«Здравствуй, дорогой мой Тимофей Нилович! Шлю тебе весточку и пожелания крепкого-крепкого здоровья. Держись там, родненький наш, не пускай врага в дом. А то как же жить-то под немцем? Будь смелым и сильным, а мы уж за тебя здесь молимся!
У нас с девочками все хорошо, ты за нас не переживай, не думай ничего плохого. Мы теперь живем в другом селе. Соседка позвала, вместе и ушли из Заветного. Кругом красотища необыкновенная: куда ни глянь – горы небо синее подпирают! Высоко!!! А воздух – что мёд, надышаться нет никаких сил! Цветов море, трава зеленая в пояс, девочки так рады, целыми днями гуляют! Рядом речка горная бежит, поет хрустальным перезвоном! Вода в ней чистая-пречистая и ледяная, вкусная – не напьешься!
Я помогаю хозяйке Фатиме по дому. За то она нам комнатку дает и кормит. Молока у нее много: в хозяйстве корова, козы, овечки. Учит меня балкарской кухне, то сыр с ней готовим, то хычины печем. А я ее научила крючком вязать да кружево плести, по вечерам рукодельничаем на продажу.
Галочка тоже кое-что уже умеет, носочки тебе шерстяные связала, передает папе гостинчик. Как переехали в новый дом, отметили ее пятилетие. Она все больше на тебя становится похожа, и личиком, и характером. Чернявая, темноглазая, нравом настойчивая, смелая, самостоятельная. Во всем мне помогает, сестричек младших воспитывает.
Подарила я ей кулон гранатовый, что ты мне на сватовство принес, помнишь? Ах, как она радовалась, примеряла да перед зеркалом крутилась! Смотрела я на нее и видела, как мы с тобой, Тимофей Нилович, в тридцать шестом гуляли в саду под луной. Как соловьи то заливались, сердце от радости выпрыгивало из груди! Как цветущие абрикосы и вишни благоухали, до головокружения! И слова твои помню, все до единого… Родимый мой! Судьбинушка моя!.. Храни тебя Бог! Кабы не детки, рванула бы к тебе на фронт – хоть медсестрой, хоть солдаткой!
Людок и Вареник тоже растут, обе на сестрицу твою, Матрену, похожи – такие же белокурые и синеглазые. Здесь в Верхнем Гирхожане все на них смотрят с изумлением – никогда не видели таких беленьких деток, да еще и одинаковых – снежинками их называют. А они, затейницы, языка то не знают, а уже друзьями обзавелись, не пойму, как!
Так что, все у нас хорошо, не волнуйся. Растем, ждем тебя и молимся, каждый вечер молимся! За тебя, за соратников твоих и за победу! Церквей тут нет, одна только мечеть крошечная, но я иконку бабушкину из дома прихватила, уберегла. Услышит нас Боженька, не может не услышать!
С горячим сердечным приветом, твоя жена Александра Дементьевна и дочери Галина, Людмила и Варвара.
Село Верхний Гирхожан, 15 сентября 1942 года»
***
Шура вскинулась на постели от шума во дворе, сердце колотилось раненой птицей – кто-то изо всех сил стучал в дверь и кричал. Она накинула на сорочку шерстяную шаль и выскочила в сени.
- Кто там? – испуганно.
- Шурка, открывай бегом! Беда! Ну, это же я – Светка! Открывай быстро! – голос срывался и захлебывался, стук в дверь не прекращался, но Шура узнала голос ближней соседки и распахнула дверь в ночь.
Света в платье с надорванным подолом, растрепанная и с дикими глазами, вбежала в хату.
- Шурка, поднимай детей, быстро собирайся! Немцы! Немцы вот-вот в село зайдут! Армавир уже бомбят!
- Ох, Господи! Да куда же?! Ох, что же теперь?! – охала перепуганная Александра.
- Не охай уже! Я с Кулясихой договорилась, она нас в свою телегу возьмет, всё ж не пешком с малолетними детьми. У тебя пятнадцать минут! Детей поднимай, что стоишь?! Деньги есть у тебя?
- Ну, есть, немного только… - двадцатидвухлетняя Шура совсем растерялась.
- С собой только самое необходимое бери, теплые вещи, обувь, - тараторила Светка. – Возьми еще что есть ценного, что можно будет потом продать, только не тяжелое. Деньги нужны будут точно! Инструмент свой возьми вязальный, может, удастся хоть как-то заработать. Шура, ну, что ты стоишь?! Девочки, подъем!!! – заорала не своим голосом соседка.
Но девочки уже проснулись от шума и стояли в дверном проеме, испуганно поглядывая то на мать, то на тётю Свету. И только увидев детей, Шура как будто очнулась и кинулась одевать малышек и собирать вещи.
Через двадцать минут они с пожитками, увязанными простыней в большой узел, бежали через соседский огород к телеге их старой одинокой соседки. Света с годовалым Ванькой на руках уже сидела в телеге на своем узелке с вещами. Как только Шура с детьми залезла в телегу, Кулясиха подстегнула немолодую лошадку, и они тронулись полями в сторону Невинномысска.
Нелегкая дорога до Пятигорска заняла больше недели. Ехали, в основном, ночами, а днем прятали в лесу телегу с детками и пытались найти продукты. Люди, напуганные близящейся войной, хранили продукты для себя, рынки были почти пустые. А те, кто продавал еду, заламывали нереально высокие цены. Чтобы кормить детей, женщинам пришлось продать спекулянтам почти все немногочисленные ценности, которые взяли с собой, убегая из родного села Заветного.
Но в Пятигорске случилась непоправимая беда, их лошадь сломала ногу: женщины и дети остались без транспорта. Кулясиха продала лошадь на бойню и решила осесть в Пятигорске, хотя фронтовые прогнозы для этого города тоже были невеселые. Предприимчивая Светка разузнала в городе, что сейчас самое безопасное место – это высокогорные села. Было решено ехать дальше в сторону Баксана, а там уже бежать в горы.
- Шура, я нашла повозку, которая ночью выезжает в сторону Баксана. У тебя осталось что-нибудь на продажу? Цена за проезд больно велика, моих остатков не хватит.
Александра достала из-за пазухи носовой платочек, завязанный узелком, и развернула его. На тонкой белой материи лежала серебряная цепочка с гранатовым кулоном-капелькой и крупные богатые серьги из яшмы. Дрожащей рукой она взяла серьги, подаренные ей теткой в день свадьбы, и протянула Свете.
- Слушай, это очень дорогая вещь, пригодится еще, - разглядывая серьги, сказала соседка. – Давай лучше вот этот кулон, - и потянулась к гранатовой капельке.
- Нет! - вскрикнула Шура и скомкала платок в ладони. – Нет, Света, не могу! Бери серьги и иди продавай! Кулон – это ведь подарок Тимофея Ниловича! Бери серьги и иди, больше у меня ничего нет, - не сдерживая слез, прошептала Шура.
Свете удалось выгодно продать Шурочкины серьги, хватило и на дорогу, и на провизию в пути, и еще немного осталось.
Как ни держались друг за друга добрые соседки, но в Баксане их пути разошлись. На местном рынке Светка приглянулась одному старому кабардинскому князю, он взял ее вместе с ребенком в свой дом помощницей по хозяйству.
- Как же ты, Света, мужу-то в глаза смотреть будешь?! – горевала при расставании с подругой Шура.
- А как мне выжить с ребенком? – возмутилась соседка. – Подохнуть с голоду самой и ребенка замучить?! Сашка, ты молодая еще, глупая! А я за свои тридцать пять жизнь получше знаю! Ничего, от меня не убудет, дело бабское, привычное – на перинах чай не на гвоздях! А муж, если и вернется с войны, должен будет простить, я же ему сына берегу – собою жертвую!
Так и расстались подруги, не зная, доведется ли им еще когда-нибудь встретиться.
Александра сидела в обнимку с детьми на скамейке за рынком и горько плакала.
- Господи, да куда же я теперь одна с малышками?! Денег осталось на пару дней, продавать уже нечего! Куда ехать и как?! Уж лучше было бы остаться дома и погибнуть в родных стенах, чем вот так скитаться! – слезы застилали ее глаза, голова раскалывалась от боли и страха за детей.
Но вдруг она услышала робкий шепот старшей дочки Галочки:
- Мама, мам, посмотри, это папа? Наш папа?
Шура вскинула голову. Чуть поодаль от них медленно, прихрамывая на правую ногу, шел человек средних лет в солдатской форме. Издалека действительно был похож на Тимофея Ниловича. Но, присмотревшись, Шура поняла, что это не ее муж.
- Доченька, нет, это не наш папа.
Галочка грустно вздохнула и положила голову маме на колени. Играющие в сторонке Людок и Вареник, увидев это, тоже кинулись к маме и обняли ее ноги.
- Господи, прости меня, глупую! – затряслась в судорожном шепоте Саша, обхватив руками маленьких дочек. - Прости неразумную! Ослабела духом, разуверилась в твоей помощи и справедливости! Прости, Господи! Муж на фронте воюет, Родину защищает, а я тут нюни развела! Стыдно! – она еще крепче обняла девочек, закрыла глаза и начала читать молитву, вымаливая здоровья и силы любимому мужу.
- Эй, что с тобой? – Шура не сразу поняла, что обращались к ней. –Эй, дорогая, плохо тебе? Что случилось? - над Александрой и девочками склонилась пожилая мусульманка и коснулась рукой плеча молодой мамы.
- Вы мне? – робко прошептала Шура.
- Ну, а кому же? Тут в округе только ты одна так горько рыдаешь! – с ярко выраженным акцентом выговорила старушка. – Похоронку что ли получила?
Шура, растроганная таким вниманием, кратко рассказала свою историю новой знакомой, которая представилась Фатимой.
- Знаешь, что? – задумчиво сказала старушка, помолчав немного после Сашиной истории, - а поехали со мной! У меня большой дом высоко в горах, двенадцать дочек на мне, а муж и двое сыновей тоже на фронте. Будешь помогать мне по хозяйству, вместе проще будет выжить. Детей твоих голодными не оставлю, не бойся. Война и сюда, в Баксан скоро придет, да так высоко к нам не заберется, сбережем наших кровиночек.
Шура кинулась целовать руки Фатиме, но та ее оттолкнула:
- Что ты, с ума сошла?! В какой стране живешь? Что я барыня какая, руки мне целовать?! Бери девочек и пошли, там дочка в повозке уже заждалась меня. Завтра будем дома.
За разговорами в дороге Шура узнала, что Фатиме нет еще и сорока лет. Двенадцать дочек – старшей пятнадцать, младшей три года – жили с ней, а двое старших сыновей ушли с отцом на фронт. На одного из них Фатима уже получила похоронку, второй пропал без вести. И муж уже давно не пишет.
Александра с девочками нашла приют в селе Верхний Гирхожан. Жизнь там была нелегкая: вести такое большое хозяйство и растить пятнадцать детей было очень тяжело даже вдвоем. Шура в кровь сбивала руки от бесконечной стирки белья и мытья посуды в ледяной воде из горной речки. Заготовка дров на зиму надрывала спину ей и еще троим старшим девочкам Фатимы. Почистить и помыть скотину, надоить молока, вычистить скотные сараи – тоже не простая задача для девушки, которая привыкла к тонкой ручной работе. Ведь Шура была редкой кружевницей, к которой до войны выстраивалась очередь с заказами из города. Маленькой Галочке тоже пришлось работать, с другими маленькими девочками они целыми днями мыли, сушили и чесали овечью шерсть, делали из нее пряжу, чтобы мамы могли вязать им теплые вещи.
Но как бы ни было тяжело Саше, никогда она не жаловалась ни людям, ни Богу! А только благодарила его за каждый новый день, полный надежды, и просила здоровья мужу. Что бы она ни делала, всегда сопровождала ее молитва о нем! Эти молитвы наполняли ее жизнь особым смыслом и придавали невероятных сил хрупкой молодой женщине, заставляя жить и ждать!
***
«Милая моя Александра Дементьевна, солнце мое ясное! Дочурки мои сладкие! Пишет вам ваш муж и папка!
Письмо ваше получил, читали всем взводом. Спасибо Вам, родные мои, за пожелания и молитвы! Всем нам сердца согрели и сил придали! Без ваших молитв пропасть бы нам всем давно!
Знаю, что наше Заветное заняли немцы. Но это ненадолго! Доберемся мы до них, отобьем наши хаты, очистим землю отцовскую от нечисти фашистской. Хорошо, что уехали вы оттуда, иначе всем гибель – эти сволочи жгут все дотла, травинки живой не оставляют. Береги девочек, Шурочка! Это самое ценное, что у нас есть. Только за детей наших и стоим насмерть! Все остальное – наживное.
За меня не волнуйтесь, жив и здоров я. Правда, немного зацепила меня вражеская пуля, свистнула у плеча, но это только царапина. Через пару дней заживет. А Николай, Светланин супруг, погиб, царство ему небесное! Мы с ним так и воевали с первого дня рядом, да разорвался около нас снаряд немецкий – мне по ногам мелочевка осколочная прошлась, даже ранением стыдно назвать, зря только в госпиталь отправили. А Николая так насквозь и прошил кусок металла. Горько, мы же с ним вместе сызмальства! А тут увидел, как из родного человека душа вон! Но ты о плохом не думай, Александра Дементьевна, и всем женщинам поблизости передай, что мы жизни свои положим, а врага из дома нашего выпрем, да еще догоним и таких чертей ввалим – в ад будут проситься, как в санаторий на курорт!
Галочку поздравляй от меня с прошедшим днем рождения, а Людушку и Варюшку – с наступающим. У меня они на фотокарточке еще совсем маленькие, интересно, какие теперь выросли красавицы. А еще часто на твою карточку смотрю.
Помню, как увидел тебя впервые у Иванковых во дворе, так и обомлел. Откуда такая красота неземная в нашем селе?! Кожа беломраморная, аж светится! Глазищи зеленые – что омут, так и манят в них утонуть. Кудри каштановые из косы густой непослушно выбиваются! А как голос услышал, так совсем разум потерял! Три ночи спать не мог, милая моя! Все ты мне грезилась, глазами топила и песней сладкой поила. Помню, как в саду тебя подкараулил и дал гранатинку на цепочке, сказал: коли примешь, так быть мне твоим мужем! Ах, как пели соловьи и пахли вишни! Все помню, краса моя! Любовь моя!
Вот и с фотокарточки ты смотришь на меня своими зелеными бездонными глазами, а на шее – красная капелька на серебряной нитке! Вернусь с войны, и опять запоют соловьи в садах Заветного!
Сталинград, Эвакогоспиталь №1584, 24 октября 1942 года»
***
И дрогнули руки, письмо уронив на колени.
Уставшее сердце как будто застыло в груди:
«Ты думал, что я не пойму, не увижу подмены?
Ты только домой возвращайся, живой приходи!
Твой почерк узнаю из тысячи-тысячи строчек!
А этот чужой и холодный, хоть пылки слова.
Без рук или ног возвращайся и вырасти дочек,
Ведь мне не прожить и минуты со званьем «вдова»!
Меня не щади, я люблю тебя с прежнею силой!
Не ври мне про легкие раны, они – не твои!
Пусть девочки плачут над нашею общей могилой,
Чем буду я слышать одна, как поют соловьи».
Allie27 (27-го, 31 год)
