Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика…
И.Бродский
***
Вначале объясниться стоит с Вами:
Искусство лжет правдивыми словами
Законы лжи сложны, как худший интеграл,
Я ж, все придумавши, ни капли не соврал…
Глава 1
Евангелия
Было это осенью 201* года. Я тогда держал пчел, и проведя сезон на дальней горной пасеке, занимался теперь реализацией меда, для чего и поехал в Н-ск к одному знакомому перекупщику. После дегустации моего меда со всевозможными проверками и очень долгих, нудных торгов, мы все-таки договорились о цене, и мне теперь нужно было возвращаться домой, готовить мед к отправке и искать транспорт.
Я ездил в Н-ск и возвращался обратно на поезде, так как по закону подлости, незадолго до этого машина моя сломалась; ехать же в большой город на старом мотоцикле без номеров было и несолидно, и утомительно, и может быть, даже опасно, так что оставался только поезд.
Эта моя поездка пришлась на самый загруженный, предконечный пик туристического сезона, когда в вагонах встретились два огромных потока - тех, кому нужно было вовремя вернуться домой с отдыха или из гостей, и тех, кто никуда летом не ездил, и теперь пытался наверстать упущенное. Были здесь, и всегдашние челночники с огромными неподъемными баулами, и дембелеобразные и зэкоподобные бугаи в майках и спортивных штанах, и столетние старики, спешащие, как правило, на чьи-то похороны, и разные вахтовики, едущие порой через пол-России, и весь путь страшно, самоубийственно пьющие.
Я, как хоть сколько-нибудь опытный человек, конечно же знал, что представляет собой российский поезд в конце лета – начале осени, и признаться, даже втайне надеялся, что хотя бы на обратный путь свободных билетов не будет, и мне придется ехать на такси, дороже, но с комфортом. И действительно, все места во всех плацкартных вагонах были уже разобраны. Однако, мне предложили купить последний билет в купе, стоил он не так уж дорого, и я из жадности согласился.
Моими соседями по купе были китайцы, которые, как я понял из их разговора, ехали куда-то в сторону Казахстанской границы на строительство какого-то автобана. Они, однако, почти сразу после проверки билетов оставили свои места, и перешли в другой вагон, где, как было сказано, также ехали их коллеги и соотечественники.
Так я неожиданно оказался в купе один. И как это обычно у меня бывает, освободившись на время от каждодневных, бытовых мыслей, и оказавшись предоставлен самому себе, я начал думать о творчестве, о своих книгах. И вновь передо мной с тем же постоянством, но и с какой-то каждый раз новой остротой встали те же, вечные для любого, наверное, писателя вопросы. Нужно ли кому-нибудь вообще мое творчество? Стоит ли мне заканчивать начатые книги и тем более – браться за новые? И если браться, то о ком писать, кто он – мой герой? Раньше я много писал и о себе и о людях, которых знал, бывало и придумывал какие-то образы. Читателям нравились мои книги и мои персонажи… Но теперь время сменилось; менялись и герои и злодеи. Иногда они даже менялись местами… И мне нужно было или обрывать свое творчество вообще, причем обрывать резко, на недописанной книге, главе, на полуслове, пока оно еще не стало пошлым и просто смешным, либо искать нового героя. И такого, который бы не только показался понятным и близким читателю, а который бы уже жил внутри самого читателя еще задолго до знакомства с моей книгой, и ею был бы только так сказать – вызван. Задача поиска такого героя и написания такой книги было делом большим, может быть даже – великим и святым; и как все великое и святое – недостижимым…
Так я сидел и гадал о своей писательской судьбе, между тем, уже находясь в начале, пожалуй, самой интересной и самой главной истории в своей жизни. Но тогда я этого еще не знал, и чтобы хоть как то отвлечься от мыслей, перевел взгляд на окно. Но унылые алтайские пейзажи, вряд ли могли отвлечь и уж тем более развлечь их созерцателя, и только навевали еще большую тоску. Был, правда, очень красивый закат. Уже пологие лучи солнца били в мое окно, простреливая насквозь все, что только попадалось на их пути: кривые горбылевые заборы, фронтоны, крыши навесов, ряды лесополос, вагоны, и даже целые здания заброшенных еще в советское время, да так и не восстановленных заводов. И все окрасилось в один солнечный жгуче-оранжевый цвет. Такими, одинаково оранжевыми были теперь и зеленая от природы ель, и окрашенный на заводе бордовой краской вагон, и покрытые серебрянкой столбы и сваи. Этот свет и цвет резал глаза, как сварка. И прищурившись, я заметил, что мое собственное лицо в отражении мутного вагонного окна, тоже пылает этим закатным огнем, сотни маленьких искорок которого появлялись то в глазах, то в стеклах очков, то в бороде…
Мое невеселое одиночество нарушил какой-то новый пассажир, подсевший на одной небольшой станции. Это был обычный мужичок средних лет, из местных. Мы с ним немного поговорили, я рассказал, что я пчеловод, ездил договариваться о продаже меда. Разговорившись, я даже поделился с ним, что не очень доволен ценой на мед, и согласился на нее вынужденно, но рассчитываю еще взять свое на продаже для лекарств народной медицины других продуктов пчеловодства: перги, прополиса и маточного молочка, а также – целебных трав, барсучьего и сурчиного жира. Попутчик посочувствовал, и тут же помог парой советов насчет того, кому и где можно это все предложить. Он оказался коренным жителем Чесноковки и потому знал всех местных, в том числе – перекупщиков и знахарей. Еще он рассказал о новом, строящемся автобане, который, проходя через Россию и Казахстан, должен будет соединить Европу с Китаем…
Мы долго так проговорили, ехать еще оставалось тоже немало, а я к тому времени уже серьезно проголодался, так как почти весь день ничего не ел. Но с собой у меня имелся кое-какой перекус и питье, была даже банка каких-то консервов. Всего было достаточно и можно было даже поделиться с соседом, правда, к сожалению, нечем было открыть консервы, и я пошел по вагону в поисках открывашки.
По проходу в одну сторону со мной и навстречу мне двигались продавцы копченой рыбы и разной ерунды, сделанной мастерами местных тюрем, старики на костылях, и те же китайцы, бывшие, впрочем, самыми культурными пассажирами нашего вагона. Время от времени, пугая всех остальных, с адской скоростью проносился какой-нибудь бешеный ребенок, держащий в руках стакан кипятка, или залитую до краев этим же кипятком банку лапши-бомжовки.
Безрезультатно спросив консервный нож уже у двух или трех попутчиков, я решил больше не беспокоить пассажиров, и идти сразу к полу-купе проводников, где такой вещи уж точно не могло не быть. Вокруг меня крутились все те же дети, старики, продавцы и алкаши, а в одном купе, ближе к концу вагона вообще шла, кажется, серьезнейшая драка. Дверь в это купе была закрыта, но судя по доносящимся оттуда звукам, его пассажиры отчаянно колотили друг друга и бились о панели и дверь, а с полок, и может быть, столика, то со звоном, то наоборот, с глухим стуком, сыпались на пол разные вещи. При этом как минимум один из голосов был женским, или даже, сказать – девчачьим, остальные – мужские. Так что можно было предположить, что там, в этом купе какая-то девушка пыталась отбиваться от нескольких мужиков, которые черт знает чего от нее хотели… Хотя, стоило ли долго гадать, чего?...
Я приостановился на какие-то несколько секунд. Что мне нужно было сделать – вмешаться или пройти мимо? Пройдешь – будешь думать потом весь день и всю ночь, а может, и неделю, и месяц, и год, и может, всю жизнь, что вот там, тогда мог бы кому-то помочь, а не помог. А вмешаешься, ну что – прибегут проводники, на первой же станции ссадят, вызовут ментов, те заберут к себе. И ладно еще, если просто просидишь у них там до ночи, давая показания, и потом придется возвращаться домой уже ночью, голодному и усталому. А то еще, смотря, как пойдет разбирательство. А вдруг скажут, что я не помочь пытался, а наоборот, с ними заодно там кого-нибудь хотел изнасиловать или убить? И ведь - не докажешь. Кругом все или спят, или пьяные, или не на своих местах, или не то увидят, или специально соврут… А у меня есть свое купе, свой, нормальный, спокойный попутчик, и банка тушенки… Есть, в конце концов, заказ на поставку меда… Есть дом, пасека, машина, мотоцикл, ружье, собака… Есть большая библиотека, многие книги из которой еще не прочитаны… Стоит ли рисковать всем этим? И ради чего, ради кого, ради каких-то незнакомых людей?
В моих книгах все мои герои всегда поступали правильно. Несмотря на любые страхи, сомнения, опасности; всегда – правильно. А как поступить мне в реальной жизни?...
К счастью, на этот раз, жизнь решила за меня сама; дверь купе резко отъехала, и оттуда вылетел, врезавшись в меня, какой-то взъерошенный парень.
-Извините! - Буркнул он, переводя дыхание и поправляя одежду и прическу.
Я заметил, что висок его моментально, на глазах, заплывает краснотой, грозящей в скором времени превратиться в огромный синяк. Дальше, как это обычно бывает в подобных ситуациях у меня, да и у многих, наверное, людей, я уже не думал и действовал машинально. Действительно, не стоило гадать, что именно творилось в том купе, и я быстро сграбастал пацана своей немаленькой пятерней и притянул к себе, намереваясь расспросить подробнее. Но тут же из купе, видимо, от сильного удара, вылетел, второй. Он разделил нас и впечатался в вагонное окно, кажется, чуть не выбив стекло. Этот, второй парень , держался одной рукой за ушибленную голову, а другой - за пах, тоже видимо ушибленный. Тут я схватил обоих за воротники и, плохо помню, возможно, даже немного приподнял, вопрошая:
-А че это тут у вас происходит, а?!
Оба были явно напуганы, так как не только получили бойкий отпор от своей соседки по купе, но тут же еще и попали в лапы какого-то здоровенного волосатого и бородатого старика.
Наконец, на происходящее попытались отреагировать и проводники. Дверь их полу-купе со скрипом, как бы нехотя открылась, и оттуда послышался полу-пьяный, достаточно громкий женский шепот:
-Валер, да не лезь, ну их н***й, пусть перемочат друг друга, потом на станции ментов вызовем и все!
Из дверного проема показался проводник, должно быть, сам Валера. Его щеки, подбородок и нос были перемазаны чем-то красноватым, наподобие губной помады, из расстегнутой ширинки торчал уголок форменной рубашки; взгляд был косой, слегка пьяный. Однако, между пальцев сжатой в кулак правой руки он крепко держал пару вагонных ключей, что явно говорило о большом профессиональном опыте и готовности к любой ситуации.
Тут в проходе между мной, парнями и проводником показалась и та самая девушка. Она на ходу поправляла одежду, клетчатую красно-черную рубашку и объемную копну рыжих волос.
-Вы нас не так поняли!... – Попытался объясниться один из парней, по-моему, тот, которого я держал в правой руке.
-Это вы меня не так поняли, проклятые натуралы! – Злобно бросила девушка, поглядывая из под закрывающих лицо прядей, и прибавила – Не все анимешницы – шлюхи!
Впрочем, вместо слова ,,шлюхи,, она употребила другое, так сказать, более русское слово, которое, к сожалению, не подходит для печатания в книгах. Наконец, более-менее придя в себя, и собравшись с мыслями, проводник попытался разобраться в ситуации, обращаясь как бы сразу ко всем:
-Че бузим на?! Ментов вызвать?! Вы кто такие на, из этого вагона?
Парни, очевидно, сообразив, кто здесь представляет реальную, хоть и неприглядную внешне власть, тут же стали отнекиваться, замахав руками, почему-то поднятыми выше голов, как пленные фашисты в советских фильмах:
-Нет-нет, мы из соседнего…
-Мы уже уходим…
Смачно икнув, проводник заключил:
-Короче, хоть в унитаз друг друга смойте, только чтоб в моем вагоне вас не было на!
Еще немного собравшись с мыслями, и попытавшись придать себе более важный и бравый вид, он принял решение и о нас с девушкой:
-Ну все, на: ты, дед – иди к себе в купе, ты, рыжуля – к себе!
С этими словами проводник Валера и сам отправился в свое полу-купе, почесывая за ухом одним из ключей, и философски рассуждая, как бы в разговоре с самим собой:
-Е***ый Алтай!...
Он не стал удостоверяться, выполнены ли его распоряжения. Между тем, я все еще держал и не отпускал тех двоих. Тут девушка, видимо отчаявись разобрать волосы руками, просто откинула все спутанные пряди назад резким рывком головы. И увидев ее лицо, я вдруг заметил в нем какие-то знакомые черты. Мне показалось, я даже очень хорошо знал ее, но давно, очень давно, может, когда она была еще ребенком… Но самое главное – и на ее лице появилось выражение узнавания, кажется, и я тоже показался ей знакомым.
В моей голове завертелись мысли. Кем она могла быть? Рыжих девочек я знал не так уж и много. Одна, например, была дочерью моего коллеги и друга, связь с которым резко оборвалась, когда он перевелся на другую должность и уехал из города… Так может быть, это она и была – дочь моего друга?
-Ева?... – Наконец спросил я.
-Дядя Леша?... – Ответила она тоже вопросом.
Теперь все было ясно. Оставалось только разобраться с этими двумя, и я вновь начал допытываться:
-Че тут у вас происходит?
-Да ничего, так… Отпустите их – Отмахнулась она, и видя, что я не собираюсь этого делать, схватила меня за рукава у запястий и затрясла продолжая требовать и объяснять – Да отпустите же! Мы тут просто беседовали про аниме, потом начали спорить, какая дорама…
-Какая что? Драма? – Не понял я, все же отпуская парней. У нее самой ладони были небольшие, даже изящные, но очень крепкие, хваткие.
-Ну да, по-русски говоря – драма…
Парни, освободившись тут же понеслись по вагону, сбив на пути несколько человек, и буквально через несколько секунд их и след простыл. А мы с Евой остались стоять в проходе, как будто не зная, о чем дальше говорить, или вообще разойтись по своим местам, как указал проводник. Справа от меня, там, где убегающие пацаны сбили с ног какого-то синего от наколок мужика, начиналась новая возня с матершиной и угрозами… И тут Ева предложила мне зайти в ее купе:
-Слушайте, а пойдемте ко мне. Пойдемте-пойдемте. Да заходите, давайте, а то щас снова проводники вылезут, скажут еще что мы с вами тут кого-то избили.
С этими словами она сама сделала шаг назад, я тоже вошел внутрь, потому что мне очень хотелось задать ей множество вопросов о ее отце.
-Тут у меня, как видите, и место освободилось. Считайте, что мы едем почти одни. Этот не в счет – Сказала она, указывая на здорового мужика, который беспробудно храпел на верхней полке - Это – какой-то жэдэшник-алконавт, он, говорят, уже три дня в анабиозе. Вы садитесь пока сюда, я щас тут немного приберусь. Раскидали все, как скоты…
Я сел на одну из нижних полок, которая была свободнее от вещей, а Ева стала поправлять шторки на окнах, и собирать все, что было раскидано по сиденьям, по полу и столику, говоря, на ходу:
-А Вам, если не секрет, как удалось купить билет? Мне кажется, щас билеты продают только при предъявлении справки, что ты или колхозник, который не был в бане не меньше месяца, или мать героиня, причем с как минимум двумя поехавшими детьми… А знаете, я Вас еле узнала, вы так постаре… Ну, то есть – изменились. Раньше у Вас только усы были, а теперь - и борода и волосы длиннее. Но Вам идет, правда. А что это Вы так решили? Вы щас типа какой-то боговерующий?
-Да нет, я в бога не верю – Ответил я – Это мне просто бриться лень.
-Ах, понимаю – Закивала Ева, усаживаясь на другую полку, напротив меня – Мне тоже лень… Ну, в смысле – я тоже ленивая вообще, и с богом че-то как-то не особо… Так… Ну… Неожиданно как то мы с вами встретились, да… Не знаю, даже что сказать, что спросить… Вот Вы, например, вообще откуда, куда едете?
Я стал рассказывать:
-Еду из Н-ска домой, в Ч-ку; мед возил продавать; я пасекой сейчас занимаюсь. А ты?
Ева вдруг неожиданно и как-то почти по-детски обрадовалась, хлопнув в ладоши, а потом – руками по столу.
-Ахах! Не поверите – я тоже занимаюсь пасекой, и тоже ездила в Н-ск продавать мед! Тоже возвращаюсь домой.
Я улыбнулся:
-Вот как, значит, ты пошла по дедовым стопам. Это же он твоего отца, да и меня самого учил с пчелами работать… Понятно. А живешь-то где?
-В русском тупике – Ответила Ева. Этот ее очень пафосный ответ был произнесен в то же время как-то буднично, как что-то уже давно известное и сто раз проговоренное.
-Ну еще бы – Закивал я – В каком-то смысле мы все в нем живем. А конкретнее?
Ева махнула рукой, объясняя:
-Нет, вы не поняли, это не какой-то речевой оборот, или еще что-то такое. Я правда живу в Русском Тупике, это у нас одна улица так называется.
-Вон оно что…
Она стала поправлять какие-то вещи, лежащие на столе, рассказывая:
-Да-да. Говорят, раньше во всем поселке жили почти только одни ссыльные татары… Или чечены… Или татары вместе с чеченами, но ссыльные – точно. Ну а русских было так мало, что все помещались в одном переулке, точнее – тупике. Говорят, раньше его называли даже не Русский Тупик, а Русский Конец, но потом, в целях благозвучия все-таки решили назвать тупиком.
Я отметил про себя, что хоть и достаточно неплохо знаю все местные деревушки (а Ева, должно быть, жила в одной из них), но такого пафосного и многозначного названия раньше не слышал. Русский тупик… Мне даже показалось, что так можно назвать какую-нибудь из моих новых книг…
annelir (09-го, 28 лет)
