Антон Семенов (с)
Чрезмерное уподобление влечет за собой отсутствие.
«Театр Яда»
***
Мне сказали, что я похожа на Эмми Уайнхаус. Никогда бы не подумала! Должно быть, сказывается семитская кровь, или дело в замысловатом начесе, который я соорудила на своей голове? Раз снимают голышом, то почему бы не отыграться хотя бы на начесе! Я прошмыгиваю к свободному месту у зеркала. Да, от волнения, непривычной прически и броского макияжа у меня, и правда, какой-то бесноватый вид. В крайнем случае, обо мне позаботиться гримерша. Я оглядываюсь по периметру комнаты. Она суетится возле парней: наносит консилеры, пудрит и глуповато хихикает в ответ на их робкие вопросы, – слишком занята, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как моя скромная персона.
В небольшой прихожей, импровизированной общей гримерной, волнение и суматоха. Нас ровно дюжина, как и оглашалось в анонсе. На вид никому нельзя дать больше тридцати. Без одежды каждый чувствует себя немного неловко. С затаенным любопытством я исследую наготу гостей: ни одного целлюлита или пивного живота. Не поверю, если мне еще раз скажут, что нас выбрали исключительно за наше творчество. Конечно, может статься, что это всего лишь странное совпадение, в чем я, впрочем, очень и очень сомневаюсь.
***
Невзирая на то, что я никогда раньше не слышала о «Верминионе», оказаться в списке приглашенных писателей было для меня величайшей честью. Они собирались, как бы это сказать… экранизировать моего «Горящего мерина». Первое выдающееся событие за всю мою творческую карьеру! «Свободная трактовка; весь материал снимается за один день; участие автора – обязательно», – писали они в объяснительном письме. Все детали постановки держались от меня в строжайшем секрете. Таков, по их словам, был принцип проекта.
Смиряя мегаломаниакальные надежды, я изо всех сил готовила себя к разочарованию, тому, к чему, по моему мнению, всегда должен быть готов начинающий автор. Тем не менее, я села на диету, перекрасила волосы в драматический, черный цвет, до мельчайших деталей продумала свою речь и убранство. В назначенный день, проверяя электронный почтовый ящик в миллионный раз, я наконец-то обнаружила письмо с информацией относительно времени и места долгожданного мероприятия.
К моему удивлению, указанный адрес оказался квартирой на втором этаже жилого дома, переоборудованной, как оказалось позже, в студию. Навстречу вышла статная женщина с грустным рыбьим лицом, одетая в нарядное вечернее платье и фартук. Привратница выглядела очень озабоченной, поместила меня в прихожей с остальными участниками проекта и сразу же удалилась по своим делам. Во время ожидания я успела перекинуться несколькими репликами с ранее пришедшими гостями. Оказалось, они знают не больше моего и так же находятся в легком замешательстве. Вскоре нас пригласили на кухню, угостили безалкогольным мохито и провели короткий инструктаж.
***
Мы должны раздеться догола и занять зрительские места в углу большой, занавешенной тяжелыми синими шторами комнаты – импровизированной сцены, где нас ждали поставленные в два ряда стулья. Ох уж этот экспериментальный кинематограф! Надеюсь, они замаскируют потом на видео наши срамные места? Я постеснялась спросить об этом, опасаясь раньше времени прослыть ханжей.
Перед выходом нам раздают бумажки: вырванные из журналов листы, вырезки из старых газет. Каждому автору посвящается отдельная интерлюдия, в которой он должен произнести свою речь, а именно краткий пересказ полученного текста. Если бы в нем был хоть какой-нибудь смысл! Мне достаются две маленьких вырезки: из сельской газеты за 2002-ой год, несколько абзацев из статьи об урожае свеклы без логического начала и заключения, и еще что-то, пожелтевшее и в пятнах, совсем невнятное, кажется, объявление какого-то экстрасенса. Озадаченная, я с завистью смотрю на тех, кому досталась более значительная речь. Кое-кто, наверное, из более важных гостей, получил целые страницы из глянцевых журналов!
Мы занимаем места. Я выбираю крайнее место в первом ряду. Из потолка и стен на нас устремлены беспристрастные глазницы камер наблюдения. Кто-то с напряженным и вдумчивым видом изучает полученные клочки печатной продукции, кто-то растерянно озирается по сторонам. Никто не возмущается, никто не уходит. По правде говоря, я бы не удивилась, если бы вся эта затея оказалась странным, осовремененным сатанинским обрядом, заканчивающимся жертвоприношением как минимум одного из нас, в каком-то смысле девственного, начинающего автора.
И вот шоу начинается. Его убогая незамысловатость поражает меня с первой минуты. Декорации практически отсутствуют, как будто первостепеннейшая задача зрителя – их домыслить. Возможно, их дорисуют позже. Компьютерная графика или как там оно называется? Но вряд ли им удастся скорректировать бездарную игру актеров... хм, актера – так будет правильнее. Он пытается играть сразу несколько ролей, имитируя женские, мужские, даже детские голоса, и практически все время находится на сцене, отлучаясь лишь для того, чтобы сменить образ: нацепить накладные усы, взять тросточку, обмотаться гипертрофированным боа или по самые брови нахлобучить выцветшую черную шляпу. У него преувеличено важный вид, как будто это он здесь всем заправляет (режиссер-постановщик, продюсер или еще что-то в этом роде). Есть и другие, несколько человек, они выходят на середину комнаты, заливаются густой краской, запинаясь, тараторят свою роль и тут же ретируются.
Скоро полночь. Только что окончилась третья постановка. Моя – девятая по счету. Я прикладываю все усилия, чтобы не заснуть и дождаться своей очереди. Подразумевающей высокий смысл интонацией, моя соседка несет какую-то пургу об открытии катка в Миргороде – это ее интерлюдия. С благоразумным видом я терпеливо жду, когда она завершит свою речь. Затем кладу голову на ее плечо. После нескольких безуспешных попыток стряхнуть меня (я слишком устала, чтобы считаться с ее недовольством), она уступает, и я засыпаю сладким сном.
Мне снится разрешившееся ожидание: вот-вот начнется моя часть и нужно произнести заготовленную речь. Я понимаю, что забыла текст, и начинаю молоть какую-то чепуху о назначении писательства, сдабривая ее никому не интересными благодарностями. Прямо тебе вручение Пулитцеровской премии, никак не меньше! Но никто не обращает на меня внимания, и я чувствую, что теряюсь…
Я просыпаюсь от того, что кто-то толкает меня в бок. «Просыпайся, ты можешь попасть в кадр», – раздраженно шепчет соседка.
Симулируя высокие страсти, актер, словно недорезанный козленок, мечется по сцене: то высоко подскакивает, вращаясь в прыжке так, словно хочет ввинтиться головой в потолок, то падает и валяется по полу с душераздирающими стонами. Если бы я не видела его прежней игры, то не на шутку бы сейчас испугалась. Он повалился и корчится прямо возле моего стула, изо всех сил мельтеша кривыми ногами. Я впервые вижу его с такого близкого расстояния. Лицо актера нарисовано поверх толстого слоя грима: вспышки ярко-малиновых румян на щеках, губная помада, подкрашенные брови, черная подводка вокруг светло-серых глаз. Но вся эта театральная мишура не в состоянии скрыть вопиющего множества глубоких морщин, дряблых складок возле ушей и на шее, пугающую, безумную пустоту во взгляде. Мне кажется, ему, как минимум, семьдесят, может даже девяносто лет.
Меня начинает душить смех. Его физиология сильнее моего воспитания: он завладел моим дыханием и вываливается из моей груди раскатистыми залпами. На меня начинают смотреть, возмущенно шикать… Но я не могу остановиться. Пусть посмеются вместе со мной! Я бесцеремонно тычу пальцем в лицо застывшего от недоумения актера. Он возмущен. Он потерял дар речи. Он бы покраснел от гнева, если бы не грим, если бы вместо формалина по его сосудам текла живая кровь. Я хохочу так, что сваливаюсь со стула. Несколько человек пытаются водрузить мою сотрясающуюся от смеха тушку обратно, но я снова падаю на пол. Я срываю их шоу, лицедейство, которого они ждали с таким нетерпением, которого я ждала с таким… От этой мысли мне становится еще невыносимее, смешнее.
Я не помню, как добралась домой. Кажется, явились охранники и отнесли меня в соседнюю комнату, где, вместо того, чтобы принести меня в жертву богам популярности, искусства, денег или чего-нибудь еще, помогли одеться, дали успокаивающего и вызвали такси.
Я нарушила их дюжинность. Интересно, у них был запасной автор? Надеюсь, монтажер вырежет из фильма мое недоумочное лицо.
byalchik (18-го, 28 лет)
