. Положил Пахом пятаки ей на глаза, что б не таращилась, и домой побёг. Пришел, достал флягу с бражкой и до того за упокой напринимался, что так за столом и заснул. Утром пришли к Пахому похмелье и одиночество. - Шалишь, - погрозил он высохшим пальцем обоим гостям, - не один я, и на опохмел еще осталось! Попробовал стать с лавки, а спину - не разогнуть, так засидел всю. Крюком таким дошёл до сундука с пожитками и барахлом разным. Пошарил и достал со дна кусок старого зеркала. Без рамы, неровной формы, да и само какое-то бугром выпирает, но отражение даёт. - Чой-то вы, Пахом Микитыч, щеками пополнели, - заметил Пахом, глядя на отражение. - Да-с, не щеки, а брыли у вас. И нос - ну прям рыло! Да, да, нечего отворачивать. Рыло и есть! А глазки... Ну поросячьи, прям! Да вы ли это, распрекраснейший мой человек? Вас и не узнать - свинтус какой-то... И тут случилось такое, от чего дрогнул всем нутром Пахом и чуть зеркало то не выронил. - Неча на рыло пенять, - обиженно хрюкнуло отражение. - Я хряк знатный, а ты - шелупонь подзаборная. Всю жизнь там провел: жрал что ни попадя, с огородов чужих, да бражку свою сосал. Тьфу! Сказало, повернулось и ушло. Долго Пахом вертел в руках кусок зеркала, звал, но так боле и не отразился. Светелка отражалась, печь, сундук, фляга с брагой - все отражались, а Пахом - нет. Лишь на краткий миг показалась Матрёна, метлой хлеставшая по бокам толстого хряка, да и снова черно стало в зеркале. Напился Пахом тогда в одиночку и зеркало разбил. Понял он, что деревня умерла, и он, еще живой, но тоже умер, вместе с ней.
Najrel (29-го, 31 год)
