Их было трое. Мужчины, облачённые в мокрые от проливного дождя рясы, двигались по кладбищу, осторожно, поминутно озираясь по сторонам, пытаясь разглядеть в кромешной тьме ночи случайных свидетелей своего будущего преступления. Но всё было тихо. Да и кому придёт в голову разгуливать в сырую промозглую ночь по одинокому жуткому кладбищу, старому, заброшенному и разорённому. Именно здесь в это позднее время суток, посреди покосившихся ржавых надгробных крестов, уже не один раз была назначена встреча.
С первого взгляда вся эта троица больше походила на вандалов или расхитителей гробниц, если бы не странная ноша за плечами самого высокого и плотного мужчины, которая брыкалась, плакала и пищала, пытаясь выбраться из большого, крепко завязанного шмотника. Мольбы, глухо раздававшиеся из нутра мешка, иногда утомляли громилу, и он скидывал с плеч живую ношу, бросая её прямо в грязь, и без лишних слов и угроз бил по ней ногами, раз-другой пока жертва не затихала, затем вновь закидывал груз обратно и медленно брёл вследом за своими подельниками.
Наконец-то они добрались до завалившегося на правый бок склепа и остановились, вновь озираясь по сторонам, убеждаясь в том, что никому сегодня ночью не пришло в голову шастать по кладбищу, но погост как всегда хранил мёртвое, холодное молчание. Всё сегодня было, как обычно, лишь только дождь барабанил по треугольным капюшонам троих мужчин, прикрывавшим их лица.
- Следующую овцу, Серёжа, ты на своём горбу потащишь! – раздражённо ухнул здоровяк, скидывая с плеч на землю надоедливый мешок. Он нисколько не устал физически, но тяжело дышал и недовольно сопел.
- Худеть Вам надо Иван Фёдорович, - ответил рядом стоящий Серёжа, затем добавил. – Вы лучше, чем у Землероя новые диссертации и премии просить, о здоровье своём позаботились, возраст у Вас…
- Ты меня ещё поучи! – буркнул Иван Фёдорович, раздражённый советом подельника, который в прочем во многом был прав, и это пожилой профессор Древней Истории здешнего захолустного института прекрасно понимал. Он и вправду в последнее время сильно сдал. Сердце, в прошлом служившее профессору исправно, стало сбоить, иногда пропуская удар-другой в моменты сильного волнения, а отдышка, которой никогда не страдал не курящий учитель, появилась сама собой, сдавливая лёгкие до надрывного хрипящего свиста. Причин этим негативным метаморфозам своего организма Иван Фёдорович не находил, и так как был человеком науки, не понимал, что нынешнее занятие оккультизмом подрывает, ломает его уже немолодое здоровье. Плата потусторонних сил за вмешательство в судьбу человека не всегда только чужая жизнь, принесённая в жертву на алтаре, но и неизбежные откаты злого колдовства, цепляющие всех, кто, так - или иначе, причастен к обрядам и ведовству. Именно этот грех – клеймо чернокнижников, творящих заклинание в угоду алчных желаний, глубокой язвой располосовала жизни троих колдунов, двое из которых в силу своей молодости этого попросту не замечали, не чувствовали так остро, как пожилой хрипящий профессор.
Как произошло так, что Иван Фёдорович оказался ночью на кладбище, вместе с этими людьми, спросите Вы. Позвольте Вас просветить.
* * * *
Жизнь уже пожилого побитого судьбой профессора знала множество невзгод и унижений. Когда-то, он был обычным учителем, не хватавшим с неба звёзд. Предмет его – Древняя История, изучаемая студентами технического университета, никогда не являлся профильным и основным в программе подготовки будущих кадров высшего заведения. Именно по причине второстепенности его науки в институте профессору приходилось существовать на мизерную зарплату преподавателя в разгар всепожирающей, не терпящей слабых и ненужных людей Перестройки.
В России 90-х полным ходом, размашистым новомодным рыночным шагом гремела приватизация, в период которой Иван Фёдорович, как и многие из граждан некогда Великой и Гордой Страны растерял и без того мизерные рублёвые накопления, вложив их в общество название, которого громко и вызывающе венчали три заглавные буквы «М». Профессор потерял машину ВАЗ-2101 купленную в конце 80-х и гараж, так горячо любимый и дорогой ему как память наследия его родителей, когда всем известная финансовая пирамида развалилась, а акции организации в своём финансовом эквиваленте приравнялись к бумаге, на которой были напечатаны. Чтобы хоть как-то поправить своё денежное положение он стал брать взятки, не много, по 100 рублей за зачёт. Для студентов, не появляющихся на его занятиях, эта сумма была не помехой, и они исправно платили, позволив Ивану Фёдоровичу на время позабыть о нищете и никчёмности своего существования. Однако, мечты о сытой и безбедной жизни быстро разбились об жестокую реальность тех лет. Более властный, как тогда любили говорить, предприимчивый Ректор их захудалого Университета, наложил на взятки и коррупцию жесточайший запрет, и нещадно увольнял, сдавал милиции и всевозможно подставлял всех тех, кто не желал делиться с глубокоуважаемым руководителем этого учебного заведения. Доля ректората в новом внутреннем институтском перестроечном бизнесе составляла добрую половину от всей взяточной прибыли, которая, по словам дирекции, уходила на нужды терпящего финансовый кризис университета. Конечно, они врали, но возмущающихся и перечащих руководству преподавателей, уличавших тех во лжи, незамедлительно увольняли, выгоняя с позором с такой характеристикой, после которой об учительской практике можно было позабыть. Все терпели. И Иван Фёдорович терпел, пытаясь свести концы с концами в годы инфляции и кризисов.
Было время он даже начал собирать по улицам бутылки, ночью, прячась, будто вор в тёмных аллеях и переулках, в надежде, что его Уважаемого профессора не увидят, не узнают коллеги или студенты университета. Первой не выдержала супруга. Она ушла из дома, молча собрав вещи, не оставив даже ничтожной записки, объясняющей их разрыв. Да и что объяснять? Иван Фёдорович всё прекрасно понимал, в годы Перестройки и новых возможностей все хотели перемен к лучшему, а он бесхребетный и трусливый человечек, придавленный к земле новой реальностью, тащил её назад, не позволяя насладиться богатой жизнью, блестящей и сверкающей на всех рекламных плакатах города. Она ушла, а он впервые полез в петлю. Но даже здесь ему не хватило смелости и сноровки. После Иван Фёдорович не единожды предпринимал подобные попытки, но каждый раз либо трусость, либо жалость к самому себе брали над ним верх, оставляя его в живых наедине со своими страхами и разочарованиями. Возможно, в те тяжёлые для него времена, профессор однажды и смог перебороть себя, стать на миг безумным и смелым, чтобы совершить задуманное, но и этой его самой смелой мечте не суждено было сбыться.
От смерти, на самом краю пропасти безумия, его спасли книги. В пожелтевших от времени страницах Истории и Культуре Древней Руси профессор нашёл долгожданное спасение. Там в рукописях и старинных фолиантах, которые ещё тогда можно было отыскать в Центральной городской библиотеке, он забывался, становился на время чтения и изучения почти утерянной родной культуры вновь молодым и энергичным, счастливым. Иван Фёдорович полностью отдавал себя работе; переводам, археологическим находкам и научным изысканиям. Он написал несколько книг под названием «Мифы и Реальность Древних славян», но их так и не опубликовали. Зато после, когда профессор получил очередной отказ уже от десятого издательства, ему предложили работу. Небольшую, почти незаметную, но работу. Один из исторических альманахов, выходивший в свет каждую неделю со свежим номером, заметил его труды и отрядил профессору маленький участок страницы для коротких, но интересных статей о жизни и нравах древних язычников. Говоря по чести, редактор альманаха требовал от Ивана Фёдоровича откровенной чернухи, сцен языческих жертвоприношений или узурпаторского отношения мужчины к женщине в славянских семьях и профессор не сопротивлялся, писал по заказу то, чего требовал читатель, но не забывал втискивать в крохотные статьи истинные нравы и обряды русских предков. Он был всецело увлечён новой профессией, когда судьба нанесла ему новый удар.
Увольнение из института, с формулировкой о неполном служебном соответствии, прогремело, как гром среди ясного неба. Официальной причиной стала вторая работа профессора, порочащая моральный облик педагога-историка уважаемого и титулованного учреждения. Его статьи признали лженаучными и непотребными. На самом же деле, место Ивана Фёдоровича с лёгкой руки администрации было отдано молодой девчонке, только закончившей педагогический истфак, племяннице тогдашнего Ректора, измалёванной косметикой кукле Олесе, которая разбиралась в истории, дай бог, на уровне начальных классов. Такой обиды историк стерпеть не смог.
Скандал, разразившийся тогда в ректорате, целый месяц обсуждался в коридорах института и чем больше он предавался огласке, тем больше обрастал слухами, а потом уж и откровенным враньём. Иван Федорович, конечно, поднял шум в кабинете администрации, чего за ним раньше не замечали. Он облаял секретаря, подсовывающего ему шариковую ручку и приказ об увольнении, затем словно вихрь ворвался в кабинет Афанасия Гавриловича – ректора университета, где, без лишних слов, схватил стоящую на тумбочке вазу с цветами и запустил её в своего нового личного врага. Промахнулся. Ваза пролетела в считанных сантиметрах от головы директора и врезалась в окно, которое звонко гремя осколками, разлетелось вдребезги. И только потом, без единого слова профессор вышел вон. А в институте заходили, запульсировали слухи о том, как Иван Фёдорович Воронцов разбил о голову секретаря вазу и выкинул ректора в окно. Полная чушь. Но в тот месяц его увольнения тихий и невзрачный профессор стал самым обсуждаемым человеком в курилках политеха, героическим непокорённым символом свободы для всех студентов и педагогов средней руки.
Сам же Иван Фёдорович Воронцов с гордо поднятой головой шёл прочь от стен института, где преподавал историю неблагодарным охламонам два десятка лет. В этот день пожилой профессор впервые за долгие мучительные годы безволия и раболепия почувствовал себя способным на подвиг. Он знал, что теперь его запомнят в родных стенах института не мямлей, не тряпкой, а настоящим мужчиной, способным орать, угрожать, стучать об стол кулаком, да об чей стол, о стол Самого Афанасия Гавриловича. И осознание того, что этот день больше никогда не повторится, что наступит ночь, затем настанет утро, и он вновь превратится в бесхребетное существо, которое непременно завтра пойдёт, и будет просить прощенье за своё хулиганство, скрутило его, сгибая пополам.
Он свернул с тротуара, где по своим делам бежали прохожие, прильнул к стальному забору института и его вырвало. Бледный, как сама смерть, профессор сорвался на бег, стараясь быстрее убраться подальше от этих стен, чтобы в приступе трусости не повернуть назад к ректорату. Он добрался до пятиэтажки, где существовал в малюсенькой однокомнатной квартире, резко взбежал по лестнице и дрожащими руками, с зажатыми в пальцах ключами, не с первого раза всё же открыл входную дверь. Иван Фёдорович бросился к холодильнику, где стояла чуть початая бутылка водки, и резко открутил крышку с горлышка, присосался к нему, давясь дешёвым спиртным, от которого отдавало ацетоном. Профессор, кашляя, оторвался от пузыря и тут же припал к кухонному крану, пытаясь заглушить привкус дешёвой выпивки ржавой и тухлой водой. Вскоре он обмяк на полу, затих, прислушиваясь к себе, пытаясь что-то распознать, учуять и только после этого удовлетворённо улыбнулся. Сегодняшняя храбрость всё ещё была при нём. Теперь, наконец-то, несчастный историк сможет прервать своё убогое существование достойно, как он тогда считал по-мужски, на прощанье громко хлопнув дверью.
Верёвка для удушения у профессора была заготовлена загодя ещё в те времена страха, даже стальной крючок в потолке на кухне в прошлом опробовался на прочность и получил полное одобрение суицидально настроенного жильца квартиры. И вот теперь настал момент, когда Иван Фёдорович, лишившийся супруги, работы, познавший вкус смелости и отваги, осознал, что сегодняшний день его жизни стал лучшим за последние десятилетия. Профессор улыбнулся, поставил по центру кухни ровно под крючком в потолке высокий покосившийся табурет и ловко по-молодецки на него забрался, накидывая и примеряя на шее удавку, когда рядом раздался чей-то голос.
- Извините, дверь была открыта, и я осмелился войти, - обратился к онемевшему в позе самоубийцы профессору, стоящий напротив него молодой человек. – Меня зовут Сергей, и у меня сложилось впечатление, что я как раз вовремя.
DGX (22-го, 30 лет)
