Я вернулся домой к полудню. На улице май, но стены квартиры невероятно холодны. В их скользком шепоте я смог разобрать лишь слова упрёка. Стены говорили голосом отца: они не только переняли его фразы, словно попугай, но и полностью скопировали его тембр и интонации.
— Ты ничтожество! — кричала стена в прихожей.
— Ничего путёвого из тебя не выйдет! — голосил кафель в ванной.
— Лучше бы ты не рождался! — твердил потолок моей комнаты.
А я лежал на кровати, смотрел на него и до последнего отказывался мириться с отцовским приговором. Выстроенный мною барьер временами давал трещины, сквозь которые просачивались тени сомнений: «А может, он прав? Может, я и впрямь бестолочь?». Но вскоре я послал к чёрту рефлексию. Нужно было расслабиться, и самым простым средством для этого в тот момент была мастурбация. Фантазии об идеальных девушках вмиг прогнали все пагубные мысли. Я привык жить в воображаемом мире, потому что он, в отличие от реального, давал мне всё необходимое. Когда в реальности не оставалось воздуха, я надевал иллюзорную кислородную маску и продолжал жить. Воображение — идеальная система жизнеобеспечения для души: не нужно вкалывать для достижения желанного — ты можешь получить это здесь и сейчас, в своем сознании.
А на самом деле, я просто не умею вкалывать. Меня не научили. Знаете, что такое «синдром ранней общей детской одаренности»? Это падение с небес на землю. Одновременно и дар, и проклятие. До определенного возраста ребёнок поражает окружающих своими умственными способностями и талантами, тем самым устанавливая для себя высокую планку. В то время как сверстники ломают зубы о гранит науки и силком впихивают в себя новые знания и навыки, этот маленький Эйнштейн без видимых усилий превосходит их на голову, а то и на две. Окружающие строят заоблачные ожидания касательно выдающегося чада и пророчат ему великую судьбу. Но время нещадно пилит пьедестал юного героя, и со временем он становится таким же, как все. Обычным. А планку-то никто не понижал. Репутация вундеркинда по-прежнему жива, но соответствовать ей не получается. Родные всё еще ожидают от ребенка покорения Эвереста, но теперь он с трудом способен вкарабкаться даже на невысокий холм. Былая легкость канула в Лету, и море уже не по колено — вода касается подбородка, растерянный подросток вот-вот утонет…
Да, и мне пришлось пройти через это. Я — лишь тень самого себя в прошлом. Мои нынешние эфемерные успехи, знания и умения — это всего-навсего догорающий костёр. Когда-то он зажёгся сам по себе, словно Благодатный огонь, и никто не подкидывал в него дров. Родители грелись у этого костра и воспринимали его как должное. Но когда он начал гаснуть, они этого не заметили — лишь ощутили, что в доме стало прохладнее. «Где же тепло?!» — серчали они, даже не пытаясь разобраться в причинах его отсутствия.
В какой-то момент я почувствовал себя щенком, который, выросши в большую неказистую собаку, перестал умилять своих хозяев. Временами прихожу к мысли о том, что под толстым слоем необратимой любви и родительских инстинктов притаилась полусонная ненависть ко мне за то, что я перестал тешить их гордость. Еще бы, ведь в разговорах с подругами мама больше не может похвастаться очередной моей победой в городской олимпиаде по математике, а отец не в состоянии придумать обоснованный повод тратить на меня львиную долю своих кровно заработанных денег. Родители — самые страшные на свете эгоисты, но эгоизм их прикрыт лучшей на свете маскировкой — любовью. Впрочем, таким же образом я прячу от себя собственную апатию: чем плотнее голова забита пустыми размышлениями, тем сильнее создаваемая мною иллюзия активности. Подумав об этом, я прогнал лишние мысли и продолжил дрочить.
А когда я кончил, тело моё обмякло, словно мокрая бумага. Не хотелось мне больше ничего, кроме сна. Я натянул штаны, повернулся на бок и отключился часа на три, так и не вытершись салфетками. Мне снились всё те же девушки из моих сексуальных фантазий, и мне это нравилось. Но в какой-то момент приятное сновидение превратилось в кошмар: я услышал голос отца. И хуже всего то, что это был не сон.
— Ты чё, спишь? — послышался голос со стороны двери.
— Уже нет, — ответил я с толикой упрёка, но папаша её не уловил.
— Ясно, — сказал он и закрыл дверь.
Форменное, как бы неумышленное издевательство. Я хотел было разозлиться, но мой гнев застрял в паутине сонливости. А еще мне очень хотелось в туалет, и эта острая нужда вытеснила из моей головы прочие мысли. Я пошел отлить.
Выйдя из туалета, я столкнулся с только что вернувшейся домой матерью.
— Привет! — сказала она. — Как дела в институте?
— Не очень, — ответил я. У меня не было желания врать, но и правду говорить не хотелось. Однако отец не упустил момент:
— Почему не очень? — донесся холодный голос из кухни.
«Сказать всё прямо, или нет?» — вот какой вопрос терзал меня в тот миг. Очень часто мне банально не хватало смелости для решительных поступков. Материнская гиперопека превратила меня в птенца, не научившегося летать. Потому я падаю, и падаю, и падаю…
— Меня отчислили, — я все-таки решился это сказать.
— Что?! — отреагировал отец.
— Как отчислили?! — опешила мать.
— Ну, вот так, — в тот момент я не нашел лучшего ответа.
Немая ярость читалась на лице отца, а лицо мамы выглядело так, будто грузовик только что переехал младенца на её глазах. Отступать было некуда и негде было спрятаться. Оставалось лишь сражаться.
— Говорили же тебе: учись, сука, учись! — сорвался отец. — На что же мы деньги тратили?!
— А вы хоть спрашивали, нужно ли это мне? — парировал я. — Спрашивали, хочу ли я этого?
— Да мало ли, чего ты хочешь?! Тебе деньги нужно зарабатывать! Не сидеть же у нас на шее всё время! — он продолжал кричать, и капля его слюны попала мне в глаз. — А как же ты семью содержать потом будешь?!
— А кто сказал, что я хочу заводить семью?
Мои слова шокировали маму. Жизнь за пределами общепринятых установок казалась ей кощунственной. Но я не в праве винить её за это, и мне не изменить её мировоззрение.
— Как же ты будешь жить без семьи?! — спросила она, но я посчитал её вопрос риторическим, и потому воздержался от ответа.
— Ответь матери! — снова подал голос отец.
Немного помолчав, я собрал мысли в кучку и сказал:
— Прошу, выслушайте меня, — дождавшись затишья, я продолжил: — Конечно, вы многое для меня сделали, и я вам за это благодарен. Но я не думаю, что ваша забота обо мне даёт вам право управлять мною. Да и, скажу честно, воспитали вы меня так себе…
— Да как ты можешь такое говорить?! — перебил меня отец.
— Пап, пожалуйста, дай мне договорить, — к моему удивлению он согласился. — Почему я так говорю? Да потому что я жить-то толком и не научился! Вы постоянно обвиняете меня в несамостоятельности, но вы и не даёте мне быть самостоятельным. Я потерялся, и я не знаю, куда идти и что мне делать. Вы воспользовались этим и навязали мне свои прихоти. Но почему я должен проживать ваши несостоявшиеся жизни, если у меня есть своя?! Хотите, чтобы я стал крутым юристом? Возьмите и сами станьте ими! А я этого не хочу! У меня свой путь!
— И что это за путь? — спокойно, но холодно спросил отец.
— Я не знаю, — ответил я. — Говорю же, не знаю, чего я хочу и что мне делать. Но я буду искать своё. Это лучше, чем стоять на месте и довольствоваться тем, что мне навязали.
— Но пока ты ищешь, — сказала мать, — ты должен иметь какую-то опору, какой-то запасной вариант. Закончил бы этот институт, получил бы специальность, мог бы работать где-то…
— Да не хочу я этого! Не нужны мне компромиссы, — немного помедлив, я добавил: — И не хочу я вашей жизни. Мы слишком разные люди, как оказалось, хоть я и ваш сын.
Нависла тишина. В какой-то момент я понадеялся, что мне удалось достучаться до их сердец, но отец тут же развеял эту иллюзию:
— Можешь сколько угодно нам вешать лапшу на уши, но бездельничать ты не будешь, — говорил он. — Либо идешь в армию, либо на работу ко мне.
Не сказав ни слова, я пошел к себе в комнату. Какое-то время родительская болтовня продолжала просачиваться сквозь дверь, и лишь спустя полчаса она прекратилась. Я продолжал сидеть на кровати и обмозговывать случившееся. Их не изменить, обстоятельства оказались сильнее меня, и я по-прежнему не знал, что мне делать. Можно было, конечно, снова подрочить, но что-то не особо-то и хотелось. А можно было бы запереться в ванной и вскрыть себе вены, чтобы избавиться от всего этого дерьма.
Но вскоре меня захватила иная мысль. Она посещала меня и прежде, но на этот раз она стала поистине навязчивой.
Дождавшись наступления ночи, я собрал все необходимые вещи в рюкзак и покинул квартиру. Родные стены перестали быть мне крепостью — они превратились в холодную вонючую темницу, наполненную дохлыми крысами и практически изолированную от солнечного света. Нужно было бежать. Бежать навстречу жизни.
КОНЕЦ
Ringo (20-го, 35 лет)
