9
Только они закончили обедать, как послышался рокот мотоцикла. Волков нахмурился.
– Участковый, – буркнула Оксана. – Принесла нелегкая.
Мотоцикл остановился у избы. Вошел полицейский с папкой в руке. Он был немного навеселе. Несокрушимое здоровье и жизнелюбие чувствовалось в нем. Он по-дружески поздоровался за руку с Волковым. Жизнерадостно сообщил:
– А помогли твои корешки, Профессор! Жена спасибо передает. – Оглядел с ухмылкой девушек. Поднял папку. – Я должен провести опрос. – Он вздохнул. – Галка Убиенных из Желтого Яра показывает, что когда она утром того дня к вам сюда за лекарством пришла… Приходила же?
– Да, – подтвердил Волков.
– Вот… Когда пришла, Иванова уже зареванная была. В Желтый Яр они вместе пришли. В дороге ничего не случилось… Но… – Он поднял палец и многозначительно посмотрел на Волкова. – Имеется и положительный момент. Экспертиза… – Участковый остановился, соображая, видимо, как выразиться покультурнее, – Экспертиза констатировала ее девственность.
Он вышел во двор, сел на скамью с папкой на коленях… Вызывал по одной. Волкову задавал вопросы в его комнатке.
– Изжога меня замучила, – сказал полицейский, когда они оттуда вышли. – Жена говорит, много черного хлеба употребляю.
Волков подошел к стене, снял с гвоздя какой-то корешок, протянул участковому.
– Это корень аира. Надо растолочь в порошок. Потом принимайте.
– И еще. У матери суставы, бывает, ломит.
– Вот цветки пижмы. Надо два грамма залить литром горячей воды и десять минут кипятить на слабом…
– Стоп, Профессор! Ты думаешь, я запомню? – Полицейский вынул из папки чистый лист. – Тут напиши.
Волков сел за стол, написал рецепт.
– Ну, спасибо…. Я в Климовке всем сказал: «Не дай бог кто Профессора тронет!» А недруги у тебя там есть. – Участковому уже можно было уходить, однако он медлил. – Я вот любопытствую: зачем человек живет? В чем, так сказать, смысл жизни?
– Постичь истину. Внести свой вклад в общечеловеческое дело постижения истины. Это, если можно так выразиться, программа-максимум. А программа-минимум человека, как и всех живых существ, – продолжить род.
– А, вот так… – Участковый все не уходил. Опять оглядел девушек. Покачал головой. – Одна другой краше! – Завистливые нотки зазвучали в его голосе. – Представляю, Профессор, как ты здесь программу-минимум выполняешь и перевыполняешь. – Он засмеялся. Волков нахмурился. – Не зря же у тебя в группе только молодые девчонки!
– Это потому, что в нашем обществе молодые девушки как никто нуждаются в поддержке и защите.
Участковый расхохотался.
– Ой, молодец! И тут научную основу подвел! – Он шагнул к Волкову и шлепнул его дружелюбно по спине. Даша заметила, как покоробила Волкова такая фамильярность. – Не лукавь, Профессор. Хорошо устроился, хвалю. Прямо султан турецкий. Интересно: вечером они жребий тянут?
– Не надо здесь пошлости говорить! – возмущенно воскликнул Волков.
Участковый стал серьезным. Наступила долгая пауза.
– Та-ак… Ладно… Я по-хорошему, когда и ко мне соответственно. Но могу и по-плохому,– произнес он полуобиженно, полуугрожающе. И вышел с видом человека, оскорбленного в своих лучших чувствах.
На лекцию Волков вышел сумрачный. Диктофон Даша включать не стала.
– Поговорим о гордости. Человек должен гордиться, что он человек. Будьте горды. Не ставьте никого выше себя. Но и оставляйте за другими людьми право быть такими же гордыми. Уважайте чувство собственного достоинства и в себе, и в других. Будьте всегда вежливы. Это ведь так легко – быть вежливым. Сервантес говорил, что ничто не дается так дешево и не ценится так дорого, как вежливость.– Он помолчал и изрек: – Люди должны быть гордыми и добрыми, но чаще встречаются или гордые и недобрые люди, или добрые и негордые.
Волков говорил еще минут пятнадцать. В конце, как обычно, спросил:
– Может быть, имеются вопросы?
– В чудеса вы, Вадим Кириллович, не верите? – полувопросительно, полуутвердительно поинтересовалась Даша.
– Почему же? Верю. Верю в любые чудеса, если они не противоречат законам физики. Нет больше вопросов?
– А как вы относитесь к Горбачеву?
– Лет через пятьдесят Горбачева будут у нас называть великим политиком. Ведь он нам дал свободу. До него свободы в Росси не было. Если не считать нескольких месяцев между Февральской революцией и Октябрьской. Горбачев мир изменил. И ведь он добровольно, сознательно уменьшал свою власть. Не начал бы он перестройку, оставил бы все по-прежнему – и был бы сейчас всеми восхваляемым генсеком с неограниченной властью! Почему люди этого не понимают?
Стали пить чай.
– Первый раз Валера не пришел, – удивилась Ира.
– Я этого ожидал после вчерашнего разговора, – сказал Волков. – Он по натуре как раз из тех, кто ищет кумира.
– А в приметы вы верите, Вадим Кириллович? – не унималась Даша.
– Я лишь в одну примету верю. Если у меня в кармане дыра, я знаю, что это к потере денег. Всегда сбывается, – невесело пошутил Волков.
Девушки невесело посмеялись. Он ушел в кабинет. Так все называли его каморку.
– Раньше Учитель часто шутил, – вздохнула Юля.
Иногда слышался стук машинки, но чаще – шаги взад и вперед или полная тишина.
– Не идет сегодня у Учителя работа, – качала головой Ира.
Ира и Юля стали читать. Читали они много. Ира – любовные романы, Юля – стихи. Время от времени Юля закрывала книгу, держа палец как закладку между страниц, и мечтательно глядела в пространство. Иногда бралась за книгу Оксана, но через четверть часа начинала ерзать, отвлекаться и, наконец, резким движением откладывала книгу в сторону. Аню Даша не видела ни разу с книгой в руке.
Сегодня Даша никак не могла заснуть. Она встала, оделась и вышла из избы. Перед сараем горел костер, У костра сидел Волков. В правой руке он держал сотовый телефон. Из него раздавалась старая советская песня. «Мы с тобою не дружили, не встречались по весне», – пела Шульженко. Даша тихо села рядом. Песня закончилась. Волков словно очнулся. Отгоняя комаров, заговорил:
– Эта мелодия – совершенство… Иногда, Даша, я ощущаю, что словно внезапно увидел все в правильном свете, что сделал рывок к истине. И знаешь, когда приходит ко мне такое ощущение? Не при изучении философской системы, и не при чтении великого романа. Это я чувствую, когда слышу хорошую музыку.
– Я это понимаю…
– У меня в сотовом много записей.
– Какие, например?
– «Вокализ» Рахманинова, вальс номер семь Шопена, «Купите фиалки», « Под окном черемуха колышется»… Больше всего советских песен сороковых-пятидесятых годов: «Осенние листья», «На крылечке», «Золотые огоньки»…
– Что-то мне неизвестно, но половину из того, что вы назвали, и я люблю!
– Я стараюсь, Даша, каждый день слушать хотя бы одно произведение. Это не дает душе черстветь и мельчать.
Даша подняла глаза на яркую полную луну, видневшуюся среди сосновых крон, задумчиво произнесла: – А ведь по ней ходили люди! Разве это не удивительно, Вадим Кириллович?
Волков оживился, подхватил:
– Да. Такие же люди как мы! Это чудо!.. Нужно восхищаться тем, что достойно восхищения. Я не устаю восхищаться человеческим разумом. Вот эти звезды отстоят от нас на миллионы световых лет. А мы знаем, из чего они состоят. Мы знаем, из чего состоят атомы, хотя не можем их видеть. А компьютер, интернет, клонирование, нано технологии! Сколько чудес! А свидетелями скольких чудес мы еще станем! Прогресс движется с ускорением. Так хочется подольше прожить, побольше нового успеть увидеть! – Он вдруг замолчал и долгим взглядом посмотрел на Дашу. – В одной из новелл Томаса Манна есть выражение: «… бесконечно милое славянское лицо…». Речь идет о русской художнице. И о твоем лице, Даша, можно так сказать. – У Даши забилось сердце. Волков встал. – Даже ночью у костра от комаров спасения нет. Хотя днем их, конечно, больше. – Он пошел к избе. Девушка неохотно последовала за ним. Ей хотелось сидеть с ним у костра всю ночь.
10
Когда Волков вышел к завтраку, Юля со смущенным видом шагнула навстречу.
– Учитель, я стихотворение сочинила. – И, волнуясь, продекламировала:
Он изрекает истину,
Он обучает жить.
Таких, как он, воистину
Нельзя не полюбить.
Таких? Нет, он единственный.
Подобных больше нет!
К нему душой стремимся мы.
Он в высь манящий свет.
Он как будто растерялся, не знал, что сказать. Наконец, улыбнулся.
– О содержании умолчу. А форма заслуживает самой высокой похвалы. У тебя, Юля, несомненно, есть поэтические способности.
Юля счастливо заулыбалась. Стали завтракать.
Волков спросил:
– О чем ты задумалась, Даша?
– Сон не могу вспомнить. Помню только, что был он с необыкновенно интересным, захватывающим сюжетом. – Даша была искренне огорчена.
– А я свой сегодняшний сон запомнил. И не забуду до конца жизни. Ночь. Я плыву в утлой лодке по безбрежному черному океану. Надо мной черное небо. Вдруг всплывает громадный, чуть не во весь океан, черный кальмар. Лишь огромные глаза красные. Его щупальца со всех сторон вздымаются в небо, в неизмеримую высь. И внезапно начинают падать вниз. И на меня. Меня охватывает чувство неизбежной гибели.
Все долго молчали. После завтрака он ушел к себе.
Неожиданно появилась Аня, с тем же самым полиэтиленовым пакетом.
– Мама пьяная полезла в погреб и упала, ногу сломала. Ее в больницу увезли. А с отчимом я одна оставаться боюсь. Я его больше Жорки боюсь.
К трем часам никто не пришел. Но Волков начал лекцию в положенный срок.
– Поговорим сегодня о доброте. – Он показал на плакатик. – «Спешите делать добро». Эти слова сказал Федор – до переезда из Германии в Россию Фридрих – Хааз. Смысл его жизни был – делать добро людям. Работая тюремным врачом, делал все, что было в его силах, для облегчения страданий заключенных. Современники, в том числе Толстой и Достоевский, отзывались о нем с большим уважением. А вот у революционера Герцена не нашлось для него других слов, кроме «юродивого» и «поврежденного».
Старайтесь по возможности делать добрые дела. От вас по отношению к другим людям должно исходить только добро. Если вами завладели отрицательные эмоции, не выплескивайте их на окружающих. Да, накричите вы на кого-то, снимите нервное напряжение, легче вам станет, для здоровья полезно. Ну а тому, на кого вы накричали, каково? Или просто одно лишь резкое слово сказали, возможно, даже не желая человека обидеть, – сказали и забыли. А человек этот несколько дней будет мучиться, душевную рану залечивать. Сдерживайте себя.
– Не все же такие ранимые, – хмыкнула Оксана.
– Надо исходить из того, что все.
– Японцы, чтобы выплеснуть агрессивные, негативные эмоции, в специальные кувшины кричат, которые звук заглушают, – вставила Даша. – Или резиновые куклы избивают.
Оксана снова хмыкнула.
– Пусть хоть так, – сказал Волков. – Придерживайтесь так называемого золотого правила нравственности. Правило простое: не желай другому того, чего не желаешь себе. Ему тысячи лет, но мудрее человечество ничего не придумало.
Дверь отворилась. В избу вошла худая сутулая женщина с изможденным и измученным лицом. Одета она была бедно и неряшливо.
– Это Свино… Это тетя Настя, – тихо сказала Аня. Ее усадили за стол.
– Горе у нас, Профессор! – взволнованно заговорила женщина.
– Учитель, а не Профессор, – мягко поправила Ира.
– Учитель... Комиссия была из Сосновска. Детей у меня отнимают! Всех семерых. Прав меня лишают! За что? Я для них только и живу. Вся моя жизнь в них. Я их люблю, они меня любят. Как узнали – ревмя все ревут. И старшая, Маша, ревет. Ее же в интернате затравят. В школе травили, а уж в интернате – подавно. Я знаю, какие там законы. Волчьи! А у ней сердце мягкое, нежное. А что с Ванюшей будет?
– Нормальные в интернате законы, – буркнула вдруг Оксана. – Просто не надо себя в обиду давать.
– Это соседки доносы на меня писали. Мол, пью, деньги пропиваю. Мол, дети голодные. Неправда это! Ну, бывает, выпью. Но не часто же. И выпив, о детях не забываю. Они-то куда больше моего пьют! Нищета, мол, у нас. Ну, бедно мы живем. Зато дружно. За что они меня не любят, презирают? Что я им сделала?
Волков встал, взволнованно прошелся по избе, снова сел и заговорил:
– Женщины, подсознательно, может быть, воспринимают каждую многодетную мать как укор их совести. Они не решились иметь много детей, испугались трудностей. А многодетная мать не испугалась. То есть получается, что она выше их. Вот это ей и не могут простить… Вами восхищаться надо!
– Учитель! Вы так говорите, потому что вы мужчина, – робко, даже нежно, возразила Ира. – Каждые роды для женщины – мука и смертельный риск.
Волков на миг растерялся. Ира это заметила, и лицо ее стало виноватым и испуганным.
– Я ни в коем случае не осуждаю женщин за то, что у них мало или совсем нет детей. Не имею права. Просто хочу, чтобы к таким вот матерям, – он посмотрел на Настю, – относились с уважением. – Он помолчал. – Никогда в истории не нависала над русским народом такая страшная угроза, как сейчас. Ни при монголо-татарском нашествии, ни при фашистском. Это угроза вымирания. Численность русских сокращается. Простого воспроизводства нет: слишком низкая рождаемость. – Волков снова взглянул на Настю. – А вы семерых родили. Без мужа. Нельзя вас родительских прав лишать! Для ребенка главное – родительская любовь. Это важнее бытовых условий, важнее всего остального. Неизмеримо важнее! Как чиновницы, которые так горазды прав лишать, этого не понимают. Ведь они сами, наверно, матери. Должны бы понимать. Почему у них сердца такие… такие глупые?..
– Был у нас в интернате один – Вован Мелкий… – прервала Волкова Оксана. – Его при живой мамаше поместили, алкашке. Говорил, дома иногда и хавать нечего было. А он все рано к ней убегал постоянно!
– Ну вот пожалуйста! – воскликнул Волков. – Я съезжу в Сосновск, попробую их переубедить.
– Вот спасибо, Учитель! Богу буду за вас молиться!
– Американцы считают самым бестактным вопросом вопрос о доходах, – вмешалась в разговор Даша. – Но я все же спрошу. Вы признаете, что бедно живете. Но вы же деньги за детей получаете. И немалые, я думаю.
Настя вздохнула.
– Получаю. Я их откладываю. На всем экономим: на еде, на одежде.
– На что откладываете?
– На операцию. У Вани рак нашли. А ему шестой годок всего. Врачи говорят: нужно вести в Красноярск, сделать операцию. А она сорок тысяч стоит. Баксов.
– И много уже накопили? – допытывалась Даша, привычно, профессионально подавляя упреки совести в бесцеремонности вопросов.
– Да откуда много! Я и за десять лет не накоплю. – Голос Насти дрогнул.
Ира вдруг встала, указала на слова Хааза и с волнением заговорила:
– Я всегда смотрю на этот плакат с чувством вины. Я-то не то что не спешу, а вообще никакого добра не делаю. Учитель! Вы говорили, что те деньги, которые я привезла, пятьдесят три тысячи, остаются моими, что я в любой момент могу распорядиться ими как захочу. Не так ли?
– Конечно, Ира.
– Тогда я отдаю сорок тысяч на операцию!
Тетя Настя разинула рот и уставилась широко открытыми глазами на Иру, словно не веря своим ушам.
– Ты это твердо решила, Ира? – спросил Волков.
– Да, Учитель.
– Ну что ж, я приветствую твое решение. Очень похвальное намерение! Сейчас я принесу деньги.
Он взял совок и ушел. Женщина со слезами на глазах стала благодарить Иру. Хотела даже упасть перед ней на колени, но Ира ее удержала. Глаза Иры светились. Чувствовалось, что она очень довольна своим поступком.
Волков вернулся через десять минут. Он был растерян и расстроен. Смущенно, не выпуская совка, развел руками.
– Денег нет. Кто-то их взял.
– Как нет, Учитель? – воскликнула Ира.
– Нашел лишь осколки банки, закопанные.
Девушки посмотрели друг на друга. Юля особенно подозрительно взглянула на Аню, а Оксана – на Дашу. Той стало не по себе от этого взгляда. Женщина недоуменно и разочарованно переводила глаза с Иры на Волкова и обратно, как бы спрашивая, не сыграли ли с ней злую шутку. Наконец, попрощалась и ушла.
– Может, Семеныч взял? – заметила Оксана.
– Не мог дядя Леня взять! – горячо возразила Юля.– Он всегда говорит, что обязан Учителю до гроба.
Волков ушел к себе. Аня принялась хлопотать у печки. Попросила принести воды.
– Воды принеси, поэтесса! Твоя очередь, – пренебрежительно бросила Оксана.
Юля надменно вскинула голову.
– Не смей со мной так разговаривать!
Оксана только фыркнула. Даша и Юля взяли ведра и пошли за водой.
– А почему ее деньги в банке не хранили? В настоящем банке? – спросила Даша.
– Она сама так захотела. Я, мол, порываю с обществом. Ее жених бросил, а она на все общество обиделась.
За ужином Волков был сумрачен и молчалив. Ира же – возбуждена. Глаза ее беспокойно блуждали. Волков иногда внимательно смотрел на нее.
Ира вдруг обратилась к Даше:
– А ты кто по гороскопу?
– Дева.
– Тогда, выходит, ты…
Волков с мягким упреком перебил:
– Опять, Ира? Астрология – вредная лженаука. Подумайте только, на что она опирается. На то, что древние греки решили назвать созвездия именно так. А ведь могли назвать иначе. Другие народы иначе и называли. А сколько вреда от предсказаний астрологов. Человек, допустим, наметил сделать важное, не терпящее отлагательств, дело. И тут оказывается, что звезды в этот день расположены неблагоприятно для решительных поступков. Человек ничего не предпринимает и, возможно, упускает какой-нибудь замечательный шанс. Или, например, мужчина и женщина полюбили друг друга. Нашли свое счастье. Они созданы друг для друга. А гадалка говорит, что ему по гороскопу она не подходит. И люди расстаются, коверкают свою судьбу. Как можно всему этому верить? Не понимаю! Мыслите научно!
Ира смотрела на него, как всегда, с обожанием и иногда согласно кивала головой.
Когда легли спать, Юля взглянула на сразу заснувшую Иру и прошептала озабоченно:
– Начинается, по-моему. Когда Ира появилась, она такой же была.
– Я сразу тогда поняла, что она типа чокнутая, – заметила вполголоса Оксана.
– Привезла книги по восточной философии…
– Ну. Все тарахтела про карму, первый план, вступление в тонкое тело. Учителя звала Гуру. Потом у ней реально крыша поехала. Все, короче, забывала, избу чуть не спалила…
– Она в Красноярске трагедию пережила. Полюбила одного, забеременела от него. Они пожениться собирались. Родила до свадьбы. Роды были тяжелые, ребенок родился мертвым. Жених ее сразу бросил.
– Учитель ее образумил, типа нормальная стала.
– А теперь от всех этих потрясений снова начинается.
«Действительно, значит, в банке хранила», – подумала, засыпая, Даша.
11
Ира села завтракать непричесанной, неумытой. Сутулилась она больше чем обычно. Поев, стала читать толстую потрепанную книгу.
– Опять ты свою «Медитацию» достала, – сказала Оксана.
– Такие книги надо читать осмотрительно, Ира, – заговорил Волков. Та кротко смотрела на него поверх очков. – Неподготовленному человеку их лучше вообще не читать. – Ира закрыла книгу и отодвинула от себя. – Занятия йогой, медитацией могут принести вред. Надо жить естественной и полноценной жизнью. Не отказывать себе в простых человеческих радостях. Не надо насиловать свою натуру. Не это путь к духовности. Духовность достигается приобщением к высшим достижениям человеческого духа. Люди, чрезмерно увлекающиеся медитацией, йогой, могут стать духовными калеками, неспособными любить, творить, неспособными воспринимать красоту, искусство.
– Может, врача вызвать? – предложила Оксана, когда Ира на минуту вышла.
– Ни в коем случае! – воскликнул Волков. – Ее в психбольницу могут положить. А там методы лечения по-прежнему советские, репрессивные. Ей еще хуже может стать. Ничего, у нее это проходит. Сегодня я съезжу в Сосновск, как Насте обещал. Хотя, скорее всего, ничего не добьюсь. Вы уж за Ирой присмотрите. Но сначала пойду поищу одно растение. В Сосновске просили его привезти. – Он ушел, разминувшись в дверях с Ирой.
– Это реально любовница просила привезти, – зло сказала Оксана.
– Оксана! – почти вскричала Ира.
– Да все говорят, что у него типа в Сосновске любовница. Ниной звать.
Даша неожиданно почувствовала ревность. Она вышла из избы. Посидела в задумчивости на скамейке. Потом решила пройтись. Дошла по главной тропе до самой речки. Долго любовалась полями и лугами на другом берегу, небом.
Возвращаться решила прямо через лес. Так путь был короче. Она углубилась в тайгу и вскоре наткнулась на короткий овражек. Покосилась на него, прошла мимо. Остановилась; одна мысль остановила ее. Вернулась. Заглянула в овраг. «Почему их здесь так много? – размышляла она, глядя на сухие сосновые ветки на дне оврага.– Ветром сметает? И они тут остаются навсегда? Но сильного ветра в лесу не бывает… Кто-то их накидал? Зачем?» Ей вдруг стало не по себе: из оврага шел запах тления. Она хотела уйти, но ее любопытство, как всегда, пересилило. Даша спустилась на дно. Здесь запах был сильнее. Она с замиранием сердца стала разбрасывать ветки. И вскрикнула. Из-под веток торчала человеческая рука. Она бросилась бежать. Когда Даша, запыхавшаяся, испуганная, влетела в избу, все кинулись к ней с расспросами. Вернулся с пучком какой-то травы Волков.
Пошли к овражку. Разбросали ветки. На дне лежал мертвец. Пожилой мужчина с искаженным от боли или страха лицом.
– Дядя Леня! – вскрикнула Юля.
Судя по всему, его убили, ударив по голове тяжелым предметом, очевидно, камнем.
– Трогать ничего не надо,– сказал Волков.– Вы возвращайтесь, а я сообщу участковому.
Юля заплакала.
Волков направился к мосту. Остальные вернулись в избу.
Через полтора часа явились оперативники и участковый. Девушки показали им овраг. Оперативники поискали орудие убийства. Нашли в десяти метрах от оврага округлый камень с бурыми пятнами. Здесь же девушек поодиночке допросили. Даша отвечала лишь на вопросы. О том, что видела и слышала, когда шла в избу первый раз, она, по своему обыкновению, умолчала. Затем их отпустили.
По дороге домой долго шли молча.
- За что!? - вдруг воскликнула Юля. - Ну за что? Он ведь безобидным совсем был. - Она всхлипнула.
- Может, Жорка? - предположила Оксана. - Так просто, по дурости.
- Ну не такой же он дурак!
- Может, Семеныч ему замечание сделал, а он и озверел.
После обеда Даша сказала, что пойдет погулять. Она перешла мост, поднялась на холм и позвонила редактору. Сообщила об убийстве.
– Вот это уже интересно, – довольным тоном произнес он.
На этот раз редактор сам попросил ее остаться еще на несколько дней. Даша не возражала. В Климовку она не стала заходить, поспешила назад.
Вернулся Волков в три без четверти. Сказал невесело:
– Не смог я сосновских чиновниц убедить. Заберут у Насти детей.
Ему обо всем рассказали.
– И меня допрашивали. В Желтом Яре Валеру и бабушку его, Петровну, встретил. Они в церковь шли. Валера каждый день теперь туда ходит. Священником хочет стать.
– Вот это ему подходит, – сказала Даша.
– Как-то сухо они со мной разговаривали.
– Петровна же ваша главная фанатка, Учитель, – удивилась Оксана.
– Ну что за слова, Оксана! – всплеснула руками Ира.
– Мы с ней в автобусе ехали, – вспомнила Даша. – Она о вас с пиететом отзывалась. Учителем жизни называла.
– Очень сухо разговаривали, – задумчиво повторил Волков.
Юля посмотрела на часы.
– Наверно, никто сегодня не придет. – Но она ошибалась.
Как всегда ровно в три началась проповедь.
– Поговорим сегодня о прекрасном. Не могу, конечно, не вспомнить слова Достоевского, что красота спасет мир. Хотя их изрядно уже затерли. Я понимаю их так: прекрасное облагородит натуру людей, и они смогут построить справедливое и счастливое общество. Прекрасное вокруг нас. Надо лишь уметь его замечать. Сколько прекрасного в природе! Прекрасным может быть движение души человека. За примером далеко ходить не надо: вчерашний поступок Иры прекрасен.
– Ну Учитель! – смущенно и просительно пролепетала Ира и сделала протестующее движение рукой.
В дверь забарабанили. В избу ввалились Сергей, Жорка с братом и Колян. Они были навеселе.
– Пришли умных людей послушать, ума набраться,– с напряженным смехом сказал Сергей.– Можно?
Волков показал на скамью.
– Садитесь.
Даша и Оксана пересели к другим девушкам. Пришедшие плюхнулись на освободившуюся скамью.
– А меня сегодня день рождения! – объявил вдруг Жорка. Он явно был в хорошем расположении духа. – Двадцать два стукнуло.
– Поздравляю! – сдержанно произнес Волков. Девушки, за исключением Оксаны, тоже поздравили.
Юля поглядывала на Сергея с любопытством и ожиданием. Но тот словно ее не замечал.
– А сколько примеров прекрасного дает нам искусство! – продолжал Волков. – Ничто так не облагораживает человека, как искусство. Настоящее, высокое искусство. Оно…
Колян толкнул локтем Толяна.
– Как очкастая на Профессора смотрит. Прямо в рот заглядывает.
Волков замолчал, хмуро посмотрел на Коляна.
– Да мы с хорошими намерениями пришли, Профессор. Все по - культурному, – сказал Сергей. – Жорик, давай!
Тот неуклюже поднялся и пробасил:
– Анька, приглашаю тебя на мой день рождения!
Лицо Ани выразило досаду.
– Спасибо, Жора, но я не приду.
Жорка насупился, нижняя челюсть выдвинулась вперед. Он угрюмо уставился на Аню. И вдруг схватил ее за руку.
– Пошли!
– Ой! – вскрикнула Аня. Попыталась выдернуть руку. Вскинула глаза на Сергея.
– Жорик! – Сергей поднял руку. – Так-то зачем? Мы сюда как культурные люди пришли. Ладно, уходим.
Жорка нехотя выпустил руку Ани. Все четверо направились к двери. Юля с недоумением смотрела им вслед. Сергей вдруг остановился.
– Да, кстати. – Он повернулся, посмотрел на Юлю. – Юля, возвращайся!
Она молчала. Надменная улыбка заиграла на ее губах. Сергей нахмурился.
– Я дважды не прошу.
– А руки будешь распускать?
– А это мы на твое поведение посмотрим, – Он криво улыбнулся.
– Нет, так не пойдет. Ты должен обещание дать, что не будешь. Обещаешь?
Он молчал. В нем происходила внутренняя борьба.
– Да, – выдавил он, наконец.
Юля гордо вскинула голову.
– Я не вернусь!
Оксана и Ира засмеялись. Оксана – язвительно, Ира – смехом полубезумным. Глаза Сергея загорелись, сузились. Он стиснул зубы. Даша всем своим существом почувствовала в нем зверя. Опасного, жестокого зверя, похуже, наверное, Жорки.
– Это я запомню, – раздельно произнес Сергей. Он с ревнивой враждебностью посмотрел на Волкова. – Я вроде начинаю понимать…
Жорка, уловил перемену в его настроении и опять схватил Аню за руку.
– Пошли, говорю! Ты что, Анька, из себя недотрогу строишь? Была же ты с Серегой? Была!
Аня покраснела. Она с упреком взглянула на Сергея. Тот пожал плечами. Жорка потянул ее за руку. Она упиралась.
– Отпусти ее, – сказал Волков.
Жорка злобно уставился на него. Гаркнул:
– Может, ты сам на нее глаз положил?
Волков поднялся и, глядя почему-то на стол, повторил тихо и неестественно спокойно:
– Отпусти.
В ответ Жорка разразился матом.
Волков вскинул на него загоревшиеся глаза, сорвался с места и схватил лежавший у печи топор. Аня принесла его в полдень. Колола лучины разжечь печь. И забыла отнести обратно. Сжимая топор, шагнул к Жорке. Лицо Жорки выразило сначала недоумение, потом испуг. Он отпустил Аню и отступил к стене.
Сергей вышел из-за стола, преградил Волкову путь и произнес хладнокровно:
– Брось дурить, Профессор.
Волков остановился в полутора метрах от него. Сказал громко и властно:
– Уходите!
Сергей выругался.
– Дай сюда топор!
– Вон! – закричал Волков и резко взмахнул топором. Сергей отпрянул, запнулся обо что-то и полетел на пол. Ира глупо хихикнула. Сергей тут же вскочил. Удивительно, но он, кажется, покраснел. Волков стоял неподвижно, белый как мел, высоко вздымая топор, сжимая топорище со страшной силой, и горящими глазами глядел в упор на Сергея. Казалось, еще миг, и он бросится на противников и будет рубить направо и налево. Сергей криво улыбнулся.
– Ты, Профессор, сейчас немного нервозный. Мы другой раз поговорим. – Он повернулся и не спеша вышел из избы.
Остальные, боязливо поглядывая на Волкова, попятились к двери и, стараясь не терять его из поля зрения, тоже ретировались.
– Нервозный и стервозный! – раздался со двора голос Коляна.
Волков уронил топор, сел на скамью, обхватил голову руками. Девушки смотрели на него с изумлением и со смятением. И с восхищением.
– Еще мгновение, и я потерял бы контроль над собой, – сказал он после долгого молчания. Снова помолчал и добавил: – И они это поняли…
Волков ушел к себе.
– Анька, неужто правда в Усадьбу к Сергею ходила? – хмыкнула вдруг Оксана.
– Никогда! Дома у него…
– А потом что? Надоела ты ему?
Аня помолчала в смущении.
– Да просто отстал… А то прохода мне не давал… Не любила я его никогда…
– И когда это у вас с ним было? – с наигранной веселостью спросила Юля.
– Как он тебя выгнал.
– Не выгнал, а я сама ушла! Точно тогда?
– Клянусь!
Волков вышел к ужину. Заговорил невесело:
– У Льва Толстого, проповедавшего непротивление злу насилием, есть наивная сказка. Войско вторгается в чужую страну. Солдаты настроены воинственно…
– Учитель, а ведь правда, что Артха – это Анартха? – перебила вдруг Ира.
Волков участливо посмотрел на нее.
– Артха, конечно, не может быть главной целью в жизни, но почему же это обязательно Анартха? Впрочем, – поспешно добавил Волков, – если ты так считаешь – оставайся при своем мнении.
– А нельзя с переводом, Учитель? – капризно попросила Юля.
– Ира сказала, что богатство – это зло.
– А что ей еще остается говорить, – хмыкнула Оксана.
– Так вот, солдаты готовы сломить любое сопротивление, – продолжал он. – Но никто и не думает сопротивляться. Жители охотно все им отдают. И солдатам становится скучно. Войско расходится. Разве хоть один подобный случай был в истории? Ни при каких обстоятельствах нельзя убивать людей – это идеальная правда. А идеальная правда, как это не печально, не всегда бывает применима в реальной жизни. Убивать можно и даже нужно, защищая себя, своих близких, свою страну – вот правда реальная… – Он словно оправдывался перед ними.
Юля за ужином была молчаливой и задумчивой. Время от времени бросала на Аню пытливые и враждебные взгляды.
Говорил, в основном, Волков.
– У многих интеллигентов чем сильнее развивается интеллект, тем слабее становится воля. Из-за таких простой народ и не уважает интеллигенцию. Настоящий интеллигент должен быть готов постоять за себя, защитить свою честь. Даже умереть, защищая свою честь. Даже убить, защищая свою честь…
В эту ночь Даша никак не могла заснуть. Слышала, как вышел из избы Волков. Долго не возвращался. Она тоже вышла. Он сидел у костра, подперев голову руками, и, не отрываясь, печально глядел в огонь. Она почувствовала к нему жалость. Девушка тихо подошла, села рядом. Волков встрепенулся, с трудом оторвал взгляд от огня.
– Как я понимаю зороастрийцев-огнепоклонников! Могу смотреть на пламя бесконечно. – Он помолчал, вздохнул и заговорил снова. Новые, доверительные, нотки уловила Даша в его голосе. – Хотел я сбежать от общества, от людской суеты. И вот что получилось. Да моя прежняя жизнь, в Красноярске, несравненно спокойнее была… Я ведь собирался жить здесь в совершенном одиночестве, ни с кем не общаться, писать без помех свой труд.
Мне эту избу посоветовали. Ее еще до войны один климовец полубезумный построил. И полгода не прожил – пропал неизвестно куда. Потом она служила перевалочной базой для охотников, грибников, собирательниц черники. Как только я ее увидел – решил, что лучше места мне не найти. Климовке деньги за нее заплатил, небольшие. Вначале я наслаждался одиночеством и покоем. Как-то пошел в Климовку за продуктами. В магазине услышал разговор. Старушки жаловались друг другу на свои недуги. Я дал несколько советов. Медицинского образования у меня нет, просто я всю жизнь интересовался лекарственными растениями, читал много об этом. А я решил так: буду жить отшельником, но уж если придется общаться, то от меня должно исходить только добро. Установку себе такую дал: по возможности делать людям добро. Это тоже было доброе дело. С этого все и началось. Стали сюда приходить. Сначала спрашивали лишь, как вылечиться. Затем – и как жить вообще. И такие советы стал давать. Тоже считал это добрым делом. Продукты стали приносить. Я отказывался. Они обижались. Пришлось брать. Постепенно, к своему удивлению, приобрел репутацию мудреца. И знаешь, Даша, мне это стало нравиться! Это приятно, когда люди воспринимают твои слова как непреложную истину. И какая заманчивая цель – указать человечеству правильный путь! Да, цель высокая – выше и быть не может, – однако все же несколько отвлеченная. Климовка давала возможность цель конкретизировать – спасти климовцев, погибающих от пьянства и беспутства… Приходили многие. Я решил эти визиты упорядочить, часы установил. – Волков усмехнулся. – Боюсь, что я в самом деле стал себя ощущать неким пророком… Смешно сказать, но я даже тренировался перед зеркалом. Хотел выглядеть подобающим образом. Придумывал афоризмы, потом изрекал их к месту и не к месту…. Затем и оставаться здесь стали. Это уж никак в мои планы не входило. Но что было делать? Жить им негде было. Установку свою выполнял… Я бы все бросил и перебрался в Сосновск сейчас же. Но как я всех вас оставлю? Ира, например, одна несомненно пропадет.
– А почему именно в Сосновск? Не для вас, Вадим Кириллович, такая глушь. Вам надо жить в большом городе. В таком, как Красноярск, допустим.
– В Сосновск меня зовут.
Снова Дашу кольнула ревность. Он встал, затушил костер. Они пошли в избу.
12
Даша проснулась в состоянии счастливом и мучительном. Даша знала это свое состояние: она полюбила!
Перед завтраком Ира села за стол с толстой книгой и нервно, возбужденно принялась листать ее.
– А сегодня, Ира, что читаешь? – спросил Волков. Взглянул на обложку. – «Бхагавад-Гита»?
– Да… «Медитацию» я больше не читаю. Как вы велели, Учитель.
– Я только посоветовал. Я не имею права велеть, приказывать… В «Бхагавад-Гите», как и вообще в древнеиндийской философии, есть поразительно глубокие, верные идеи, но они тонут в антинаучных измышлениях. Эту книгу лучше читать как художественное произведение, именно как часть знаменитой «Махабхараты»… Опять мне кошмар приснился. Ко мне приближаются вооруженные бандиты, хотят меня убить. Я понимаю, что единственное спасение – бегство. Не убегу – погибну. Но бежать не могу: гордость не позволяет. Мучительно ищу другой выход. И нахожу. Соображаю: надо проснуться! И я проснулся.
– Сейчас я в толкователе снов посмотрю, Учитель, – воскликнула Ира.
– Не надо, Ира. Я сонникам не верю. Но признаю, что иногда сон может быт предсказанием. Допустим, в вас подспудно идет какой-то душевный процесс. Он может отобразиться во сне. Или ваше подсознание уловило намечающуюся перемену в вашей жизни. Это тоже сон может отобразить.
Только они позавтракали, как услышали шум мотоцикла. Участковый привез Волкову повестку в сосновское РОВД.
– Уже людей у вас здесь стали убивать, значит, – покачал он головой. – Дрянь дело. ЧП за ЧП. – Держался участковый официально. Его толстое лицо было очень серьезным. Он тут же уехал.
Вскоре пришла та самая полная женщина, которая ругалась с матерью Ани. В руках у нее была сумка.
– Валерку вечером отколошматили, – сразу заговорила она. – Единственного у нас порядочного парня. Сергей с дружками. Ни за что. Просто так. Анфиску избили. Говорят, вчера Юлька здесь ему от ворот поворот дала. Вот он и озверел. Людку побил. Но это все так, к слову. Профессор, говорят, ты от запоя исцеляешь? Мой вроде сильно не запивал никогда, а теперь не просыхает.
– Любисток помогает, – рассеянно произнес Волков. Подошел к стене, протянул женщине растение и стал объяснять, как применять.
Аня как будто все время хотела ее о чем-то спросить, но не решалась. Женщина поблагодарила, осторожно поставила на стол сумку с яйцами. Она не уходила.
– Тетя Вера, – волнуясь, заговорила Аня. – А дядя Дима уехал?
Лицо тети Веры, и так не слишком доброе, мгновенно стало очень злым.
– А-а, ну вот ты себя и выдала! Твое-то какое собачье дело? Шалава!
– Не надо оскорблять! – сказал Волков. – Упреки, обвинения – это одно, а оскорбления – это совсем другое, принципиально другое. Почему мы, русские, этого принципиального различия не сознаем? Я простой народ имею в виду.
– Так она же к моему шастать стала, проститутка! Я еще и потому пришла – с ней разобраться!
– Я по делу заходила! Клянусь!
– По какому такому делу? Ты думаешь, если я вчера пьяная лежала, так я ничего не слыхала? «Больше не пей, пожалуйста!» – это не твои слова? «Завтра, Дима, поезжай и купи!» – не твои слова? Это с каких пор он тебе, соплячке, Димой стал? И что он тебе должен купить? – Она неуклюже повернулась к Волкову. – Так он вечером и не пил. Сегодня в город собрался. Дело, мол, есть. Все, как эта сказала. Принарядился, ушел. Вдруг вижу: назад бежит. Прямиком к соседу. К отчиму ее. «Ты, Степка, – орет, – бабки у меня украл! Ты за мной следил!»
Аня ахнула.
– Сцепились. Мы с Сонькой еле их растащили. Завела домой. «Что за бабки?» – спрашиваю. «Сбережения, – говорит. – Тебе подарок хотел купить». Брешет! По глазам видать … Сейчас опять назюзюкался.
Неожиданно Аня вскочила и выбежала из избы.
– Это же она к моему понеслась, стерва! – всполошилась тетя Вера. Она поспешно ушла.
Все долго молчали.
Волков поехал в Сосновск, по повестке.
Вернулся хмурый.
– Отпечатки пальцев сняли. Допрашивали. Откровенно не грубили, но разговаривали бесцеремонно. Начали с примитивного шантажа. Заявили: они знают, что убил я, отпираться бесполезно. Когда в правоохранительных органах поймут, что так вести следствия – это элементарная непорядочность. Когда поймут, что любые методы психологического воздействия на подозреваемого недопустимы...
– Да хоть бы они физические методы воздействия не применяли, – вставила Даша.
– Да, сколько еще в этой системе безобразий осталось от советских времен! – Его глаза засверкали. – Даже можно сказать: от сталинских времен. Пока Чикатило не поймали, у одного невиновного выбили признание в совершении преступлений этого маньяка. И человека расстреляли! А скольких тогда посадили!.. Полицейские при задержании должны говорить, как в США говорят: «Вы имеете право на молчание».
– Тогда преступления раскрывать не будут, – сказала Оксана.
– Петр Первый считал: лучше пусть десять виновных окажутся без наказания, чем будет наказан один невиновный. Этой мыслью надо руководствоваться… Несколько раз в жизни я обвинял людей в проступках, которые они не совершали. Потом, узнав правду, как я себя винил!.. Власть, все общество должны повести беспощадную борьбу с нарушениями в этой системе. Ведь здесь нарушения особенно недопустимы. – Он взволнованно ходил по избе. – Уличили полицейского в избиении – посадить его надо на много лет! Пока я такой беспощадной борьбы не вижу. А эта пресловутая отчетность в раскрываемости! Ведь каждому понятно, что именно она прежде всего ведет к избиениям и пыткам. Отменить ее надо немедленно. Кардинальные изменения необходимы. Статью о недоносительстве надо отменить. Доносить – некрасиво. И только сам человек вправе решать, что ему говорить, а что нет. Сейчас хоть близких родственников за это не привлекают, а ведь раньше мать могли посадить за то, что она не донесла на сына! – Он помолчал. – Полицейские и судьи должны быть порядочными, как никто другой. Ведь от степени их порядочности судьбы людей зависят.
Часы показывали уже четверть четвертого.
– Ну вот и лекция получилась, – улыбнулась Даша.
– Нет, по плану сегодня лекция «Уважение к женщине».
– А для кого вы ее будете читать, Вадим Кириллович? Мужчин-то нет. А мы и так знаем, что нас надо уважать, – задорно проговорила Даша.
– Мужчины только этого почему-то знать не хотят, – добавила Юля.
– В том-то и дело. Маркс говорил… – дословно не помню – что мужчина определяется своим отношением к женщине. Я тоже не могу уважать мужчину, проявляющего неуважение к женщине, какими бы достоинствами он не обладал.
– А может ему бабы в жизни реально насолили? – заметила Оксана.
– Он обязан внешне не проявлять неуважение… Благородное, рыцарское отношение к женщине надо воспитывать с раннего возраста. Человек, так воспитанный, ни при каких обстоятельствах не может оскорбить женщину, просто не может, и все. Это для него табу. Под угрозой расстрела не сможет. – Юля не отводила от него восхищенных глаз. – А как сейчас? Как хамят женщинам в современных фильмах, сериалах положительные герои! А подрастающее поколение берет с них пример.
– И что, Учитель, какую-нибудь последнюю алкашку вы тоже уважать будете? – фыркнула Оксана. – Или типа воровку?
– Внутренне мне таких женщин уважать, безусловно, трудно. Но разговаривать с ними я обязан с уважением. И еще: настоящий мужчина всегда готов женщину защитить, даже совершенно незнакомую. – Он говорил еще минут десять.
– А какое качество вы больше всего цените в людях? – спросила Даша после лекции.
– Глубину.
– На тривиальный вопрос, – улыбнулась она, – нетривиальный ответ.
Волков ушел к себе. Застучала машинка.
Вскоре пришла Аня. В ее прекрасных глазах было страдание. Она что-то принесла в полиэтиленовой сумке. Пошепталась с Оксаной и тут же вместе с ней куда-то ушла. Вернулись они часа через два, пьяные. Оксана полезла на печку. Аня плюхнулась на спальный мешок. Посмотрела затуманившимися глазами на Дашу и Иру.
– Как вы могли променять Красноярск на эту… избу? – забормотала она. – Я бы все отдала… чтобы жить в большом городе…
Вышел Волков, посмотрел на Оксану и Аню с удивлением и осуждением. Оксана ему пьяно заулыбалась.
– Не понимаю и не одобряю любви к алкоголю, – удрученно заговорил он. – Человек хочет испытать радость противоестественным способом. Но природа насилия над собой не прощает. А уж девушкам-то тем более пить не пристало.
– У меня… душа болит… – жалобно пробормотала Аня.
– А что случилось, Анюта? – сразу поменял укоряющий тон на участливый Волков. Она вздохнула.
– Я дядю Диму люблю… Всегда любила… С тринадцати лет… Он выйдет во двор и поет, а я слушаю, обо всем забываю. Он красиво поет… Я от своих никогда доброго слова не слыхала, а он меня увидит – обязательно что-нибудь хорошее скажет, пошутит… Конфетку даст… – лепетала она. – Он как к дочке ко мне относился. У них-то детей нет… Недавно я ему открылась… Мы хотели… А теперь …
Она замолчала. Даже очень пьяные люди чувствуют, как правило, что можно говорить, а что нельзя. Полезла в спальный мешок.
Вскоре Оксана и Аня заснули.
Ужинали вчетвером. Спать легли раньше обычного.
Среди ночи Дашу разбудил шорох. Она открыла глаза. И увидала, как Юля вылезла из спального мешка, скинула с себя всю одежду и проскользнула в комнату Волкова. Оксана подняла лохматую голову. Послышался шепот Юли, приглушенный твердый голос Волкова. Вскоре показалась пристыженная Юля. Она залезла в спальный мешок и затихла.
– Ну ты реально… бесстыжая… – пьяно промямлила Оксана. Юля молчала.
«Как бы я его любила! – мечтала, засыпая, Даша. – Он писал бы свой труд, а я бы ему все условия создала для творчества… И мама, конечно, полюбила бы его … Как все было бы хорошо!..»
Indiya (24-го, 25 лет)
