Дождь моросил с самого утра. Гриша Соколов не спеша брел по сырому скверику. Было рано. Около девяти часов. В чистом воздухе пахло мокрым асфальтом и опавшими листьями. Рассеянный взгляд Соколова нечаянно упал на деревянную скамейку. Он подошел к ней и, смахнув рукой желтые листья, сел, положив локти на колени, и задумался, вспоминая…
Он пришел в Театральное ровно в семь, а еще через час подошла его очередь. Его впустили в аудиторию, где принимались вступительные экзамены на актерский факультет. Если бы ему удалось пройти конкурсный отбор, он смог бы учиться бесплатно. Однако выражения лиц экзаменационной комиссии оптимизмом не заражали: только одна пожилая женщина с синеватыми губами в коричневом костюме улыбнулась ему почти благосклонно и сказала:
− Пожалуйста, Соколов. Что у вас?
Стараясь не смотреть на скучающе-отрешенные физиономии присутствующих, Гриша собрался с духом и прочел сначала басню Крылова «Волк и Ягненок», как советовали. Вышло, должно быть, не плохо. Лица членов комиссии слегка расслабились и на них стали появляется первые признаки интереса.
− А что вы прочтете нам из прозы?
Гриша прочел «Тоску» Чехова, эффектный, с наличием трагического чувства, рассказ. Интелигентного вида худощавый и седой мужчина в сером пиджаке, сидевший по правую руку женщины с синеватыми губами, после этого пристально посмотрел на него. А та женщина заулыбалась уже не так сдержанно. Прочие тоже одобрительно закивали.
Гриша почувствовал себя уверенней, приосанился. Но только он подумал о том, что, похоже, всё идет отлично, женщина с губами неожиданно поманила его пальцем:
− Подойдите-ка, Соколов.
Он подошел к длинному столу, крытому алой тканью. В груди что-то сжалось от беспокойства.
− Вот, возьмите и откройте на, скажем, седьмой странице, − женщина вложила в его руки тонкий сборник стихов детского поэта Берестова, − И прочтите, скажем, верхний стих. Гриша, чуть дрожащими от волнения пальцами стал листать книгу. Краем глаза он увидел, что седой мужчина в сером согласно кивает.
− Прочтите сначала про себя, − посоветовал он вдруг. Голос у него оказался низким, а его тон доброжелательным. – Мы подождем.
Это всё испортило.
Гриша открыл наконец нужную страницу и послушно пробежал стих глазами:
Любили тебя без особых причин. За то, что ты – внук, За то, что ты – сын, За то, что малыш, За то, что растешь. За то, что на маму и папу похож. И эта любовь до конца твоих дней Останется тайной опорой твоей.
А потом книга в его руках дрогнула. Строчки, вернее их смысл, неожиданно сильно пронзили ему сердце и стали расплываться перед глазами, покрываясь влажной пеленой.
− Читайте же, Соколов, − низкий, чуть удивленный, голос мужчины в сером вывел его из ступора.
Гриша сглотнул и тихо начал:
− Любили тебя без особых причин. За то, что ты внук, за то, что ты сын, − и сбился. Стало уже совсем невыносимо. До перехвата дыхания.
Гриша замолчал, тщетно пытаясь прочистить горло.
− Что это с вами, молодой человек? – с оттенком недовольства и разочарования в голосе спросил его мужчина, − Вам не хорошо стало?
Гриша промолчал. Хотел ответить, но почему-то не мог разжать зубы. Проклятая вторая строка острой пилой гуляла по сердцу. Сын… Сын… За то, что ты – сын… Нет, ответить на вопрос экзаменатора он не мог.
− Вы будете отвечать, Соколов? – раздраженно спросил еще кто-то.
− Вам плохо?
Гриша, к этому моменту все-таки немного справился с чувствами. Отрицательно мотнул головой.
− Нет? Тогда продолжайте читать.
Он глубоко вздохнул, проверяя, перестало ли дрожать дыхание. Не перестало. Но молчать больше нельзя. И Гриша покорно опустил глаза в книгу:
− За то, что малыш, за то, что растешь, за то, что на маму и папу похож, − дыхание опять сбилось, слова шипом застряли в глотке. Гриша снова вздохнул, − И эта… любовь до конца твоих дней… Простите, я не могу читать этот стих!
Это вырвалось неожиданно. Гриша от досады сжал зубы и замолчал, не поднимая головы. Зажмурился, чтобы не видеть тени недовольства, пробежавшей по лицам членов комиссии. Он мог теперь даже и не надеется…
Перед мысленным взором мелькнули кадры из детства. Интернат. Мать отказалась в роддоме. Отца не нашли. Бесконечная череда серых будней. Воспитательница, добрая тетя Нина. Две попытки усыновления. Ничего не вышло. Сбежал. Почему? Не было любви. Потому что не было её.
− Ну, тогда попробуйте прочесть следующее, − вдруг сжалилась над ним женщина с синими губами, − Оно легче.
Гриша уже без энтузиазма нашел глазами нужные строчки:
Просыпаюсь еще в темноте.
Слышу, чайник шумит на плите,
Вижу пляшет огонь на столе.
…
В кухне звякнула дужка ведра.
«Мама, доброе утро!» И свет…
Эта строчка ударила больно. В горле немедленно застрял ком, и Гриша понял, что вслух прочесть опять не выйдет.
− Ну что, Соколов? Вы будете читать? – спросил чей-то невольный голос. Наверное, опять он долго молчал.
− Н-нет, − выдавил из себя Гриша. С силой захлопнул книгу и положил её на край красного стола, − Я… Я не могу читать об этом.
− О чем «об этом»?! – брови женщины поползли вверх.
− Что вы имеете в виду? – в тон ей подхватил седой.
− Ну… О маме, папе… − невнятно забормотал Гриша, мучительно подыскивая слова, но чувствуя, что выглядит сейчас просто жалко в глазах всех этих людей, − О родном доме… Теперь уже у всех присутствующих вытянулись от удивления лица.
Гриша мельком поглядел на них и снова опустил глаза, кусая губы. Они ведь ничего о нем не знают. Конечно, они не поняли и… не поймут! И незачем им понимать. Не те люди они, чтобы понимать его. Его нервы не выдержали:
− До свиданья! – отрывисто буркнул он и вышел из аудитории, ни на кого не глядя.
Сбежал... И вот теперь сидел тут, в сквере, и перебирал в мыслях строчки первых стихов.
"Любили тебя без особых причин... за то, что ты... сын..." - губы беззучно двигались, следуя за всплывающими в сознании словами. Слова эти проникали глубоко, касались старой раны, растравляли, жгли и мучили. Но не было никаких сил сказать им "нет".
И Гриша до того забылся, перестав воспринимать окружающую его реальность, с головой уйдя в переживания, что не сразу почувствовал, как кто-то дергает его за рукав пальто. А когда все-таки очнулся и поднял голову, сильно удивился.
Перед ним стояла девочка лет шести в клетчатой курточке и держалась двумя ручками за длинные завязки на своей желтой вязаной шапке:
− Дядя, завяжите, пожалуйста, − её большие голубые глаза смотрели доверчиво, просящее.
Гриша невольно улыбнулся.
− Вот! Пожалуйста! – девочка потянула за завязки сильней.
Гриша все еще не придя толком в себя, на автомате, завязал их на бантик... И удивился вдруг возникшей заботливой нежности, от которой стало теплеть в груди.
− Спасибо, дядя! – девочка тоже улыбнулась и убежала.
− Постой! – неожиданно вырвалось у него. Она убежала и вернулась боль, еще толком не утихшая.
Гриша с тоской посмотрел вслед девочки. Глупо. Не вернется ведь.
Но девочка вернулась. Она держала в руке пластмассового синего утенка.
− Вот, дядя. Возьмите! – улыбнулась и протянула игрушку удивленному Грише.
Он молча взял её. Посмотрел девочке в глаза:
− Спасибо… − горло опять сдавило, на этот раз от острого чувства благодарности. Нет, не за игрушку, конечно. За то, что он сейчас не один.
Девочка села рядом с ним, болтая ногами.
− Дядя, а как вас зовут?
− Гриша…
Захотелось обнять её. Просто так. Просто потому что, вдруг увидел на её месте себя. Когда-то давно, в детстве, он был тоже маленьким. И тогда он часто хотел, чтобы его обнял кто-то взрослый. Большой и добрый…
− Дядя Гриша? – внезапно серьезно уточнила девочка.
Он улыбнулся:
− Нет. Просто Гриша… А тебя как зовут?
− Юля Смирнова. Мне шесть с половиной. В следующем году я пойду в школу, − она протянула ему руку. Жест явно подсмотренный у взрослых. А может родители научили. − Приятно познакомится!
Гриша пожал маленькую ладошку. Она оказалась мокрой и холодной.
− Это я в луже была, − пояснила Юля, − А у тебя руки очень теплые.
Она проворно сунула в его руку и вторую озябшую кисть. Гриша слегка растерялся от её непосредственности. Вот ведь, какая маленькая и какая доверчивая… В груди окончательно оттаяло. Стало спокойно и хорошо. Он накрыл маленькие холодные ручки второй ладонью, подавшись порыву, чуть сжал их, словно обнимая.
− А где ты живешь, Гриша?
− Рядом. На Первомайской улице…
− А мы тоже там живем! – радостно воскликнула Юля, подпрыгивая на скамейке.
"Таким вещам могут радоваться только дети", - подумал Гриша. Он почувствовал, как его рот расползается в счастливой бездумной ответной улыбки. Восторг девочки передался ему.
− Я, мама, папа и братик Костя. Он такой вредный! А мама мне всегда на день рожденья много-много конфет покупает. Шоколадных. Во-от такую коробку!
Юля с сомнением посмотрела на свои руки, которые грелись в ладонях Гриши.
"Наверное, решает, стоит ли их вытаскивать оттуда и показывать размер коробки, или достаточно просто округлись глаза. Не вытащила… А глаза, точно округлила. Большие такие сделала," - Гриша улыбнулся.
− А я хочу, чтобы мне подарили котенка. Ма-аленького. Папа сказал «посмотрим»… У меня скоро день рожденья. Зимой. А тебе что мама покупает на день рожденье? – неожиданно спросила девочка, серьезно посмотрев на него.
Гриша невольно вздрогнул: вернувшаяся боль кольнула в сердце. Вздохнул:
− У меня, Юленька, нет мамы.
Девочка резко выпрямилась и, кажется, даже задержала дыхание:
− Как?!
− Так. И папы нет. И брата – тоже.
− И брата?! Значит… Значит, ты ничейный? Государственный? – Юля выговорила последнее слово по слогам.
− Выходит, что так, − Гриша почему-то виновато пожал плечами. Улыбка потухла на детском лице, и он сразу пожалел о своей откровенности. Нашел перед кем душу открывать… Она же маленькая, чувствительная. Вон как смотрит. Еще плакать начнет…
Но плакать начал он, не девочка. Долго смотрел в детские потрясенные глаза, а потом у самого в глазах защипало, запекло и… Потекло по щеке.
Чертыхнувшись, Гриша порывисто размазал эту гадость по лицу. Не понимал он сейчас себя. Столько лет жил с этой болью. Носил её в себе. И хоть бы раз… А тут… Потрясение в голубых глазах Юли, по-детски честное и такое живое. Просто душу наизнанку!
Снова потекло.
− Черт!
Гриша совсем отпустил руки девочки и принялся растирать глаза. Смущенный, он не сразу понял, что происходит. А Юля просто встала на скамейке на колени и молча стала гладить его по волосам, приговаривая, «как взрослая»:
− Не плачь, Гриша. Не плачь… Не надо плакать. Я когда заболела, мы пошли в больницу с мамой. Там тетя мне пальчик уколола. Больно было. А я не плакала. И ты не плачь… А потом я пришла домой и там уже плакала. А мама меня погладила, и я перестала плакать… Хочешь, Гриша, я буду немножко твоей мамой? Или хочешь, я попрошу свою маму побыть твоей мамой тоже? Хочешь? Тога ты будешь моим братиком. Ты лучше Костьки!.. Ну, не плачь, Гриша.
Гриша слушал её, кивал, чувствовал, как согретые его руками детские пальчики путаются в его волосах… Сердце разрывалось от острого, словно боль, облегчения. И слезы продолжали катиться сами по себе. Он ничего не мог с ними поделать.
Потом Юля перестала его гладить. Вздохнула. Достала из кармана курточки носовой платок и… начал старательно вытирать им его лицо.
Гриша смотрел на неё и, впервые в жизни ему было так потрясающе легко дышать. И это несмотря на слезы.
А девочка всё терла и терла его щеки, придирчиво рассматривала результат. Но слезы все равно бежали. Юля хмурилась и терла снова.
И так продолжалось довольно долго. А потом Юля опять села рядом с Гришей. И они стали молчать.
Так и сидели, пока Гриша не увидел, как к ним приближается молодая симпатичная женщина в бежевом пальто и черном беретике.
− Юля, не приставай к дяде! – еще издали крикнула она, − И слезь сейчас же со скамейки, она мокрая!
− Это моя мама, − пояснила Юля.
Улыбнулась Грише, соскочила со скамейки и побежала навстречу женщине, крича:
− Мама, это Гриша!
Юлина мама, подойдя, бросила на Гришу слегка удивленный взгляд. Видимо, лицо у него было от стараний Юли красное, что могло наводить на всякие мысли.
− Здравствуйте, − сдержанно сказала женщина, − Вы простите, Юля у меня такая не послушная. Стоит отвернуться, тут же бежит куда-то с кем-то знакомиться… Юля, пойдем. Нам пора домой.
Она хотела взять девочку за руку, но та вдруг увернулась и побежала обратно к Грише, схватила его за руки и заглянула в глаза:
− Гриша, пожалуйста, скажи свой адрес! – быстро выпалила она.
Он сказал.
− Юля! Я кому сказала? Не приставай к дяде! Пойдем! – женщина проворно поймала её за руку и легонько потянула к себе.
− До свиданья, Гриша! – девочка, увлекаемая мамой, внезапно подалась вся вперед, повиснув на ее руке, и поцеловала его в лицо, − Я приду к тебе в гости!
− Юля!.. Извините ее ради бога, она у меня такая непосредственная...
− До свиданья, Юленька…
Он хотел обнять её. Вот теперь действительно захотел очень сильно. Даже протянул руку. Но не дотянулся – девочка уже у тому моменту отпрянула и отвернулась.
И быстро побежала вслед за женщиной, обращаясь к ней так же громко:
− Мама, можно я пойду завтра к Грише в гости?
Гриша проводил их взглядом до самого конца аллее. Потом, оставшись один, прислушался к себе. Немного болела голова, но на душе впервые в жизни было так легко и здорово, что хотелось…
Хотелось сделать что-нибудь большое и хорошее… И еще… Вернуться назад в Театральное и всё там всем объяснить. Извиниться за то, что вел себя, как идиот, и напроситься на вторичное прослушивание.
Да, и прочесть им там и про дом родной и про остальное! Теперь-то он сможет…
Allie27 (27-го, 31 год)
