-= Клуб начинающих писателей и художников =-

Эрик не желал умирать собственной смертью, к тому же в больничной постели.

Вне всякого сомнения, в его жилах до сих пор вольно разгуливала кровь гордых, непобедимых датских викингов. Кровь травила тело Эрика  своим бунтарским свободосмыслием. Сам же Эрик был сущим скандинавским варваром, не раз он полностью терял контроль над своими поступками. Не всегда был даже уверен, что поступки его всякий раз исходили от него. Не мог даже поручиться, что сам что-то решает в собственной жизни. Подозревал, что все за него решается кем-то свыше. В своих вольных фантазиях Эрик не исключал, что ведет происхождение от Харальда Синезубого.

Дни и ночи он проводил в больничной койке. Иной раз был настолько беспомощен, что мог позавидовать грудному дитя, это его злило, пугало и унижало. Он мог всего лишь заставить себя перевернуться на бок, но даже и это требовало от него невероятных усилий.  В изголовье кровати, на уровне пояса и в ногах были кнопки, поднимающие части кровати. Он мог потянуться непослушным телом к больничной тумбочке. Ухватить с нее некрепкой рукой, и даже не с первой попытки, фляжку с коротким тупым носиком. Поднести фляжку к губам, напиться воды. Вот, пожалуй, и все, на что он был способен.

По утрам его обмывали нянечки: случалось, что в какой-то день его обмывала одна нянечка. На другой день его могли обмывать сразу две. Легко, будто играясь, они переворачивали Эрика с боку на бок. Он был для них большой, в чем-то забавной мужской куклой. Нянечки пробегались по всем скромным местам Эрика пахучими влажными салфетками. Поначалу он стеснялся такого обращения с собой, стыдливо прикрывал глаза. Позже ко всему привык, стыдился лишь, когда молодые женщины обмывали его в области паха. Даже и к такому позже привык, смущало разве что удовольствие, с которым он принимал это свое обмывание. При обмывании он представлял себя ребенком, и это его страшило: неужели он на самом деле превращается в младенца?

В той же палате, напротив, лежал другой больной, вот он как раз-то полностью наслаждался своим положением. Он был много старше Эрика, жена его была на двадцать с лишним лет его моложе, но с каждым днем он покорялся болезни все больше. В отличие от Эрика он не ходил в туалет сам, ему ставили утку. Он ел в десять-двадцать раз больше Эрика, а по вечерам, когда больным предлагали мороженое, и Эрик от него всегда отказывался, Пребен всегда соглашался, хотя и знал, что ночью будет от этого страдать. Иногда он всего лишь требовал судно, в другой раз он требовал судно одно за другим, стонал, охал. Но от ночного мороженого никогда не отказывался.

Одна из нянечек была неравнодушна к Пребену. Дело в другом - она имела над ним некоторую власть, чего бы никогда не произошло с Эриком. Она сменяла под ним судно и при том всегда легонько пошлепывала по попе, точно проказливого, но любимого ребенка. Она делала ему легкий массаж, он довольно крякал при этом. И даже с мороженым: она предлагала ему то, от чего он не мог отказаться, а после участвовала в избавлении его от страданий. Перед сном она желала ему доброго сна: "Гунять!"- говорила она ему присюсюкивая.

- Я от вас сейчас в штаны наложу,- сказал как-то Эрик, наблюдая за их сюсюканьем.- Вроде взрослые люди, а со стороны смотритесь вылитыми извращенца.- Он вски жизнь говорил лишь то, что думал, и под конец жизни не желал менять своих принципов.

Нянечка отомстила Эрику, спустив с него больничные штаны и облачив его в подгузники. Для Эрика это явилось последней каплей, он едва не заплакал, настолько был унижен. Утешило его единственно то, что наутро, когда другая нянечка, сменившая ночную, полезла в шкаф за подгузниками для Пребена и не обнаружила в нем ни единой пары.

- Последняя пара на мне,- ответил Эрик,- ваша ночная нацистка напялила их на меня, хотя я и способен сходить в туалет сам.

Каждая, проведенная в больнице ночь, приносила Эрику новые неожиданности

Каждая ночь была для Эрика неожиданностью. На пересменку, которая происходила в двенадцать ночи, приходили новые люди, заступали на место старых. Он мог бы, конечно, просто успать и спать до утра, до половины восьмого, когда к нему придут, чтобы взять кровь и измерить показания организма. Но именно ночами ему не спалось. Грохотали уличные гардины от ветров, было то душно, нечем дышать, хо становилось холодно под влажными от пота одеялами. В паре палат от него, совершенно неподалеку, уже вторую ночь причал умирающий мужчина, или женщина мужским голосом.

Происходило всякое. Как-то Эрика должны были отвезти на рентген, причем это произошло неожиданно, само по себе, без предупреждения. Санитар предложил поднять Эрика с постели и усадить его в кресло, от чего Эрик гордо отказался. Он встал сам, сделал два шага до коляски, схватился за поручни. Коляска оказалась не на тормозе, задвигалась взад-вперед, завиляла. Эрик не удержался на ногах и плюхнулся на пол, санитару пришлось его поднимать.

Виноват во всем этом был, конечно же, Пребен, которын недодал ему ночью сна.

- Если расскажешь кому-нибудь о случившемся,- сказал Эрик санитару,- я не знаю, что с тобой сделаю.

- Наверняка убъешь,- хихикнул санитар,- клянусь: никому ничего...

Несчастья этого дня продолжались. Когда его укладывали на особую кушетку, санитарка выпустила его из рук, он свалился на пол, и катетер выскочил из него. Если бы у него было достаточно сил, он придушил бы эту санитарку на месте. Мысленно он это совершил. То же он совершил и с Пребеном, поскольку в этой слабости в этот день винил только его.

Позже в этот же день пришла девушка из физиотерапевтического отделения, чтобы заново научить Пребена ходить. Тот ленился, девушка его ругала, он капризничал, как перед ненавистной Эрику санитаркой. Девушка заставила его силой и угрозами подняться с постели, и они выстроились в паровозик: Пребен упирался руками в тележку, девушка придерживала его за талию. Они успели сделать пару шагов, после чего с Пребена слетели больничые штаны, следом упал до лодыжек подгузник. Поскольку девушка не замечала этого, она продолжала заставлять Пребена двигаться дальше, а когда увидела, нам чем Эрик заливисто смеется, сама не смогла удержаться от смеха.

На смех в палату заглянули санитарки и нянечки.

- Я бы на твоем месте лучше бы помер,- сказал вечером Эрик Пребену,- чем быть посмешищем.