Кажется, я видел Катю! Ехал в троллейбусе вверх по Советской. Случайно взглянул на троллейбус, который двигался в противоположном направлении. И увидел ее! Катя сидела у окна, опустив голову. Она сильно осунулась. Я постучал в окно. Она не обернулась. Троллейбусы разминулись. Может, я обознался? Нет, это была она! Любимую женщину невозможно спутать с другой. Хотел было уже выйти, поймать, если повезет, такси и догнать тот троллейбус. Но вспомнил, что в кармане у меня только мелочь. Переполняла радость, что она не погибла в Иссык-Су. Эту ночь я не спал. Теперь каждый день езжу на троллейбусе по Советской. Надеюсь увидеть ее снова. Сейчас только заметил, что стал писать не о прошлом, а о настоящем. Мои воспоминания превращаются в дневник.
25 января 1982 Не могу прийти в себя! Как колотится сердце!.. Но все по порядку. Опять я ехал в троллейбусе по Советской. Народу было много. Проехали мост через БЧК. Я поймал себя на том, что мне неудержимо хочется заглянуть в лицо хорошо одетого пассажира, стоявшего впереди меня. Уж очень знакомая была фигура. Я прошел немного вперед, как бы невзначай оглянулся. Это был Антон! Он смотрел на меня широко открытыми глазами. Даже рот приоткрыл. Мы поздоровались. Мне показалось, что он мне не особенно рад. – Что тогда случилось, Антон? Он подумал. – Сперва хочу тебя со своей типа женой познакомить. – Я уловил торжествующие нотки в его голосе. Он шагнул к ближнему сиденью. После первых секунд растерянности Антон стал держаться уверенно, даже самоуверенно. – Катя, моя жена! Хотя представлять вас как бы без надобности. На сиденье, у окна, сидела Катя. Антон как будто наслаждался произведенным на меня эффектом. Как она изменилась! Лицо очень худое и очень бледное. И измученное. Уголки губ опущены. Глаза потухшие. Лишь когда она меня узнала, в них промелькнуло на миг что-то вроде слабой радости. На ее похудевшем лице нос казался особенно крупным. От ее красоты мало что осталось. Красота Кати относится к тому типу красоты, в котором красота физическая неразрывно связана с красотой душевной, с внутренним светом. Теперь этот свет в ней погас. Мы молча смотрели друг на друга. Троллейбус остановился. – Извини, типа нам выходить, – сказал Антон. – Еще, может, увидимся. Тогда, короче, обо всем потолкуем. – Антоша, еще ведь одна остановка, – тихо пролепетала – именно пролепетала! – Катя. Антон молча посмотрел на нее. Катя поднялась и, не взглянув на меня, пошла к выходу. Движения ее были замедленными, неуверенными, какими-то сонными. – В гости приходите! – крикнул я им вослед. – Обязательно! – Я назвал адрес. – Вечером я всегда дома. – Непременно заглянем, – заверил Антон. Они вышли. Катя пошла по тротуару нетвердыми шагами, опустив голову. Весь вечер метался по комнате. Я люблю ее по-прежнему. Несмотря ни на что. Мучаюсь, что она вышла замуж, что я ее потерял окончательно. И не покидает – только усиливается – чувство, что она в беде. Почему я не вышел вместе с ними? Ведь мне так хотелось это сделать. Побоялся показаться навязчивым! Только это. По этой же причине не спросил, где они живут. Погубит меня когда-нибудь моя щепетильность! К их приходу накупил всякой снеди, конфет. Купил бутылку коньяка, хотя помню, что Антон не пьет. Сегодня они не пришли.
26 января Получил телеграмму из Целинограда, от хозяина дома. Он приезжает 28-го, на один день. Просит быть обязательно дома. Я должен отдать ему плату за жилье, за полгода. Странный случай произошел днем, ближе к вечеру. Я подходил к дому. Улочка наша узкая, с пирамидальными тополями вдоль арыков. Всегда безлюдная. Навстречу медленно ехала черная волга. Вдруг мотор взревел, и она понеслась прямо на меня. Я едва успел прыгнуть за тополь. волга умчалась. Что это было? Водитель был пьян? Или не справился с управлением? Или хотел меня задавить? Если кому-то попадутся в руки мои записки, знайте: последнее предложение воспоминаний будет такое – «На этом заканчиваю свои записки». Обязательно! Не будет этого предложения – значит, со мной случилось что-то нехорошее. Опять напрасно ждал весь вечер Катю и Антона. Не исключаю возможности, что они приходили, звонили, а я не услышал. Если нажать кнопку на заборе, то звонок раздается только в доме хозяина. Во времянке его слышно плохо. Не по себе становиться от такой мысли.
27 января. На всю жизнь запомню эту дату! Поздно вечером в хозяйском доме задребезжал звонок. Я бросился к калитке. Открыл и увидел Катю! В руке она держала чемодан. Через плечо была перекинута вещевая сумка. Катя молча смотрела на меня и неопределенно улыбалась. – А где Антон? – вырвалось у меня. Это были мои первые слова. – Я от него ушла. Бурная радость охватила меня. Я взял чемодан. Мы прошли во времянку. Катя шла быстрыми, энергичными шагами. В троллейбусе она была совсем другой. Она сняла сумку и стала прямо передо мной. Подняла худое бледно-серое лицо. Зрачки ее были расширены. – Олег! Увези меня отсюда! Срочно! Куда-нибудь подальше. Чтоб он не нашел. – Конечно, Катя! – Только у меня денег нет. Антон их в сейфе держит. – Деньги найдутся... Я все сделаю… Катя с чувством сжала на миг мою руку. – Умираю от жажды! Я усадил ее за стол. Угостил чаем. От коньяка она отказалась. Катя казалась возбужденной. Движения были стремительные и суетливые. Она немного походила на пьяную, но запах алкоголя не ощущался. – Катя, а хотела бы ты жить в Горьком? Там у меня родственники. – Всегда хотела жить на Волге! – Я как раз собираюсь дом купить. Вот в Горьком его и купим. – Классно! Олег, рано утром поедем? – Рано утром мы и поездом не уедем, Катя, и самолетом не улетим. Испуг мелькнул в ее глазах. – Нельзя нам ждать! Антон сказал, что уезжает на два дня, но может и завтра вернуться. И будет меня искать. Я хотел было сказать, что со мной она может никого не бояться, но предпочел не спорить. Решили утром автобусом отправиться в Алма-Ату. И уже оттуда добираться до Горького. Она выпила одну пиалу, вторую. Яства, которые я купил к их с Антоном посещению, едва отведала. Наконец, я спросил то, что все время порывался спросить, как только ее увидел. – Катя, что там тогда произошло? Несколько секунд она молчала. Потом почти прошептала: – Это был ужас. Ужас! – Ужас появился и в ее глазах. Она снова помолчала и вдруг заговорила быстро и громко: – Когда мы тогда дошли до конца ущелья, Санька увидели. Он уже к скале поднимался. Видно, нас заметил, полез еще быстрее. Когда до скалы долезли, смотрим – никого. Вдруг из-за камня … такого… как куб. Помнишь? – Да. – Вот… Из-за этого камня Санек появляется. Растерянный такой… Вдруг откуда-то Антон выскакивает! С горящими глазами, дикий совсем… В руке – длинный камень, острый-острый. Первобытный человек, точь-в-точь!.. И бьет Санька камнем по голове. Тот упал, за голову схватился, кричит: «Я тебя спасать пришел! Сейчас веревку снова опустил! Я только припугнуть хотел!» А Антон опять бьет. Костя бросился к ним, хотел отобрать камень… Смелым он был… Антон обернулся и ему – в висок. Одним ударом убил. – Голос ее дрогнул. Она помолчала. – Потом Санька стал добивать. Мы с Лисой такие: стоим как дуры. Вместо того, чтобы свалить потихоньку. Антон нас еще не видел: мы за камнями стояли. Страх парализовал… А тут еще Лиса не выдержала, заскулила тихонько. Антон резко поворачивается, на нас глядит. Страшный! Глаза пылают, на лице торжество какое-то… Он мне потом говорил, что радость огромную тогда чувствовал… Свободу безграничную… Как будто оковы с него спали… Ну и вот. Он подбежал к нам. В руке окровавленный камень сжимает. Санек уже мертвый был… Антон уставился на нас. Словно нашим страхом наслаждался. Велел идти к арче. Снял с Лисы пояс, привязал меня к стволу. «Крикнешь, – говорит, – убью!» Отвел Лису за большой камень. Меня стеснялся? Но я все равно изогнулась и все видела. Он ее раздел. Только кеды оставил. И… И овладел… Ублюдок… Потом говорит: «Короче, придется мне вас уничтожить. Как свидетельниц». Лиса заплакала, просила не убивать. А он с размаху камнем ей в висок. Она сразу умерла. Подходит с камнем ко мне. Я тоже его умоляла… Вспоминать стыдно… «Ладно, – говорит, – ты ко мне неплохо относилась. Оставляю тебе жизнь. При одном условии. Всегда будешь со мной. Слушаться меня будешь во всем. Не пожалеешь. Там, в пещере, тонны мумие. Я буду добывать, ты – продавать. Внешность у тебя для этого очень даже подходящая. Бабок будет завались. Я не жадный, я добрый. Сама увидишь. А попробуешь сбежать – убью. На краю света найду и убью. Согласна?» Помню его речь слово в слово. Я согласилась. А как я могла не согласиться!.. Он снял с Санька ботинки. Из свиной кожи которые. Свои вниз швырнул, эти надел… – Говорила она без устали, не умолкая. Только время от времени отхлебывала из пиалы. – Я все подробности помню. И до конца жизни не забуду… Затащил тело Санька под плоский камень, другими прикрыл. Костю, потом Лису оттащил к жилищу из камней, помнишь его? Там спрятал. «Мумие я должен забрать, – говорит. – Придется тебе еще потерпеть». Затолкал мне в рот мою косынку, шпагатом закрепил. И полез в пещеру. Долго его не было. Вернулся с полным рюкзаком. Только после этого кляп вынул и меня отвязал. Мы спустились в другое ущелье. На попутной до Намангана доехали. Оттуда на автобусах через Ташкент – во Фрунзе… Катя замолчала. Я тоже потрясенно молчал. – Я твою косынку в отщелке нашел, – заговорил я наконец. – Значит, ветром сдуло… – Да… Так речка запруду прорывает. Его родители и пресвитер этот перестарались, они подавляли в Антоне не только плохие желания, они все в нем подавляли! Слишком сильным было давление, вот и прорвало запруду. Действие равно противодействию. Понимаешь меня, Катюша? Не было бы такого давления – он, может, смог бы свою низменную натуру обуздать. – Я понимаю… Ты хорошо объяснил… Олег, а почему ты тогда не пришел? – Не мог: скорпион укусил. – Скорпион? Может, для тебе и к лучшему вышло. А то Антон и тебя бы убил. – Это он той ночью кричал? – Да. Они же ту пещеру не поделили. Антон считал, что это он ее первый нашел. Санек говорил, что он, пригрозил Антону, чтобы тот туда не совался. – Помнишь, Катя, у них обоих в один день настроение упало? Это, наверно, когда у них склоки начались. – Наверно… В четверг Антон все же полез. Санек его подкараулил. И когда тот в пещеру спустился, веревку поднял. Крикнул еще: «Будешь тут сидеть, пока не сдохнешь!» Антон решил, что ему каюк... Он часто про это вспоминает. Говорит, что эти часы были самые страшные в его жизни… – Я не перебивал. Лишь кивал головой. – Он лежал и жизнь свою вспоминал. Спрашивал себя: «За что? За что бог так меня наказывает?» Говорит, всегда он старался лишь богоугодные поступки совершать. Плохие желания в себе подавлял. А для него это пыткой было… И зачем? … Он сейчас умрет, а Санек, который бога не признает, будет жить, радоваться жизни. Это я его слова пересказываю. Где же справедливость? – Я отметил про себя, как складно и умно Катя рассказывает. А ведь такая молодая еще. И в институте не училась. Природный ум! Всегда он в ней чувствовался. – В нем лютая ненависть разгоралась. Ненависть к Саньку. Вспомнил, сколько обид он от Санька терпел… А Антон ведь жутко злопамятный. Говорит, все обиды, которые ему делали, начиная с раннего детства, помнит… Антон дал себе слово его убить, если выберется. Во всех подробностях представил себе, как с Саньком расправляться будет. Говорит, ему от этого даже легче стало. И тут он вспомнил пресвитера своего. Вспомнил его слова, что надо все и всем прощать, что только бог имеет право судить. И в этот миг в нем переворот произошел. Душа перевернулась, как он выражается. Он крикнул, неизвестно кому: «Что же он так несправедливо судит?» Все поучения пресвитера показались ему, говорит, лживыми, вредными. Решил: если спасется, все свои желания будет удовлетворять, это смыслом жизни будет, только это. И так ему жить захотелось! Иногда Катя облизывала губы языком, ярко-красным, сухим, с белым налетом. – Катя, у тебя температуры нет? – озабоченно спросил я. Она ласково посмотрела на меня. – Нету, Олег. Не напьюсь только никак!.. Ну и вот, он встал, снова начал пещеру обследовать, В конце пещеры камни обвалились. Он стал их разбирать. И на труп наткнулся. А за трупом отверстие увидал. Разбросал камни, вход в другую пещеру открылся. Он в нее перелез, наружу высунулся. Смотрит: внизу пропасть, вверху отвесная скала. Сверху веревочная лестница свисала. Как будто специально для него. Он обрадовался. Дернул за нее, а она гнилой оказалась, порвалась. Стал кричать. Что мы услышим, надеялся… Когда рассвело, вниз посмотрел, пригляделся… – И увидел выступ. Слез на него и вышел на гребень, – закончил я за Катю. Она посмотрела на меня с удивлением. – Да… Только слез со скалы, смотрит: Санек поднимается. Он быстро подходящий камень нашел, спрятался… Что дальше было, я рассказала…. А откуда ты про выступ знаешь? – Я тоже на тот выступ слезал. Тоже тот лаз раскапывал. Значит, снова обвал был… – Нет. Это он его камнями забросал. Когда кляп мне в рот засунул и в пещеру спустился. Чтоб никто с той стороны пещеру не обнаружил… Подожди. И ты раскапывал? После моего краткого рассказа она воскликнула: – Ужас!.. В начале декабря это было? – Да. – Теперь я все понимаю… Это он… Мы тогда за мумием приехали. Палатку не в нашем ущелье разбили, а в соседнем… – От нашего ущелья справа? – Ну да… Ну и вот, когда в пещеру спустились, Антон разозлился. По-моему, говорит, здесь кто-то побывал…. Я тоже мумие отбивала. Антон хотел, чтобы я была постоянно рядом. В пещеру я первая спускалась, из пещеры он первый вылезал. Антон мне не доверяет… Отбитое мумие оставляли в пещере. Забрать мы его должны были, когда домой поедем. Так надежнее, он говорил. Два дня погода стояла классная. А на третий, в ночь, снег выпал. Мы уезжать собрались. Мумие только надо было забрать. У меня обувь для такого снега неподходящая была. Он меня пожалел, один за мумие пошел. Вернулся возбужденный, злой. С пустым рюкзаком. Замерз, говорит, другой раз заберем. Очень странным мне это показалось. Мы во Фрунзе уехали… Чай мы выпили. Я заварил новый. – В контору не заходили? – В ноябре с Антоном зашли. Он сказал приемщику, что бригада сейчас подтаскивает мешки к дороге, это займет уйму времени, беспокоиться не надо. На самом деле Антон решил чикинду, которую нарезали, бросить. Мне жалко было. Своего труда жалко. Да и он жалел. Но мумие, конечно, бабок больше приносит. Он все твердит: «Побольше надо бабок сделать. Побольше и побыстрее. Пока не запретили Бабки – это власть». А повелевать ему нравиться… – Все им повелевали – теперь он повелевать хочет. – Два раза в Россию ездили продавать. Рекламирую мумие, продаю я. Он только рядом молча сидит. И деньги потом забирает. Я их не вижу. Правда, что ни попрошу – платье, сапожки, серьги – покупает без разговора. Ни разу не отказал. На деньги от мумие Антон дом хороший во Фрунзе купил. Только с местом не повезло: соседями криминальные типы оказались. Он с ними дружбу завел. Они вначале хотели его подчинить. Но не вышло. Он себя независимо поставил. – При этих словах что-то вроде уважения прозвучало в ее голосе. Меня покоробило. – Волгу купил... – Волгу? Черную? Она снова удивилась. – Черную. Откуда ты знаешь? Я рассказал о вчерашнем происшествии. – Это Антон! – убежденно воскликнула Катя. – Ему убить человека ничего не стоит… Значит, тем более нам надо поскорее уехать! – Катя, заявление в милицию на него думаешь писать? – Да ты что, Олег! Если он догадается, что я его заложила, мне точно не жить! А он догадается! Из зоны достанет. Я ж говорю: у него криминальные дружки. – Очень его боишься, Катя? – Очень. Когда он рядом, нет у меня ни воли, ни гордости. Все исполняю, что скажет. Об одном лишь думаю – как бы его не рассердить. – Бил он тебя? – Нет. Ни разу не ударил. Не обозвал ни разу. Он предпочитает изощренно унижать. Лучше бы уж он бил! – Воспитывали бы его, уважая в нем чувство собственного достоинства – и он бы людей уважал, – продолжал я развивать свою мысль. Она немного помолчала. – Последнее время я за свою жизнь бояться стала. Разлюбил он меня. – Горечь вдруг прозвучала в ее тоне. Нет такой женщины, которой все равно, любит мужчина ее или нет. И не важно, как она сама к нему относиться: с любовью, равнодушием, презрением, ненавистью. – Иногда случайно глазами с ним встречусь, когда он не ждет, и вижу угрозу и злобу. Он сразу смягчить выражение пытается, а уже поздно. – А раньше любил? – Да, по-своему… Теперь я ему не нужна. Только мешаю. Он любовницу завел, я это чувствую. Уезжать стал куда-то. Дня на два. Говорит, в Токмак, предков навестить. А он их не любит. За то, что в узде его держали, наказывали, помыкали. Он же самолюбивый. – Низкорослые мужчины все самолюбивые. – Почти никогда к ним не ездил, а тут вдруг сыновья любовь проснулась! С братьями у него натянутые отношения. Завидуют они теперь ему. С сектой своей он порвал. Не в Токмак он ездит. По телефону стал подолгу разговаривать. Ворковать, вернее. Бывает, когда его нет, звонят, я трубку снимаю – молчание, потом гудки… И знаешь, он видит, что я ревную, и словно наслаждается. Слово «ревную» неприятно поразило меня. Я сам почувствовал ревность. – Катя, это все уже в прошлом, – напомнил я. – А ты его действительно ревновала? Она смутилась, стала как будто оправдываться: – Ну, он же все-таки мой муж… Был. – Значит, он лишь доволен будет, что ты от него ушла. – Не скажи. Слишком много я знаю! – Катюша, я тебя в обиду не дам! Она нежно взглянула на меня. Нежно и плотоядно улыбнулась. Спросила вдруг: – Ты меня любишь? – Да! – ответил я с жаром. – Всегда любил. Да, я продолжал ее любить. Только теперь любовь была смешана с жалостью. А такая любовь – самая сильная. – А я это знала! И я тебя полюблю, Олег. – Она положила ладонь, сухую и горячую, на мою руку. – Я всегда знаю, кого могу полюбить, а кого – нет. Ты мне сразу понравился. – Она усмехнулась. – Любишь, а Лису выбрал? – Знала бы ты, Катя, сколько раз я себя за это проклинал!.. Обидеть ее побоялся… – Я так и подумала. Она потянулась ко мне. Мы поцеловались. Я вскочил, обнял ее. – Свет выключи… – прошептала она. Я выключил. Комната погрузилась в полумрак. Повернулся к ней. Катя раздевалась… …Разбудил меня голос Кати: – Олег, попить принеси. Душа ликовала. Только вот Катин голос звучал странно: просительно, слабо, беспомощно, жалко. Мы лежали на кровати. Я включил настольную ламу. Часы показывали половину четвертого. Вставая, нечаянно зацепил одеяло и стянул его с Кати. Я посмотрел на нее, на ее худосочное обнаженное тело. И опешил. Ее руки были исколоты! Она поспешно натянула на себя одеяло. Я принес воды. Она с жадностью выпила полкружки. Тихо сказала: – Олег, я тебя полюбила. Я наклонился, поцеловал ее. Лег рядом. Спросил: – Катя, ты колешься? – Это Антон меня на иглу посадил… Хотел еще сильнее к себе привязать, наверно… Чтоб я еще больше от него зависела… – Чувствовалось, что она подавлена, встревожена. – Чтоб умоляла его дозу мне вколоть… И ведь умоляла!.. А он захочет – вколет, захочет – нет… – Катя замолчала. Я тоже долго молчал. Наконец, спросил: – А что он колол? – Мурцовку. – Мурцовку? – Да. На основе чикинды… Его научили. Дружки его. В подвале целая химлаборатория… Там он и мумие готовит. Туда не пускает, запирает всегда… – Сам он колется? – Очень редко… Контролирует себя… Курить и пить стал, всегда хотелось, говорит. А от мурцовки удерживается… Но ты не бойся, Олег… Я все, завязываю… – Она помолчала. – К утру отход начнется… – Отход? – с тревогой переспросил я. – Это как? – Это когда к мурцовке уже не тянет… И жажда проходит… Спать только хочется все время… Мурцовка свой цикл имеет… Два дня приподнятое настроение… Энергия… Только надо колоться каждые четыре часа… Потом выход из этого состояния… Поганое в это время самочувствие, угнетенное… Тревожное… Сейчас у меня началось… Часа четыре длится… А потом – отход. У меня он долго тянется, десять дней … Потому что недавно начала… Чем дольше человек колется, тем отходы короче, а выходы длиннее…После отхода опять мурцовки хочется… Но я – все... – Катя говорила, глядя в потолок. – Если не бросить, может и крыша поехать… У Антона такие друзья есть, видела… При передозировке… можно и вообще… загнуться… Катя стала засыпать.
28 января Проснулся я рано утром. С трудом разбудил Катю. Мы стали собираться в дорогу. Катя была вялая, сонная. Как тогда в троллейбусе. Часто зевала. И вдруг я вспомнил! – Катюша, мы сегодня не сможем поехать. Поедем завтра. – Как завтра, любимый? – испуганно пролепетала Катя. – Почему? Я вспомнил, что сегодня приезжает хозяин. Представил себе: он приезжает, а меня нет. День нет. Два, три… Хозяин, конечно, решает, что я сбежал, чтобы не платить. Что я бесчестный человек. Мне стало не по себе. Не мог я допустить, чтобы кто-то, хоть на минуту, посчитал меня бесчестным человеком. Не мог ни за что на свете! Я постарался объяснить. Она сидела на кровати и смотрела на меня недоуменным, непонимающим взглядом. Как тогда в Иссык-Су, когда я остался с Алисой. Я ходил по комнате взад и вперед. – А Антон? – тихо и беспомощно произнесла она. – Он же на два дня уехал, Катюша. – Скорее всего… Ну а вдруг раньше вернется?.. Приедет, а меня нет… – лепетала Катя. – Догадается, что я к тебе сбежала…. Нагрянет сюда с дружками со своими и поубивает и тебя, и меня... – Если и нагрянут, что же, я не смогу нас защитить? – Ты этих отморозков не знаешь… А на каком автобусе – или поезде – хозяин приедет? – У него своя машина. – Олег, можно ведь что-нибудь придумать… Записку оставь… – Записке хозяин не поверит. – Тогда деньги оставь, а в записке напиши, где… – А если кто-нибудь залезет? Через этот забор перелезть можно. – Можно? – Хозяин говорил, что дом не раз обворовывали. И недавно попытка была. Я – свидетель… Катя, сделаем так: ты снимешь номер в гостинице… Или будешь ждать меня на вокзале. – Ну что ты, Олег!.. – Она вяло всплеснула руками. – Теперь мы не должны расставаться... Ни на минуту… – Она протянула руки ко мне. Я подошел, погладил ее по голове. – И ты думаешь, мне легче будет, если я жива останусь, а тебя здесь убьют?.. – Будем надеяться на лучшее, Катюша… Может, хозяин прямо сейчас приедет. Она вздохнула. – Уважаю… тебя… за твою… за твою щепетильность… Тогда я снова спать лягу… Заснула она сразу. Хозяина все нет. Сел писать записки. Да, много трудностей нас ждет. Но я верю, что все наладится. Верю, что у нас с Катей начинается новая, счастливая жизнь!
Валерка (19-го, 31 год)
