С детства и по сей день, влюблён в эти красивые, плодородные и гостеприимные места, с бурлящими горными речушками, спускающимися с гор. Причём гор ещё не видно, а реки успев набрать разгон, становились молочными и мутными, размывая чернозём на своём пути, уходили, куда-то укрупняясь, впадая в более крупную реку Кубань, а там уж и море. Этот прекрасный и дивный край издревле богат природою и знаменит своим гостеприимством, точнее космополитизмом. Краснодарский край расположен на стыках разных культур, и люди его населяющие являют собой пёструю картину импрессиониста, они на протяжении многих лет живут дружно и проникновенно по-братски.
Плодородная почва и жаркий климат, дают человеку трудящемуся всегда надежду, по крайней мере, на сытую жизнь, а в остальном уж как бог даст. Край высоких, исполинских тополей, таких крупных и стройных тополей мне не доводилось встречать нигде. Тополя, стоят рядами, протыкая небо острыми верхушками на горизонте, как огромные ракеты на стартовых площадках. Глядя на этот тополиный частокол, можно предположить, что этот природный забор стоит здесь со времён Эллады, надёжно преграждая путь огромным циклопам приходящих с той стороны гор. Заслоняя собой от ветра и врагов плодородную равнину. Такой тополиный частокол стоял в ряд и в нашем хуторе позади огородов, на этих тополях гнездились соколы и ястребы, заставляя местное население быть внимательнее к своей домашней птице. Часто и подолгу я любил наблюдать, как парят эти гордые птицы над огородами, гордо расправив крылья, играя с ветром в странные игры, кто первый взмахнёт. Вот заботливый сокол понёс в гнездо ужа или змею, которая уже покорилась своей участи. Где-то в середине лета из ветвистых, лохматых гнёзд вылетал молодняк, издавая причудливый писк, своей соколиной гортанью видимо от счастья полёта. Особенно красивы эти места весною, а как впрочем, и всё весною, когда от тёплого, свежего воздуха, пахнущего зеленью сенокосов и цветами, кружится голова.
Всякая долгожданная весна приносит на своих солнечных, душистых, неповторимых ежегодной периодичностью крыльях, не только красоту природную, которая никогда, слышите никогда, не приестся, и не может опостылеть. Приносит надежду, даёт начало всему, даёт телу силу, лёгким воздуху, глазам солнца. Весна раскалывает льды, разрубает цепи сна, вдыхает во всё жизнь и тогда, поэт берётся за перо, пахарь за плуг, ну а девица перестаёт грустить и прихорашивается.
Весна, весна, весна! Всё кричало вокруг, потому что, она так ударила солнцем по всему, словно оглоблей, заглянула в каждый не прогретый уголок, заставила жужжать и шевелиться всё вокруг. Потому что – она, так окатила, от души всю землю дождём, смотря сверху, где бы ещё полить, что воздух стал влажным и от этого душным всепроникающим. Впрочем, ненадолго, ненасытная изголодавшаяся земля впитала с жадностью всю воду, а солнце знает своё доброе дело, светит, греет, печёт, припекает. Фруктовые сады наливались плодами так, что можно сразу оценить размеры урожая и как его употребить потом с пользой. Люди ковырялись в огородах, в надежде на скорый урожай, в этом плане всё как всегда.
После Пасхи, унылая деревенская жизнь буквально взорвалась активностью, зашевелилась, проснулась, раздела всё вокруг. Весна и надежда, это слова, почти ставшие синонимами. За нашими воротами по улице громыхали, пыля, грузовички чаще обычного, посевная шла полным ходом, тарахтели трактора с прицепленными к ним сеялками и разными агрегатами.
Лена продолжала не давать моим мыслям покоя, да и к тому же три месяца проведённых мной почти взаперти, давали о себе знать, а тут ещё и весна.
В моё поле зрения не попадало других особей женского пола, а если я кого-то и замечал на горизонте то они как правило меркли, рядом с ней. Поэтому я плюнул на все сомнения и решил твёрдо сменить тактику.
Однажды вечером, закончив все дела, я вышел за калитку, где у нашего забора в тени сливы стояла вкопанная деревянная лавочка. Лавочку постоянно грозилась выкопать Валентина Васильевна, от того, что иной летней ночью усядутся на неё пьяные уставшие путники и говорят по душам до утра, раздражая Шарика, или совсем другой ночью, какая-нибудь парочка тихо облюбует это место. Но её угрозы выкопать лавочку не распространялись более не довольного ворчания, тем более она не из тех людей, которые готовы терпеть чьи-то ночные шалости. Валентина Васильевна может запросто выйти и нагнать загулявших прохожих, и в её голосе и интонации угадывалось, что с ней лучше не связываться и ночные визитёры всегда покорно покидали нашу лавочку.
Вокруг лавочки, словно расстеленный гладко выбритый соседскими гусями зелёный травяной ковёр, приятно, радуя глаз, стелился зелёной насыщенной полосою между дорогой и нашим забором. Я сидел на лавочке, в тени маленькой, но пышно растущей, раскидистой дикой сливы, которая опускала местами колючие свои ветки вниз, накрывая собою лавочку как куполом. Заросли сливы были настолько густы, что могли долгое время спасать от неожиданного мелкого дождика. Усевшись под ветвями сливы, за час до вечернего прогона коровьего стада, я сидел совершено, расслаблено, под сводами сливного купола, закинув ногу на ногу, покуривая.
Не прошло пятнадцати минут, как вдали на дороге я безошибочно угадал Лену. Она показалась из-за поворота шла медленно по краю асфальтовой дороги, я заметил издалека своим опытным взглядом, как она слегка засуетилась. Лена как бы окинула себя со стороны глазами, не заметными движениями рук при ходьбе оправила себе и так безупречно сидящую на ней коротенькую юбочку. Правда не знаю зачем, она случайно провела руками по волосам, волосы взъерошились как от ветра и опять упали в своё исходное положение, и эту процедуру она повторяла каждые десять приближающихся метров, словно руки не знали, что им делать, наконец, она их сложила на груди, и продолжала медленно идти. Походка её тоже заметно изменилась, стала плавной, каждый шаг продуманным, коленки неспешно, словно нехотя выбрасывали вперёд ножки. Её бёдра покачивались чертовским маятником, в их районе и выше добавилась не заметная до сих пор, округлость и плавность движений.
Лена умело расставляла свои дамские сети, в которых я уже давно прибываю, готовясь к последнему броску, чтобы окончательно угодить и запутаться в её паутине.
Вдруг из-за поворота показалась жёлтое Жигули «копейка». Машина быстро нагоняла Лену сзади и поравнявшись с ней на дороге сбавила ход. До лавочки, на которой я сидел, оставалось каких-то шестьдесят метров, я мог отчётливо различить, что в салоне сидели два молодых джигита лет двадцати. Они притормозили около идущей девушки, та не обращая на них, совершенно ни какого внимания, словно их и нет вообще, продолжала идти по краю дороги, так же невозмутимо с гордо поднятой вперёд головой. Но двух адыгейцев это ничуть не смущало, они продолжали ехать с ней рядом по дороге на тихом ходу. Тот, что был на пассажирском сиденье спереди, высунулся в окно, улыбаясь ей на ходу подперев рукою голову, пытался завязать назойливо разговор с идущей девушкой. Улыбался, строил рожицы, приподымал рукой с носа солнцезащитные очки, делая удивленное лицо и присвистывая. Лена ничем им не отвечала, но во всём её обличии было заметно, наверняка не только мне одному, что Лене нравится вся эта ситуация.
Лена не то чтобы засветилась вся, нет, она упивалась этим видимо необходимым ей вниманием, скрытым под кажущимся внешне равнодушием на всю эту ситуацию. Она не ускоряла свой шаг, не прогоняла едущих рядом, не выражала своё возмущенное негодование «В чём дело?». Или может она считала, что простого игнорирования вполне достаточно. Но это было какое-то странное игнорирование, а наоборот, мне казалось, лёгкая улыбка блуждала на её губах, а это значит, шутки молодых людей всё-таки доходили до неё, а почему собственно и нет.
Очень трудно и мучительно наблюдать, когда объект твоих вожделений и грёз, наяву безвинно флиртует у тебя же на глазах, одновременно я чувствовал приливы необъяснимой ревности по всему своему телу. Она продолжала идти так же, покачивая бёдрами, той походкой не куда не спешащей женщины, белая кожа на лице порозовела, зардела, словно восторг вот-вот вырвется на ружу. Только этой первой весной, она узнала, что такое может быть, и она прибывала слегка в шоке, перед тем, сколько нового ещё таит в себе эта весна.
Эта весна поспешно открывает всё ей, в пьяном весеннем угаре своём раскупоривает да не бутылку, а сразу выбивает пробку из бочки, рано сдёргивает не готовые ещё декорации, как раскрывает кулисы свои перед жадным свистящим зрителем. А она, как распустившийся прекрасный цветочный бутон, немо требующий к себе много света, солнца, воды, внимания и ухода. Цвела, благоухала, радуя глаз, требуя, требуя и требуя к себе внимания, опасаясь завянуть. О, как бы хотелось, чтоб этот бутон цвёл ещё, цвёл, только там где-то в оранжерее или хотя бы у себя дома на подоконнике за окошком, чтоб его никто не срывал, не смял и не выбросил раньше времени.
Эх, Лена, Лена. Их процессия поравнялась со мною, а мне оставалось лишь наблюдать за ними сидя на лавочке. Лена, конечно, заметила меня, но не знала ещё, как отделаться от своего назойливого сопровождения, не сделав этого раньше. Молодые джигиты продолжали, пыхтя на старенькой копейке терпеливо следовать за ней, то слегка обгоняя её, то отставали, глохли, дёргаясь на малых оборотах. О, как я их понимаю, более того, я им даже завидовал их проворности, но у меня всё-таки другие методы, хотя и этот не исключён, как «крайний».
Они проследовали по дороге, оставив меня позади ни с чем, опрокинув ту мою решимость, с которою я собственно и вышел за калитку, решимость знакомства. Рука моя потянулась нервно, а поэтому и машинально в карман за сигареткой.
Тем временем, дорога впереди них раздваивалась, одной частью уходя за поворот влево, из-за которого вышли только что, три хуторские женщины и остановились на этой развилке. Все они были традиционно в платочках, две, в руках несли сумки, третья катила велосипед с перекинутым через раму полным раздутым чем-то мешком, женщины остановились, видимо прощаясь на развилке и перекинуться напоследок парой слов. Цепкие глаза хуторских кумушек сразу заметили движущуюся им навстречу Лену в странном сопровождении. Женщины, продолжали свой неспешный разговор, не отрывая глаз от машины, их явно заинтересовали происходящие события, и во что бы то ни стало, они обязательно станут случайными свидетелями чего угодно.
У развилки адыгейцы, наконец, дрогнули, ударив по газам, скрылись с визгом за поворотом. Я облегчёно вздохнул, выпуская табачный дым. Лена на несколько секунд замялась на перекрёстке, обернувшись в мою сторону, и в сторону уехавшей машины, начала сторониться к обочине и стоящие женщины, что-то спрашивающие у неё, отходили тоже к обочине.
Из-за поворота показалось растянувшееся мычащее коровье стадо, от стада отделялись коровы, поворачивая на развилке влево, большая часть стада двигалась в мою сторону. Лена вдруг устремилась в самую гущу коров, лавируя между ними, став на пути одной черной бурёнки с белыми большими пятнами. Казалось, что её вот-вот затопчут коровы, её светлая голова едва мелькала в буром волнистом коровьем море. Махая руками, она заворачивала её в обратную сторону, не понимая и колеблясь, корова нехотя стала боком, на пути идущего стада, как глыба в устье реки. Но короткий и хлёсткий шлепок Лениной лёгкой ладошки по боку, вывел корову из оцепенения. Корова тронулась в другую сторону развилки, прямой участок улицы уходил от развилки тупиком в другой конец хутора, где вероятно и находился дом юной красавицы.
Из нашей калитки вышла моя бабушка в байковом бордовом халате с цветастой косынкой на голове, как всегда вовремя, ибо наши две коровы уже отделились от идущего стада, радостно мыча, вытягивая при этом свои длинные шеи, и направились в распахнутую калитку. Бабушка улыбаясь, посмотрела на меня и на удаляющуюся по дороге Лену с коровой спросила:
- Как у тебя дела? Ты посидишь ещё?
Валерия Романтик (12-го, 29 лет)
