– То есть этот… Как его?.. Пресвитер… вас поборами обложил? – хмыкнул Санек.
– Не поборы это… По доброй типа воле… Пресвитер говорит, на богоугодное дело деньги жалеть как бы грех.
– Значит, Антон, вам и пить, и курить нельзя? – спросил Костя.
– Типа того. Непозволительно. Пресвитер учит, грех это.
– Трудно было отвыкать? – поинтересовался Костя.
– Да мне батя с маманей типа и раньше не разрешали… – Из-за облака или из-за гор вышла луна и наполнила палатку сумрачным светом. Совсем рядом размеренно заухал филин. – Пресвитер у нас строгий. Бывает, так взглянет – наскрозь как бы прожигает! Кто устав не соблюдает, того как бы изгоняет из собрания.
– Крутой у вас пресвитер, – снова хмыкнул Санек.
Антон вдруг приподнялся, сел и с жаром, поблескивая глазками, заговорил: – Он ведь хочет меня своим помощником сделать. Типа правой рукой! Он иногда болеет. Типа того что в больнице лежит. Заместитель ему как бы требуется. – Он приосанился. – В собрании
человек двадцать. Большинство старше меня. Есть как бы и пожилые. А он меня, короче, выбрал! Искра типа божья в тебе, говорит, есть! Но пока колеблется. Препоны имеются, говорит. Молодой слишком – раз. Смирения мало – два… А пресвитер говорит, что смирение типа того что главное… И типа слова-паразиты не к месту как бы употребляю – три.
Костя приподнял голову.
– Слушай, это что же получается? Ты тогда в братстве батей своим командовать будешь?
– Типа того! И братанами! – ответил Антон и издал непонятный звук, что-то вроде короткого торжествующего хихиканья. Помолчал и с чувством добавил: – Типа пресвитер только меня понял, он один! – И горделивость звучала в этой фазе, и признательность пресвитеру, и обида на остальных людей.
За завтраком он выглядел удрученным.
На горе Алиса сказала со смехом:
– А мне Мартышка перед завтраком предложение сделал.
– Ты согласилась?
– Ну что ты, Олежек! – даже как будто обиделась она. – Не нравится он мне.
– Гримаска брезгливости мелькнула на ее лице.
– То-то он на работу грустным пошел.
Алиса снова рассмеялась.
– Пусть грустит. Ну очень он мне не нравится!.. Я сказала… Сказала, что мне нравится другой! – Алиса бросила на меня быстрый испытующий взгляд.
Я поспешил переменить тему.
Костя притащил с работы целый сноп сарымсака – дикого лука.
– На подножный корм нам надо, по возможности, переходить, – сказал он.
– Пользоваться, так сказать, бесплатными дарами природы. Сарымсак, грибы… Много здесь джусая. Это дикий чеснок.
Сарымсак мы пожарили. Довольно вкусное блюдо получилось.
6
В воскресенье решили сделать выходной. Утром занялись всякими хозяйственными делами, чинили мешки, одежду, стирали. Санек решил постирать свитер. По ночам он служил ему подушкой. Развернул его и крякнул. Из складок выпал скорпион и проворно побежал из палатки. Санек затоптал его. Покачал головой.
– Это что, я на скорпионе спал? – И длинно и витиевато выругался.
– Сквернословие – это грех, – наставительно произнес Антон. – Типа пресвитер говорит, все одно что богохульство.
– Замолкни, а? – отмахнулся Санек.
День выдался замечательный. На небе – ни облачка. Иногда ласково обдувал слабый ветерок. На яблоне заливался соловей. В конце ущелья время от времени коротко, мелодично и загадочно кричала иволга. Что-то завораживающее есть в ее крике. Готов слушать иволгу снова и снова.
Алиса устроилась в тени под яблоней и часа два читала толстую книгу. Обедала она в
мечтательной задумчивости.
– Где мыслями витаешь, Алиса? – жизнерадостно поинтересовался Костя. – Спустись на землю. Смотри, какая красота кругом!
Девушка встрепенулась.
– Над прочитанным думаю. Сейчас Гюго читаю. «Отверженных». Очень нравится!
– Это его лучший роман. Великий роман, – сказал я. Алиса с признательностью взглянула на меня.
– Девушкам это… такие книги читать вредно, – заявил Антон. – Там разврат один, типа того.
Алиса удивленно подняла белесые, едва заметные брови.
– У Гюго – и разврат? Да ты хоть его читал?
– Не читал и это… не собираюсь. Я только эту… короче, Библию только читаю. – Он вдруг вскочил. Глазки его вспыхнули. Крючковатые пальцы нервно подрагивали. – Библию надо читать, короче! Только ее!
– Я бы почитала, да где ее достать, – негромко сказала Катя.
– Короче, у нас ее это… не выпускают. Правду всегда боятся. Хорошо еще, что у нас дома сохранилась. Типа царского времени еще... Пресвитер говорит, в Библии как бы больше мудрости, чем это… в других типа книгах вместе. – Он повернулся ко мне. – Вот типа того
что великая книга! Пресвитер говорит, только в ней истина и эта… и духовность. – Он испепелял меня взглядом. – Короче! Человек должен как бы стремиться к истине и это… к этой… к духовности. На то он и человек, типа того что! Пресвитер учит, непозволительно…
ну, этими… земными желаниями только жить непозволительно. Короче, не единым как бы хлебом жив человек! – Антон сел с торжествующим видом. Наверно, считал, что доказал свое духовное превосходство надо мной.
Я не выдержал:
– Я постоянно ищу истину, вижу в этом главный смысл жизни. С детства читаю
книги – художественные, философские. Стараюсь приобщиться к высшим достижениям человеческого духа. – Санек фыркнул. И даже Костя усмехнулся.– В литературе, музыке, живописи, философии. Именно в этих достижениях истинная духовность. И ты, человек, не читающий книг, призываешь меня к духовности! Разве это не комично? – Выпалил я это, и мне тут же стало стыдно. На Катю я боялся взглянуть.
– Пресвитер… – начал было Антон.
– Ну что ты все: пресвитер да пресвитер, – перебила его Алиса. – У тебя свои-то мысли есть, Антон?
«Нелепо выглядит человек, проповедующий истину, которую он не сам выстрадал», – хотел я добавить, но промолчал.
– Антон, мы все тут взрослые люди. Не надо нас учить, – произнес Костя.
– Да он уже достал своими проповедями, – буркнул Санек.
Антон отхлебывал чай и отмалчивался.
После обеда девушки пошли к пруду искупаться. Антон тоже куда-то отлучился. Все вместе собрались за обедом. Антон выглядел смущенным.
Алиса посмотрела на него и презрительно бросила:
– Извращенец! – И пояснила: – Он за нами, когда мы купались, подглядывал!
Антон стал пунцовым.
– Да это же несмываемый грех! – хохотнул Санек. – А еще святую книгу читаешь. А еще проповедуешь.
– Как раз в Библии упоминаются Сусанна и старцы, которые за ней подглядывали, – добавил я в шутку. – Так для старцев та история плохо кончилась.
Антон вскочил и скрылся в палатке.
– Ладно, Антон, выходи! Суп остынет, – засмеялась и Катя. – Мы тебя прощаем.
Тот не отозвался и не вышел.
Не могу уяснить свое отношение к Антону. Иногда он мне симпатичен. Когда краснеет, например. Иногда неприятен. Суть его от меня ускользает. Удивляют перемены в его поведении. То говорит медленно, тихо, двигается заторможено, то речи и движения становятся стремительными, какими-то лихорадочными.
Катя и Костя сказали, что пойдут погулять. Вернулись к ужину. Мы долго сидели после ужина за своим столом, смотрели на звезды, беседовали на разные темы.
Заговорили и о школе.
– Мне кажется, Олежек, ты своих учеников не ругал, – сказала Алиса.
– Да, старался только методом убеждения воспитывать. Голос на них не повышал, чувство собственного достоинства не задевал. Держался с ними как с равными. И они…
– Был у нас в школе подобный мямля, – перебил меня Санек. – Чего только мы на его уроках не вытворяли!
– На моих уроках дисциплина была. Ученики мое отношение к ним ценили. Уважали.
И знали, что, если надо, я могу быть твердым, требовательным. Но без крика.
– Что, действительно ни разу не прикрикнул? – удивился Костя.
– Раза три сорвался, – вздохнул я.
– Довели, значит, – понимающе кивнула головой Алиса.
– Вообще-то я им многое прощал. Кроме двух вещей: лжи не терпел и когда ученики обижали учениц. Объяснял, что девочек надо уважать, что настоящий мужчина не способен оскорбить девушку. – Санек фыркнул. Алиса глядела на меня с ласковой задумчивостью. Катю слушала рассеяно, больше поглядывала на Костю. – Это срабатывало. Все хотят быть настоящими мужчинами.
– Были бы в моей школе такие учителя! – воскликнула Алиса.
– Есть два сорта дураков. – желчно заговорил Санек. – Одни – просто дураки, дураки от рождения. Другие – дураки идейные. Вот ты – из таких дураков. Книг начитались и думаете: все знаете? Ни фига вы не знаете. Жизнь-то совсем другая, чем в книгах написано.
Он встал и пошел к палатке. Все стали расходиться.
Мы уже улеглись спать, когда Санек заговорил снова.
– Не хотел при девках дискуссию разводить... Говоришь, настоящий мужчина уважает, то да се? Вот именно настоящий мужик баб всегда на место ставит. Показывает, кто главный. И бабы таких уважают и любят. Именно за это. Ты слушай, в книгах такое не прочитаешь. Крутых мужиков бабы любят. Крутых и естественных, с живой душой. Которые как чувствуют, так и живут. Без заморочек. С такими именно бабам интересно. Наблюдать им интересно, что в душе у мужика творится. Согласен со мной, бригадир?
– От и до, – сонно пробормотал Костя.
– Сама природа так определила, что мужик выше стоит. – продолжал рассуждать Санек.
– Пресвитер типа учит, что все люди равны, – сказал Антон.
– И ты туда же? Пресвитер тебе наговорит! Нет никакого на фиг равенства. Ни между мужиками и бабами, ни вообще среди людей. Каждый хочет повыше залезть. И ты, и пресвитер твой. Все друг с другом за место повыше бодаются. И кто сильнее, кто борзее, тот и выше. Человек человеку волк. Так же, бригадир?
– Все, спим, – проворчал Костя. – Завтра трудовые будни начинаются.
7
Когда на следующий день мы с Алисой лезли на гору, она сообщила:
– А Катюша мне призналась, что в Костю влюбилась. Она влюбчивая. Катюша от меня ничего не скрывает… Только ты, Олежек, никому не говори. Она мне по секрету сказала.
С работы Катя с Костей пришли возбужденные. Она то и дело бросала на него пламенные взгляды. Он выглядел удовлетворенным и горделивым. У меня сердце сжалось.
Санек опять был в плохом настроении. Молча съел суп. Попробовал чай и процедил, ни на кого не глядя:
– Это чай что ли? Чай должен быть горячим и крепким. Барчук сегодня дежурный? Заварки пожалел что ли?
Я, действительно, был дежурным, но не сразу понял, что он говорит обо мне.
– Нормальный чай, – сказала Алиса.
– Не надо меня так называть, – произнес я вполне миролюбиво.
– Как хочу, так и буду называть.
Я постарался сказать спокойно:
– Это касается меня. Значит, последнее слово за мной.
Санек лишь фыркнул.
За завтраком он вдруг спросил меня:
– Так ты и Библию читал, Барчук?
Санек, наверно, не может жить без того, чтобы кого-то не дразнить. Он, похоже, переключился с Антона на меня.
Я посмотрел ему в глаза. Очень спокойно произнес:
– Я же просил так меня не называть.
– Да мне по фиг, что ты попросил.
Сердце забилось сильными редкими ударами.
– Говорю последний раз: так меня не называй.
– А то что? – недобро усмехнулся Санек.
Я промолчал.
Санек и Антон опаздывали на ужин постоянно. Костя встречал их словами:
– Хвалю за ударный труд!
Санек что-то бурчал в ответ. Он все время был недовольным, даже злым.
Однажды они отсутствовали особенно долго.
– Пойду полюбуюсь, как наши стахановцы трудятся, – сказал Костя после ужина.
Вернулся он через полчаса, вместе с Антоном. Костя выглядел несколько обескураженным.
– Антон – молодец. Вот это, я понимаю, трудовой энтузиазм! – Он похлопал Антона по плечу. – Он точно больше всех чикинды сдаст. А Санек – сачок. Только одну маленькую кучку наложил. – Катя хихикнула. – Сейчас его там вообще нет. Кричал-кричал – не докричался.
Катя налила Антону супу. Все продолжали сидеть вокруг нашего каменного стола. Наконец, явился Санек, усталый, хмурый, в испачканной одежде. Катя налила и ему.
– На змею сегодня наступил, – сказал Санек и выругался. – Ботинок спас. – Он был в высоких ботинках из толстой кожи. – За него несколько раз тяпнула – тук-тук. Не прокусила. Свиная кожа! Жаль, не убил. Успела уползти.
– Может, теперь осознаешь, что одному в горах нельзя, – наставительно произнес Костя.
– Я заговоренный, – отмахнулся Санек.
– А где ты был, кстати? На участке я тебя не видел.
Санек молча ел.
– Это что за работа? Одну жалкую кучку сделал… Антон и Олег новички, а куда больше тебя нарезали…
– У Барчука участок самый лучший.
– У кого? – спросил я.
Санек вскинул на меня наглые глаза.
– У тебя, у Барчука!
Словно что-то взорвалось во мне. Что было дальше, не помню. Когда я пришел в себя, я стоял над Саньком, сжимая кулаки. Он полулежал на земле, испуганно тараща на меня глаза. Справа от него валялись ложка и перевернутая миска. Слева – несколько каких-то темно-коричневых, слабо блестевших камушков. Видимо, выпали у Санька из кармана при
падении.
Я вернулся на свое место. Костя и Антон глядели на меня с удивлением, Алиса – с восхищением. А Катя одарила меня одним из тех своих загадочных взглядов, которые я никогда не забуду. Давно она на меня так не смотрела.
– Какие мы нервные, – не очень уверено сказал Санек, поднимаясь. Очевидно, чтобы хоть что-то сказать, чтобы показать, что ему все нипочем.
Больше он меня Барчуком никогда не называл.
Всегда я оказываюсь победителем. Когда мужчина бросает мне вызов, жизнь словно обретает иное измерение. Я погружаюсь в эту борьбу. Становлюсь очень уверенным. Знаю, что в этом противостоянии я не уступлю. Скорее погибну, но не уступлю. С женщинами не так. Бороться с женщинами я не могу.
– А что это? – Катя подобрала один из камешков и с любопытством рассматривала его. Понюхала. – Фу!
– Дай сюда! – грубо сказал Санек. Катя вспыхнула, отбросила камешек. Санек подобрал все камушки, опустил в карман.
– Это мумие, – сказал Костя и почему-то вздохнул. – Слышали небось?
– Лекарство такое, – сказала Алиса. – От всего лечит.
– Ну, может, не от всего. Но от многих болезней помогает. При переломах особенно.
– Костя с усмешкой посмотрел на Санька. – Так ты, выходит, не чикинду собирал, а мумие?
– А если и так? Да, я сюда за мумием приехал. Чикинда мне на фиг не нужна! Разве с мумием ее сравнишь. Чикинда – для отмазки. Чтоб никто не докапывался, почему не занимаюсь общественно-полезным трудом. Можно ведь по статье о тунеядстве загреметь. Есть у нас такая, знаете?.. На мумие, если пофартит, за год на десять лет можно бабок заработать.
Катя широко открыла глаза. Перевела их на бригадира.
– Это правда, Костя? – Все для себя новое она впитывает с жадностью.
Тот помедлил. Кивнул.
– Правда.
Хорошо помню, как загорелись у Антона глаза.
– Но это только если повезет, – продолжал Костя. – Можно месяцы искать и ничего не найти.
– А ты сам когда-нибудь искал? – спросила Катя.
– Приходилось… – Он посмотрел на Санька. – Я сразу понял, зачем ты здесь. Как только пику твою увидал...
– Вот почему ты типа один захотел работать, – догадался Антон.
– И много уже нашел? – поинтересовался Костя.
– Да не фига не нашел! – сердито сказал Санек. – Так, мелочь. А должно оно здесь быть, должно! Все говорят, что это мумииные горы… – Он встал с недовольным видом.
– Пойду на завтра дров заготовлю. – Санек дежурил на следующий день. Он ушел.
Алиса вдруг восхищенно воскликнула:
– Как ты его, Олежек! Я никак не ожидала.
– А я ведь ничего не помню, – признался я.
Алиса красочно описала, как я вскочил, в два прыжка подскочил к Саньку, схватил его за воротник, приподнял и швырнул на землю. Не могу назвать себя особенно физически сильным, но в такие мгновения силы мои удваиваются. Как будто уже не мускулы работают, а одна психическая энергия.
Я лишь усмехнулся.
Обычно вспылю, а потом мучаюсь. Никогда не забуду случай в школе. Был среди моих учеников Жора Огрыцко, пятиклассник. На уроках он вел себя вызывающе. Все учителя от него страдали. Похоже, он гордился такой своей ролью, она придавала ему чувство собственной значимости. Однажды я не сдержался. Щелкнул его карандашом по лбу. Не сильно, конечно. Он пожаловался родителям. Те – директору. На собрании обсудили – и осудили – мое поведение. Я получил выговор. Все это было крайне неприятно. Я подал заявление об увольнении. Не столько от обиды, сколько от стыда. Не имел я права стукать его карандашом. Этим я его оскорбил. А ребенка оскорблять нельзя. Ребенок уже в пять лет – личность. Дети, может, даже острее реагируют на оскорбления, чем взрослые. Ученики жалели, что я ухожу. Но оставаться там я не мог. А вот этой своей вспышки я нисколько не стыдился.
– Вот так, Антон, надо было Саньку отвечать, – сказала Катя.
Тот смутился. Опустил глаза. Даже, насколько я мог разглядеть в наступающих уже
сумерках, покраснел.
– Типа пресвитер говорит, врагам надо как бы прощать.
– Это смотря что, – заметил Костя. Помолчал и добавил с глубоким убеждением:
– Есть вещи, которые простить нельзя… И все же, Олег, – нотки уважения зазвучали в его голосе, – ты так больше сборщиками бригады не разбрасывайся. – Девушки засмеялись. – Я за ваше здоровье отвечаю как никак… Случай был: мой кореш, Димон, с чуваком одним на улице повздорил. Тот Димона ударил. Он, понятно, ответил. Чувак упал и неудачно башкой о тротуар грохнулся. И все. Летательный исход, как в народе говорят. Димону впаяли срок. За убийство.
– Это же не справедливо, – взволновано заговорил я. – Что же, он не должен был сдачи дать? Это несчастный случай. Они могли его привлечь за причинение смерти по неосторожности. Судьей, наверно, женщина была?
– Нет, мужик.
– Что это тогда за мужик! Я бы на месте твоего друга его прямо спросил: «Значит, если бы вас ударили, вы бы сдачи не дали?» Интересно, чтобы он ответил… А еще есть такая позорная практика. На человека напали. С ножом, допустим. Защищаясь, он убивает. И ему дают срок за превышение необходимой обороны. Он доказывает, что убил, защищая свою жизнь. А ему говорят: «Но вы же могли убежать. Почему вы не убежали?» То есть, его судят за то, что он не оказался трусом!.. Все это – от неуважения к человеку…
Появился сумрачный Санек с вязанкой хвороста за спиной, сбросил ее с шумом на землю.
– Всю правоохранительную систему надо менять, – сказал я. – Она от сталинских времен осталась, без больших изменений. Построена на неуважении к человеческой личности. Люди судьям не доверяют. Милицию не любят и боятся…
– А это правда, что во Фрунзе когда-то бунт против ментов был? – спросила Катя.
– Был, и еще какой! – оживился Санек. Он сел на свой камень.– Весной шестьдесят седьмого, как сейчас помню. Своими глазами видел. Я тогда пацаном еще был. Короче, один
солдат ушел в самоволку, напился, на колхозном рынке выступать начал. Менты его повязали, в опорный пункт потащили. Он там шум поднял. Окно разбил. Кричал: «Помогите! Защитника Родины бьют!» Народ возмутился. Ворвался в помещение. Менты еле смыться успели через задний ход, на воронке уехали. Служивого с собой прихватили. Я тоже в пункт втиснулся. На стенах кровь. Или действительно били, или он руку о стекло поранил, неизвестно. Но народ еще больше распалился. Пошли громить городское УВД. Несколько тысяч собралось. Приехал на волге первый секретарь горкома, пытался успокоить. Его камнями закидали. Тоже смылся. Разгромили УВД, подожгли. И я поджигал, вот этими руками, – Санек усмехнулся и поднял на миг руки. – Потом два районных УВД сожгли. Разошлись к вечеру только, когда армия в город вошла. Стали выискивать и хватать самых активных. Говорят, в толпу кэгэбэшники затесались, активистов запомнили. Но все равно еще неделю менты боялись показываться. А если кого их них на улице или в автобусе увидят – били нещадно.
– В том же году в Чимкенте и Джамбуле против милиции восстали, – добавил я.
– А толку? – вздохнул Костя. – Как били задержанных, так и бьют.
Утром нас разбудило блеяние овец. В ущелье поднималась отара. Стали завтракать. Подошел чабан, средних лет, плотный, коренастый, с широким круглым лицом и глазами-щелочками. Такими обычно изображают монгольских завоевателей. Поздоровался. Две
чабанские собаки враждебно косились на нас, иногда рычали. Мы угостили его чаем.
– Бул жерде аю барбы? – спросил вдруг со смешком Санек.
– Бар. Есть, – серьезно ответил чабан.
– Что ты спросил? – поинтересовалась Катя.
– Спросил, медведи здесь есть.
– Волк тоже есть, – продолжал чабан. – Назад неделю барана съел. Тоже есть… Забыл по-русски… Большая кошка…
– Барс? – подсказал Костя.
– Нет. Илбирс высоко ходит. У снега… – Чабан встал и бросил несколько камней, направляя отару на травянистый склон. Собаки, поняв намерение хозяина, погнали овец в нужном направлении. Чабан снова сел и стал что-то говорить по-киргизски Саньку. Тот выставил вперед ладонь.
– Не-не… Давай по-русски. Я кыргызча чуток только знаю, аз только билем.
– Сюлёёсюн по-нашему. Уши такие… С кистями.
– А, рысь! – догадался Костя.
– Да.
– А что там за палатка? – Катя вытянула свою красивую загорелую поцарапанную руку в сторону последнего отщелка…
– Это один русский, из Фрунзы, мумие искал. Назад четыре года. Моя юрта тут стояла. Много нашел. Очень много. В рюкзаке в Терек-Сай относил. Там продавал.
– А кому? – спросил Санек. Он заметно оживился.
– Не говорил. Потом пропал. Пришел из Терек-Сая и пропал. Я кричал-звал. Не отвечал. Может, упал-разбился. Или медведь съел… Может, знали его? Высокий, рыжий. Васей звать. Неплохой парень…
Все помолчали.
– А чего спальник перед входом валяется?
– Когда понял, что он не придет, нужные вещи забрал. Зачем им пропадать? – Он поднялся. – Чонн ыракмат. Спасибо.
– А что не на коне? – спросил Санек.
– Конь по горам не ходит. – Чабан пошел к отаре.
После завтрака Санек пробурчал:
– Недопонял.– Он что-то искал. Санек был дежурным. – Топор не видели? – спросил он нас с Алисой. Остальные уже ушли.– Хотел карягу эту разрубить. Не чабан же под чапан спрятал и унес!
В обед с Костиного участка раздался стук топора.
Вечером топор был на месте.
– Днем типа кто-то дерево рубил, – сказал Антон. – У тебя типа, Костя.
Тот досадливо поморщился.
– Палку себе хотел сделать… С ней по горам ходить удобнее.
– Так предупреждать надо, – беззлобно проворчал Санек. Он выглядел уставшим, но довольным. Весь вечер балагурил, даже пытался петь. – И где же вышеупомянутая палка, начальник?
– Сломалась.
8
А утром Санек объявил:
– Поеду в Терек-Сай. Не могу больше без свежего хлеба.
– Попутной может и не быть, – сказал Костя.
– Тогда на своих двоих.
– Тогда уж на всех хлеба купи. Мы денег дадим.
– Да, мы тоже по хлебу соскучились, – добавила Катя. – А мне еще кило конфет. Батончиков. И еще,,, – Она смущенно улыбнулась. – Сигарет.
– Будет сделано.
– А мне – пряников, – попросила Алиса. – Килограмм.
– Что я, ишак? Ладно уж, пользуйтесь моей добротой.
Собрали деньги, составили список. Мы пошли на работу, Санек стал собираться в дорогу.
В этот день он не вернулся.
Когда на следующее утро мы отправились с Алисой на работу, разговор она не поддерживала, отвечала односложно. Как будто порывалась мне что-то сказать, но удерживалась. Взобрались на гору. С каждым днем мы работали выше и правее. Теперь мы палаток уже не видели. Привязали сумки. Заметно было, как Алиса напряжена. Она взяла серп. Направилась к кусту эфедры. И вдруг порывисто повернулась. Чуть не упала. Подошла почти вплотную ко мне.
– Олежек!.. Я.. – Она сильно волновалась. – Я тебя люблю! Очень люблю!
Этого я ждал, этого я боялся. Я молчал. Она смотрела на меня с надеждой и ожиданием.
– Алиса, и ты мне очень нравишься. Правда. Но я люблю другую.
Я чувствовал себя виноватым. Она опустила голову.
– Катюшу? – Женщины в любви удивительно догадливы.
– Ну какое это имеет значение!
Алиса заплакала. Я взял ее за руку, стал успокаивать.
– У них с Костей любовь, – говорила она, всхлипывая. – По-настоящему. Она сама сказала.
Я в этом не сомневался. Но все равно больно было слышать такие слова. Алиса освободила руку, вытерла слезы и полезла к кусту. Вдруг обернулась.
– Олежек, не будешь ты с ней счастлив. Знаешь, почему тетя не хочет, чтобы мы у нее жили? Из-за Кати. Она три раза домой ночью приходила, пьяная.
Алиса словно в грудь меня толкнула. Я качнулся в буквальном смысле слова. Чуть не оступился.
Она стала жать эфедру. Ее движения сейчас были особенно неуверенными и рассеянными.
И вскоре Алиса взвизгнула. Она порезалась. Сильно порезала мизинец, даже край ногтя срезала. Я приложил сок эфедры, забинтовал. На повязке быстро появилось кровавое пятно. Я еще намотал бинт, потом еще. Наконец, кровотечение остановилось. Решили, что ей надо идти домой. Алиса выглядела такой несчастной и беззащитной, что я хотел проводить ее до палатки. Но все же передумал: после объяснения мне тягостно было ее общество. Алиса стала спускаться. Я продолжил работу.
В этот день я сделал семь мешков. Установил личный рекорд. Спускать столько
мешков было нелегко. Но ни один не укатился, не порвался.
К палаткам Костя с Катей и я подошли почти одновременно. Возле очага стояли две бутылки водки. Одна – наполненная на треть, другая – не откупоренная. Рядом валялась пустая бутылка. На газете лежала закуска: шпроты, колбаса, сыр, свежий хлеб. Из нашей палатки доносилось храпение Санька. У входа стояли две новые кастрюли, одна в другой. В маленькой палатке послышалось какое-то мычание. Из нее, глядя перед собой совершенно бессмысленными глазами, вылезла на четвереньках лохматая Алиса. На ней была лишь майка. Катя ойкнула. Костя присвистнул. Катя быстро подошла к ней и затащила обратно в палатку. Затем зашла в нашу и стала тормошить, не особенно церемонясь, Санька. Вид у ней был рассерженный.
– Ты что с ней сделал, а? – повторяла она.
Санек сел. Пробормотал:
– Все по… обоюдному согласию…
– Зачем ты ее напоил? Она вообще не пьет!
– Тощая слишком… потому и вырубилась… Сама она захотела…
– Не ври.
– Прихожу, смотрю – сидит, ревет… «Какие проблемы?» – спрашиваю. – «На душе плохо», – говорит… – «А я лекарство принес! – Водяру достаю. – Сразу хорошо станет». Выпили... Реветь перестала… Потом только успевал подливать...
– А дальше что было?
– А что бывает, когда пьяный мужик и пьяная баба вдвоем?.. Тут без вариантов…
Все помолчали.
– Она что, палец сломала? – спросила Катя.
– Да нет, на работе порезалась, – пояснил я.
– Продолжим! – Санек с трудом поднялся. – Водяра еще есть, одна бутыль, шпроты… Тебе, Катюха, конфеты, сигареты, как заказывала… Алиске пряники купил… Я все ваши заказы выполнил!..
– Кастрюли никто не заказывал, – заметил Костя.
– Это я себе. Может, на свой участок перебазируюсь. А то ходить далеко… Прошу к столу!..
Он проковылял к камню, плюхнулся прямо на землю, разлил водку. Все, включая Катю, выпили. Потребности в алкоголе я не ощущаю, но за компанию, как говорится, могу выпить.
– А по какому поводу застолье? – спросил Костя.
– Повод еще тот! Мумие я нашел! Сколько – не скажу. А я знал, что найду. Первые бабки уже за него поимел. Сдал в аптеку в На… – Он вдруг осекся. Видимо, понял, что сболтнул спьяну лишнее.
– В Намангане мумие принимают? – удивился Костя. – И почем?
– Э, нет, – Санек приложил палец к губам. – Военная тайна. Молчу как партизан.
Он откупорил третью бутылку. Выпили еще.
Пришел Антон. С удивлением и осуждением оглядел нас.
– А где Алиса?
– Напилась Алиса, – сказал Костя.
– Типа напилась? Она же не пьет.
– Это он ее напоил, – сказала Катя и показала пальцем на Санька.
– Пока мы на работе были – мы с Катей, Олег, – они тут гуляли, – добавил Костя.
Санек осклабился.
– Все по обоюдному согласию… И бухали, и все…
Антон метнул на него злобный взгляд, быстрыми шагами подошел к маленькой палатке, заглянул внутрь. Медленно вернулся к нам.
– Присаживайся… Выпьешь, Антоша?.. – обратился к нему Санек. Первый раз он
назвал Антона по имени.
– Типа не пью, – процедил тот.
– Ну, поешь тогда, – сказала Катя. – Ты же голодный.
– Не хочу.
– Забыл, что ты у нас… праведник… – усмехнулся Санек. – Смотри, Антоша, упустишь так все... Жизнь мимо… пройдет… От души говорю, Антоша…– Антон стоял и слушал с мрачным видом. – От жизни побольше надо урвать… И побыстрее... Она у нас одна… Другой не будет… Сказки про… загробную жизнь забудь. – Антон вдруг повернулся и пошел вверх по ущелью. – Ты это куда, Антоша?.. – крикнул вслед ему Санек. – Компанию нашу… не уважаешь?..
Антон не ответил.
– А классную ты речь толкнул, Санек. Цицерон, не иначе! – похвалил Костя, пьяно улыбаясь. Катя громко засмеялась. Он неодобрительно покосился на нее.
– Тогда выпьем...
Мы чокнулись пластмассовыми стаканчиками.
Катя раскраснелась, похорошела еще больше. Часто смеялась. Но смех был натянутым. То и дела бросала на Костю вопросительные взгляды. Костя на нее не глядел. Видимо, между ними произошла размолвка. Не скрою, я был рад.
Допили водку. Санек сильно опьянел. Мы с Костей затащили его в палатку. Он захрапел.
Погода портилась. Задул холодный ветер. Темные тучи затянули все небо, накрыли вершины гор.
Возвратился Антон в сумерках. Когда уже легли спать, Санек внезапно проснулся и самодовольно промямлил:
– Прикиньте… До меня… у Алиски точно… мужиков… не было…
Антон возмущенно засопел.
– Одно… плохо… – бормотал Санек. – Такие потом… липнуть начинают... Не отвяжешься…. Думают, дуры… если ты у них… первый… значит теперь их… на всю жизнь...
– Это точно, – поддакнул Костя. И засмеялся: – Теперь ты как истинный джентльмен обязан сочетаться с ней браком.
– Ага… сейчас… – пьяно хохотнул Санек. – Завтра же… сочетаюсь… Да она мне… на фиг не нужна… Долговязая… Жена – выше мужа? Не-е… Костлявая… Коленки выпирают... Не люблю… таких... И готовить она не умеет... Вообще ничего… не умеет… Только книжки читать… Да и… не собираюсь я… пока… себя окольцовывать…
– Э-эх! – выдохнул Антон.
Вскоре Санек снова захрапел. Я долго не мог заснуть. Антон тоже все время ворочался. Засыпая, я слышал, что пошел дождь.
Утром он продолжался. Оказалось, что наша палатка протекает в двух местах. Пришлось поставить миски. Дождь закончился к обеду. Небо расчистилось. Засияло солнце. Вынесли вещи сушить. У девушек палатка не протекла. На работу не пошли. Антон был угрюм, совсем замкнулся в себе. И Катя была грустной. Костя с ней почти не разговаривал.
Алиса вышла только к ужину. Подавленная. Точнее сказать, раздавленная. Голову опустила, ни на кого не глядела. Села рядом с Саньком. Он самодовольно улыбнулся. Все проявили деликатность: делали вид, что ничего не произошло, избегали говорить о вчерашней попойке.
Такой же она была на другой день за завтраком. Как и вчера, не произнесла ни слова. Меня Алиса вообще обходила стороной. На работу она отправилась с Саньком.
А Катя вернулась с работы одна.
– Костя пошел на разведку, – объяснила она.
Пришли Санек и Алиса. Она держала его за руку. Весь вечер Алиса льнула к нему. Один из героев Достоевского говорит – примерно, – что на свете нет более доверчивого и беззащитного существа, чем русская девушка. Как это верно!
Пришел Антон. Кости все не было. Катя заволновалась, с тревогой поглядывала на тропинку, которую мы уже успели протоптать, на горы. Наконец, явился и он, с повязкой на руке. Сказал, что упал.
– Я тебя одного больше не пущу! – воскликнула Катя. – Ты же сам говоришь: нельзя по горам одному ходить!
– И много разведал, бригадир? – спросил Санек.
– В соседнем урочище чикинда есть. Но машина туда не подъедет.
(продолжение следует)
Ringo (20-го, 35 лет)
