-= Клуб начинающих писателей и художников =-

Накануне мне приснился странный сон: за столом в нашей школьной столовой, сидел одетый в школьную форму и красный галстук Юра Савкин.

– Компоту пожалел? – спросил он, указывая на стоящий на столе стакан с желтоватой жидкостью.

– Нет.

– Напрасно, вкусный компот. Был… пока вы, уродцы, его не разбавили.

– Я тут не при чем, ты же знаешь.

– А с чего ты взял, что я знаю?

– Если ты мне снишься, значит, ты моя совесть. А моя совесть перед тобой чиста.

– Совести разве можно верить? – мертвый одноклассник ловко сунул указательные пальцы себе в глазницы и, вынув глаза, положил их на стол. – Тем более что ее у тебя нет.

– Юра, ты не знаешь, кто тебя убил?

– А ты знаешь?

– Андрей?

– Андрей? Ха-ха-ха, – Юра рассмеялся, одновременно пялясь на меня глазами со стола и уткнувшись пустыми глазницами. – Андрей-то тут при чем? Андрей и сам уже со мной.

– Не Андрей?

– Не могу спросить – ему глотку забили опилками, чтобы не шутковал. Дохохмился, ха-ха-ха.

– Так чего ты мне снишься?

– Хочешь, чтобы он приснился?

– Он мне уже снился.

– Да? – глаза посмотрели мне за спину.

Скосил глаза: на плече лежала ладонь, пробитая колышком. Повернул голову и встретился с глазом Андрюхи, по которому ползали лесные муравьи. Вторая глазница была кровавой дырой с неровными краями.

– Спроси, – продолжал смеяться за спиной мертвый Юра, – если сможешь.

– Кто тебя убил? – спросил я мертвого друга.

Андрей скорбно смотрел на меня.

– Написать попроси, если сказать не может, – заливался за спиной Юра.

– Заткнись ты.

– А что ты мне сделаешь?

Развернувшись, я сделал шаг вперед и открытой ладонью прихлопнул глаза. Как будто яйцо лопнуло с мерзким звуком.

– Ты что творишь, паскуда! – грозно топорщил брови над пустыми глазницы Юра.

– Заткнись!

Вновь повернулся, надеясь увидеть Андрюху. За спиной бесшумно бушевало пламя, пожирая извивающиеся фигуры бабки Фомячихи и Жанки. Я словно завороженный смотрел на этот танец боли.

– Про Таньку все забыли? – раздался надоевший голос.

– А с ней то что?

– Подумай.

Яркая вспышка и мир провалился в кромешную тьму. Я с трудом оторвал голову от твердой подушки. За окном сидела какая-то большая птица и смотрела на меня яркими зелеными глазами.

– Кыш, – я взмахнул рукой.

Вместо того чтобы улететь, она постучала клювом по стеклу:

– Ту-тук-тук-ту тук-тук-тук тук-тук тук-тук-тук тук-тук-ту ту-ту.

– Азбука Морзе, – пронзила мысль.

– Это Морзе? – удивляясь сам себе, спросил я.

Птица утвердительно закивала головой и вновь начала стучать по стеклу:

– Ту-тук-тук-ту тук-тук-тук тук-тук тук-тук-тук тук-тук-ту ту-ту.

– П-о-м-о-г-и, – вслух прочел я.

Птица, услышав это, внезапно расхохоталась и улетела. Я, повозившись со шпингалетами, открыл окно. На подоконнике лежали две кучки свежих сосновых опилок. Свет фонаря отражался в зубьях лежащей под окном бороны – мать так защищала дом от нечисти.

****

– Здравствуйте, Андрей Иванович. Вы просили прийти.

– Здравствуй, Виталий. Проходи, присаживайся. Спасибо, что пришел. Рассказывай.

– Что рассказывать?

– Все рассказывай, тебе есть, что мне рассказать, – он пристально смотрел мне в глаза. – Разговор это не для протокола, он останется между нами, так что можешь не стесняться и не врать.

– А с чего начать? – хотелось отвести взгляд, но я пересилил себя.

– Начни с пожара в погребе Родиных.

– Насчет погреба… Мы не специально, просто бензин сильно полыхнул. Еле выскочили, а он сгорел. Нас потом Вера Андреевна чуть не убила.

– А что такого вы с бензином в погребе делали?

– Мы, – я потупился, – хотели демона вызвать.

– Х-м…

– Ну, вроде как в шутку. Нарисовали пентаграмму куриной кровью…

– Кровь откуда?

– Мне тогда мать курицу поручила зарубить, я зарубил и подвесил вниз шеей над банкой – кровь стекла в банку.

– Ты всегда курей рубишь?

– Да, мать боится, а отцу некогда.

– Про пентаграмму откуда узнал?

– У матери есть книги старинные, от ее отца остались. Он вроде колдуна был деревенского. Из книг я и вычитал.

– Любознательный ты. Так что там с демоном?

– В общем, дело было так.

 

– Зажигай свечи! – командовал я, подглядывая в набросанный в ученической тетради в клетку конспект ритуала.

– Да зажигаю я, – чиркал спичками Андрюха. – Спички плохие.

– Не так зажигай, против часовой стрелки зажигай!

Головка спички, отскочив, попала в пластиковую канистру с бензином, стоявшую на ступеньках. Послышался хлопок и пламя облило ступени.

– Бежим! – заорал я, отбрасывая тетрадь и хватая за рукав Андрюху.

Опалив брови и часть волос на голове, вытащил ошалевшего друга на улицу.

– Погреб! – рванулся он обратно. – Надо затоптать огонь!

– Ведро ищи и воду набирай! – скомандовал я.

Пока он бегал за ведром, загорелись сухие деревянные стены и потолок.

– И когда это было? – уточнил Андрей Иванович.

– В декабре, двадцать второго – как раз в день зимнего солнцестояния.

– Попало вам от родителей?

– За погреб Андрею запретили отмечать день рождения. Пришлось в бане Родиных справлять с тремя банками самогона, флягой браги и большим тазом забродившего березового кваса.

– И это все? – спросил Андрей Иванович. – Я про погреб, а не про закуску.

– Где-то через месяц, это получается в январе, на крыше конторы стал по ночам появляться какой-то странно одетый карлик. Мочился на прохожих, матерился прокуренным басом и блеял, как козел у таджиков.

– Мальчик? Он тогда еще жив был?

– Да, Мальчик. Он в марте где-то удавился.

– А точнее когда? Не помнишь?

– В начале марта, мне кажется. А это важно?

– В таких делах важно все, – следователь что-то пометил в блокноте. – Продолжай, ты прямо как книгу рассказываешь – заслушаться можно.

– Андрюха прибежал к нам домой: Слышал, на конторе какая-то тварь завелась? – спросил он.

– Да ну, брехня это все, – отмахнулся я.

– Не брехня! Вова-Клопик видел, и Сашка Газон, и Васька Жарик и Машка видели и Куприянов Сашка, – начал перечислять Андрюха.

– Кто это такие? – вновь уточнил Андрей Иванович.

– Клопик – кинобудчик наш, он же почтальон Печкин; Сашка Газон и Жарик на одной улице с таджиками живут, только к карьеру ближе; Машка – это бабки Максиманихи средняя дочка; Куприянов – сосед, что через дорогу он нас на углу жил, который сгорел, – перечислил я.

– Куприянов тоже видел этого карлика?

– Андрей мне так сказал, я сам не знаю, если честно.

– Рассказывай дальше.

– Давай вечером покараулим, посмотрим? – предложил Андрюха. Я подумал и согласился с ним. Неделю мы караулили возле конторы, но никого не видели. А вот на восьмой вечер какой-то непонятный силуэт показался на крыше. Обматерил он нас сверху и начал бросаться снежками. Андрей обиделся и бросился в него кирпичным половинником.

– Откуда он взял кирпич? – перебил меня следователь. – С собой принес?

– На крыльце лежал. Им дверь приваливали, чтобы не закрывалась от ветра.

– Понятно. Попал?

– Промазал, но лист шифера проломил. Карлик расхохотался и продолжил обзывать нас, перемежая мат мерзким блеянием. Давай сваливать, – решил я. – Надо бате сказать. Мы пошли к нам домой. Дома я рассказал отцу про это. Он взял ружье и поехал с нами к конторе.

– Почему не пошел? – уточнил следователь.

– Я откуда знаю? У него спросите. На машине быстрее, чем по снегу. Мы доехали до конторы.

– Где? – спросил отец.

– Вон там был, – показал я рукой.

– Там? – отец включил свой любимый фонарик. – Смотри, шифер поломан. На фонарик, держи его, свети равномерно.

Тут на границе луча фонарика метнулась темная тень. Отец, недолго думая, вскинул ружье и шандарахнул из обоих стволов. Картечь звучно хлестнула по крыше, в треске шифера послышался вскрик. Я поймал в пятно света валящуюся с конька фигуру.

– Завалил! – радостно заорал отец, переламывая стволы и перезаряжая оружие. – Пошли, добьем!

– Ты хочешь сказать, что отец умышленно стрелял в человека, а потом хотел добить его? – недоверчиво переспросил меня следователь.

– Это существо человека напоминало только отдаленно. Да и не смог бы человек так по заледенелой крыше скакать.

– Хорошо, продолжай.

– Мы обежали контору, но никого не нашли. Только след в сугробе от чьего-то тела. Следов крови на снегу не было. Но после этого больше никто на крыше конторы не скакал. И уж тем более на прохожих не мочился.

– Следы от выстрела я на крыше видел, но все равно верится с трудом. Больше ты эту фигуру не встречал?

– На прошлой неделе я полез ночью на грушу в конторском саду. И наткнулся, почти на верхушке, на какую-то тварь бесформенную, с красно-желтыми глазами, которая на меня кинулась. Упал и летел до самой земли. Несколько веток толстых по пути поломал.

– И что ты делал дальше?

– Домой побежал, за святой водой и осиновым колом. Когда вернулся, то уже никого на груше не нашел.

– Как думаешь, что это было? – скептически посмотрел на меня Андрей Иванович.

– Елизавета Харитоновна сказала, что это шуликун был. Она в детстве таких видела.

– Что такое шуликун?

– Это, по ее словам, жутко вредные типы. Со второго января и до Крещения они бегают по улицам с горячими сковородами или железными крючьями и утаскивают грешников под воду. Росту, как правило, небольшого. Одеваются же они как завзятые щеголи – в белые кафтаны, подпоясанные цветными кушаками.

– Ни разу не слышал про такое чудо.

– Это не чудо, а сила нечистая, – уточнил я.– Вообще нечистая сила любит селиться в кронах груш, ореха и вербы; в болотах, могилах, на перекрестках; в подвалах, колодцах.

– Веришь в нечистую силы?

– Не то чтобы очень, но все в Карловке верят, а дыма без огня не бывает.

– А святая вода у вас дома откуда?

– Отец Василий в Дроновской церкви святил, а мать привезла.

– У отца ружье – он часто на охоту ходит?

– Зимой со своим кумом – Колиным крестным ходят.

– Твой отец коммунист, но крестил сына?

– Это мать настояла.

– Понятно. Так что с кумом?

– Леонид Филиппович в городе на заводе работает, наш совхоз у них подшефный, крестный зимой отпуск берет и приезжает к нам. Живет у соседа нашего, Кольки Лобана, днем на охоту ходит, а по вечерам играет у нас в карты. Мы  в «дурака», по парам, вчетвером, играем. Я с Филипповичем, а Коля с отцом в паре.

– Ты ходишь с ними на охоту?

– Бывает, но я чаще за орляком хожу.

– Орляк это же папоротник?

– Да, очень вкусный.

– Листья жарим, молодые побеги в соленой воде отвариваем.

– Грибы, ягоды? Говорят, в заповеднике на болотах клюквы много?

– Клюквы на мшаниках[1] говорят много, – согласился я, – но я туда не хожу. А так, грибы и ягоды само собой. Еще листья земляники на чай.

– И как ты матери грибы и ягоды объясняешь?

– Говорю, что в посадке набрал.

– Верит?

– Я откуда знаю?

– Вернемся к охоте. А в заповедник не заходили?

– Нет.

– Совсем?

– Ну… был однажды случай… Это было в первый год после того как мы сюда переехали. Решил отец взять меня с собой на охоту. Дошли по дороге, до конца асфальта, в направлении Борок. Справа от дороги на дереве висела табличка, во многих местах пробитая дробью – заповедник.

– Туда пойдем, – указал отец на табличку.

– Мы же будем браконьерами тогда.

– Ну, мы не то чтобы на охоту, – замялся отец, подбирая слова. – Мы скорее на разведку. Туда местные на рыбалку ходят – озер там лесных много.

Где-то с час мы шли по сильно заросшему лесу, а потом вышли на большую поляну, в конце которой сверкало озерцо.

– Давай не пойдем туда? – глядя на лужи с застоявшейся вонючей водой, в которых плавала дохлая рыба, сказал я.

– Почему не пойдем? Отличное место. Знаешь, какие там лини водятся? – вот такие – отец широко развел руки. – Чудесная рыба. Положишь его в горячую воду, чтобы слизь смыть, потом соскоблишь чешую и в котел. Уха вкуснейшая получается. А когда назавтра застывает, то становится как холодное – на три пальца янтарного застывшего жира.

Мы подошли к озеру.

            – Костер разожги, а я пройдусь по округе, – возле этого озера оставил меня отец. – И за рюкзаком смотри, чтобы не украли!

– Да кто его тут украдет? Тут же нет никого.

– Мало ли? Сейчас нет, а  через час набегут…

– Кто набежит?

– А я откуда знаю? Кто-нибудь да набежит…

Он, обвешанный патронташами и ягдташами, с болтающимся на шее компасом, напоминал карикатуру на охотника. Попрыгал, проверяя, нет ли звона, и важно потопал по берегу озера. Вскоре скрылся в зарослях. Спустя примерно час я услышал выстрелы.

– Выстрелы? – уточнил Андрей Иванович. – Может, это отец стрелял?

– Нет, выстрелы были с другой стороны, не той, куда он пошел. И стреляли это не   охотничьи ружья. Потом наступило некоторое затишье, опять сменившееся стрельбой и звуками взрывов.

– Взрывов? – вновь не выдержал следователь. – Ты не ошибся?

– Нет, это были именно взрывы. Потом наступила тишина. Даже птицы замолчали, и деревья не скрипели на ветру. К тому времени я был сильно напуган. А потом стала играть музыка, как будто патефон, и слышались песни на немецком языке. Я понял, что пора отползать. Залез под здоровый пень-выворотень и там затаился. Мало ли – вдруг немцы вернулись? И вот так часа три примерно продолжалось. Точно оценить время я не могу, потому что часов у меня не было. А потом опять наступила полная тишина, и больше уже никаких звуков неприродных не было слышно. Еще где-то примерно через час, когда начинало уже темнеть, вернулся отец.

– Виталий, ты где? – осмотревшись, позвал он.

– Тут я, – отозвался я из-под пня.

– Где тут? – раздраженно спросил отец. – Почему костер не горит? Рюкзак хоть не потерял?

– Да вот он, – я выполз из своего убежища и продемонстрировал его драгоценный рюкзак. – А ты где так долго ходил?

– Да заблудился я…

– Ты же говорил, что в лесу невозможно заблудиться! И у тебя же компас есть.

– Вот умудрился как-то, – он смущенно покосился в сторону. – Видать, леший водил. Местные предупреждали, что в заповеднике компас врет, а я не поверил. Оказывается, что и правда врет.

Несмотря на то, что носил компас, он заблудился и ходил кругами по одному и тому же месту. Чего, честно сказать, с папашей ранее не случалось.

– А ты почему под пнем сидишь?

– Потому что стреляли…

– Так-то ж охота, понятное дело, что стреляют!

– И взрывы…

– Какие взрывы?

– А я откуда знаю. Тоже охота? Еще музыка была.

– Что за музыка?

– Немецкая, какая-то старинная. Как патефон.

– Странно, я ничего не слышал, – он с хрустом поскреб лысину крепкими ногтями. – Собирайся, надо делать ноги из этого места. Что-то тут явно нечисто. Надо было слушать, когда предупреждали. Больше я сюда не ногой, – Закинул рюкзак на спину и почесал по лесу так быстро, что я едва поспевал за ним. Больше в тот район он на охоту не ходил.

– Откуда отец знал, что в озере водятся лини?

– Не знаю, наверно, сказал ему кто-то.

– Кто?

– Кто-то же рассказал про озера? Вот и про линей он же рассказал.

– Логично, – согласился со мной Андрей Иванович. – А ты не сочиняешь все это?

– А какой мне смысл сочинять? Вы же можете отца спросить.

– И он признается, что ходил на охоту в заповедник?

– Скажет, что хотел посмотреть, а ружье взял для безопасности.

– Хорошо, допустим, он подтвердит твои слова – о чем это свидетельствует?

– Я откуда знаю? Вы спросили про заповедник, я рассказал. А что это должно подтвердить или опровергнуть, откуда мне знать?

– Хорошо, я понял твою позицию. Больше ничего странного на охоте не происходило?

– Странного? – я почесал левой рукой подбородок. – Вообще-то, был еще странный случай.

– Я слушаю, – кивнул следователь. – Ты увлекательно рассказываешь, тебе книжки писать надо.

 

– Однажды, с Леонидом Филипповичем мы зимой ездили по лесам – искали его пропавших собак.  Охота его обычно выглядела так. Он привозил с собой каждый год новых собак. В первый день охоты их терял, а потом весь отпуск колесил на своей оснащенной КУНГом машине ГАЗ-66 по лесам и перелескам в поисках. Время от времени останавливаясь и дуя в пионерский горн, пытаясь приманить собак. То еще зрелище было, надо заметить. В тот раз, мы с ним заехали в какую-то деревню, не отмеченную на нашей карте.

– Что за карта? – спросил Андрей Иванович.

– Карта военная, «двухкилометровка», 1943 года, очень подробная. Ее Леонид Филиппович где-то по блату достал. Там даже деревни, сожженные немцами, помечены, а этой деревни не было. Деревня довольно большая, раскидистая. На одном конце деревни висел советский флаг, как у нас на конторе, а на другом – украинский, как у бандеровцев в войну –  «жовто-блокитный» с трезубцем.

– Говорят же, что через лес машин нет, как же вы проехали?

– Там колея какая-то была и проселки заросшие. Машин, по словам местных жителей, там не видели со времен немецких танков, которые и проложили эту колею. Там мужики вообще в старинной военной форме советской, в основном, были.

– У вас я видел некоторые мужчины тоже в старой форме ходят, – сказал Андрей Иванович.

– Это со склада выписывают и носят. Отец тоже дома в галифе ходит.

– Понятно, продолжай. Что там, в деревне, было необычного?

Говор там был какой-то дикой смесью из русского, украинского и белорусского языков – такого я больше нигде не встречал. Телевизор один на всю деревню, еще с линзой водяной, вроде КВН-49[2], и все ходили его смотреть, а хозяин выдавал билеты какие-то. Жили местные дарами леса и скудными колхозными посевами. За пару километров вокруг деревни даже ворон мы не встретили – все повыбили. Тишина стояла жуткая. Техники у них не было, никаких тракторов. Сеяли, сажали и пахали на лошадях и коровах. Мужик, у которого мы ночевали, держал в клетке из металлической сетки лису: – К новому году на стол держу, – пояснил он нам.

Глядя на огромные дыры в закопченном потолке, уточнять про лису как-то особо не захотелось.

 – Поужинаете с нами? – спросил его Филиппович.

– Почему бы и не поужинать? – солидно согласился хозяин, доставая из русской печи чугунок с картошкой. – С хорошими людями поужинать завсегда рад. У вас может, извиняюсь, и выпить есть?

– Выпить? Выпить есть.

Поделились мы с ним консервами и салом, выпили спирта с ним –  крестный всегда зимой возит, на всякий случай. Переночевали ночь, с ружьями в обнимку, чтобы нас не съели и рано утром свалили.

– Если мои собаки сюда и попали, то их уже давно схарчили, – сказал Филиппович. –  Надо сваливать, а то и нас с тобой схарчат.

– Деревня и деревня, что тут такого то? – пожал плечами следователь. – Обычная провинциальная нищета.

– Если бы, – возразил я. – Через пару лет, опять в поисках собак, мы проезжали в тех местах – никакой деревни там не было! Что на это скажете?

– Не знаю. Собак хоть нашли?

– Собак мы так и не нашли…

– А летом он приезжает?

– Летом редко бывает.

– Как его фамилия?

– Федосов.

– Хорошо, проверим, – сделал пометку в блокноте следователь. – Что еще можешь про него рассказать?

– Он боксом занимался, собак любит, женщин и охоту. – Угадайте, что я подстрелил? – однажды, зимой, придя с охоты, загадал он нам загадку. Гадали, гадали – никто не угадал. Оказалось, что утку подстрелил дикую.

– И что в этом странное?

– Дело, напомню, зимой было.

Следователь непонимающе смотрел на меня.

– Дикие утки на зиму улетают в теплые края. Некоторые теперь даже в Крым улетают. Сказку про Серую Шейку помните?

– Это где уточка раненая была? – вспомнил Андрей Иванович.

– Точно. В другой раз пришел с охоты с набитым рюкзаком. Спрашивает: – Что я подстрелил сегодня? Тут все наученные опытом сразу ему хором: «Утку!». Оказалось, что нет. Опять гадали, гадали – не угадали. Оказывается, подстрелил он щуку.

– Шел я мимо озера лесного. Вижу, в полынье щука плещется и пальнул наудачу. Вот какая красавица.

– А кольца у нее в зубах не было? – поинтересовался Коля.

– Какого кольца?

– Золотого.

– Совсем ты Коля того стал, – вступил в дискуссию благодушно настроенный из-за выпитого вина отец. – Надо бы тебя армянам продать. Они из тебя дурость-то быстро повыбивают.

– У вас тут и армяне есть? – уточнил следователь, взяв из картонной папки и перелистывая какие-то списки.

– Нет, вот только армян и нету, а так все есть.

– А масло к вам армяне приезжали продавать?

– Какое масло? – попытался я прикинуться дурачком.

– Подсолнечное…

– Я ничего про это не знаю…

– А если, чисто гипотетически, допустить, что кто-то привозил масло?

– Чисто гипотетически, может и были похожи на армян, но я не разбираюсь в народностях.

– Не желаешь про это говорить?

Я промолчал.

– А что у тебя в кармане? – внезапно спросил он.

– В каком? – меня такими внезапными вопросами не купишь, но все-таки глазастый черт.

– В правом кармане брюк.

– Не знаю…

– А если попрошу вывернуть карманы?

– Права не имеете!

– В рамках следственных действий…

– Попробуйте! – я вскочил со стула, примериваясь, куда врезать, если следователь попробует встать.

– Я пошутил, – рассмеялся он. Глаза оставались холодными и внимательно наблюдали за мной. – Садись, не стой.

Я, глядя в худощавое серьезное лицо Андрея Ивановича, аккуратно присел обратно на краешек стула, готовый вскочить в любой момент.

– Хорошо, давай про другое поговорим, – отсмеявшись, сказал следователь.

– Про что?

– Например, как ты в егерей стрелял, – ехидно ухмыльнулся он.

– Не стрелял я в них, – устало сказал я. Не думал, что до этого кто-нибудь докопается, но видать и правда – копают глубоко.

– Они по-другому говорят.

– Врут они. Дело было так. Как-то осенью забрел я опять ненароком в заповедник.

– Ненароком? – спросил Андрей Иванович, хитро подмигивая мне.

– Да, шел, любуясь желтеющей, буреющей, краснеющей, чернеющей, сереющей и коричнивеющей листвой, задумался, и не заметил, как в заповедник попал. Иду, никого не трогаю. Выхожу на поляну, а там егеря возле УАЗ-ика стоят втроем и на меня смотрят. Они остолбенели от неожиданности. Потом один мне и говорит:

– Мальчик, а что это ты тут делаешь?

– Гуляю…

– А ружье?

– Какое ружье?

– Которое в руках у тебя.

– А-а-а это ружье? Это мне дядя дал поносить.

– Какой дядя?

– А я откуда знаю, какой дядя? Сам его первый раз видел. И вообще, мне мама запрещает с незнакомыми людьми разговаривать, а  вас я не знаю…

– Ты с ружьем зашел в заповедник? – уточнил Андрей Иванович.

– Да, – смущенно потупился я.

– Откуда у тебя ружье?

– Отцовское ружье. Он мне разрешает его брать в лес.

– Ты прошлый раз говорил, что мать в лес не пускает, а отец дает ружье – сам себе противоречишь.

– Мать на спектаклях своих пропадает. Она кружок театральный в клубе организовала. Когда ее нет, то можно спокойно куда угодно уйти.

– Понятно. Так что там с егерями было?

– Весь разговор шел в теплой дружеской обстановке, поскольку, у них ружья за спиной были, а у меня в руках и обострять ситуацию ни у кого особого желания не было.

– Ну, иди сюда, отдай нам оружие… Заодно и познакомимся…, – продолжал один из них.

– Ага, счас!

После этого я аккуратно выстрелил по колесу УАЗ-а.

– Дяденьки, в другом стволе картечь, не доводите до греха! – начал спиной вперед отходить в лес.

После того, как зашел за деревья, развернулся и как дал деру! Только пятки сверкали. Постреляли они мне в след для острастки, но преследовать не рискнули.

– А если бы не остановились, смог бы в людей стрелять?

– Не знаю, – посмотрел я в дальний угол комнаты.

– Вестерн просто какой-то, – вздохнул следователь. – Но врешь ты складно и интересно, прямо как поэму читаешь, признаю. Особенно про листья хорошо получилось. А если не врешь, то это еще интереснее.

– Ничего я не врал, – насупился я, уставившись на его четко очерченные скулы.

– Ладно, пока что верю. А в Чайках бывал?

– Нет, я змей боюсь, – признался я. – Меня в детстве змея укусила.

– В лесу?

– Возле дома, она в рулоне сена была. Когда рулон разматывали, чтобы сено просушить перед закладкой в сеновал, то она меня и укусила.

– И что?

– Бабушка Дуня тогда была у нас в гостях. Она лечить умеет и заговаривать. Напоила меня молоком, пошептала, уложила спать. Вечером разбудила и дала выпить какой-то отвар из трав. Пару дней нога была сильно опухшей и болела, а потом прошло. Только точки от зубов остались.

– Везучий ты. Можешь идти, когда понадобишься, я тебя вызову. Хорошо?

– Хорошо. До свидания.

– До свидания.

Я вышел за дверь, поправив в левом кармане самодельную дубинку из шланга от гидравлики, а в правом охотничий нож, висевший в ножнах на брючном ремне.

– Врешь, не возьмешь, – спускаясь с крыльца общежития, пробормотал я, – но глаз острый у него. Надо бы батю предупредить.