-= Клуб начинающих писателей и художников =-

Николай зевнул, моргнул, взял пульт с подлокотника и выключил телевизор. Прикрыв глаза, он откинулся на спинку кресла. Десять ноль ноль - сводка криминальных новостей. Десять двадцать - “Полезное садоводство”, одиннадцать - “Здоровье для всех”.

Вот уже какое-то время он знал программу на зубок. Всех четырех каналов, которые ловил его старенький цветной филипс. Когда жизнь еще шла вверх он купил его на тринадцатую зарплату, вторую половину потом выплачивая частями.

Теперь любимый, без сбоев проработавший семнадцать лет филипс больше не заряжал счастьем. Он его забирал. Смотрение в мигающий экран, казалось, высасывало жизнь, заполняя ее какой-то сухой, ломкой ватой. Совсем как ожидание в очереди на отметку по безработности, где он проводил по три часа в полдень каждого второго понедельника.

В этот день серая очередь, где от каждого третьего несло застоявшимся перегаром молчала. Тут и там гулко кашляли заядлые курильщики и Николай, оглядываясь на них радовался, что за всю жизнь ни разу не взял сигареты в рот. Из кабинета вышла женщина и присела рядом с другой, в очередь. Они затрещали, а потом зашушукались, заговорщически посматривая на окружающих мужчин.

Николай посмотрел на часы. Еще один час ожидания и он получит свою отметку, а значит, еще одно пособие, и еще какое-то время затишья. А к тому времени уж точно нарисуется какая-нибудь работа. Самоуправление ведь что-то делает, чтобы восстановить рабочие места. Это было вчера в новостях. И месяц назад тоже.

За раздумьями о своих перспективах Николай заснул, потом, спросонья отвечая невпопад, за десять минут отстрелялся в кабинете инспектора, и, довольный собой, комкая шапку в руке вышел на холод.

Подъехавший к станции автобус как раз издал усталый вздох, собираясь отчалить. Николай крякнул, махнул автобусу шапкой, словно водитель мог его видеть своими стоп фарами, и бросился через дорогу в сторону остановки.

Сзади раздался оглушительный рев гудка и угрожающий шорох камней по асфальту. Николай в ужаса застыл и обернулся. Теплым воздухом с запахом машинного масла на него дышала огромная фура. Из кабины появилась голова водителя и полился поток несусветной брани. Николай, держась за шапку как за спасательный круг, засеменил к обочине. Фура, хрустнув камнями, тронулась. У перекрестка мелькнул бело-голубой зад отъехавшего автобуса, а Николай все стоял и вертел в руках шапку, пытаясь перевести дух.

Час спустя старый Икарус медленно и мерзло вез его через серые поля обратно в поселок. Николай по привычке смотрел в сторону завода. Дым над его трубами как перестал клубиться полгода назад, так и прятался где-то там, в жерле печи, в памяти несожженного, а теперь растасканого под домам поселка угля.

Николай сошел на станции и направился к себе. Ветер на соседней улице скрипел покосившейся калиткой. Черная жучка, дрожа слипшейся шерстью скучающе смотрела на редкие сухие листья, которые волочил по улице ветер. Слишком холодно, чтобы играть. Из ближайшей пивнушки доносился мерный перестук опускаемых на столешницу кружек с пивом.

Николай заметил велосипед прислоненный к крыльцу и направился к покосившейся будке. На скрип двери все головы обернулись, но увидев его вновь потупили свои взоры. Николай подошел к стойке, заказал кружку и довольно глядя на ожившие комья пены медленно пошел к крайнему столику.

Мужики, облепившие его словно мухи липкую ленту нехотя раздвинулись, впуская Николая. Тот радостно поставил на стол кружку и поднял глаза. Все взоры были направлены вниз, словно никто и не собирался над ним по обычаю посмеяться. Николай озадаченно осмотрелся, и даже обернулся на дальний угол комнаты, ожидая еще большего подвоха. Но тут заговорил Михалыч, поднимая очередной тост за оставившего их весельчака и обрубщика Васю.

Николай обескуражено выпил и деликатно попросил объяснений. Отдав дань покойнику все немного помолчали и, для приличия изобразив нежелание говорить об этом, скоро на перебой по косточкам разобрали  для Николая уход брата по оружию.

Домой Николай пришел изрядно навеселе и одновременно чудовищно озадаченным. Как же так? Разве так бывает, чтобы мужик, можно сказать в расцвете сил, взял и повесился? Да еще из-за такой глупости, как стиральная машина?

Николай, вот, в свое время сделал правильный выбор в пользу телевизора. Постирать ведь можно и вручную. Или за полтинник отдать соседке. Да, в жидкие времена, как сейчас, приходилось делать это через раз, но… Нехотя Николай не раз отмечал для себя, что вот уже неделю он спит на серых простынях и полотенцем, перед тем как воспользоваться, приходится похрустеть. Так оно ссыхается от нехватки свежести. Но ведь это не грязь, это просто усталость. В конце концов они же не пахнут!

Но у Васи все было совсем по-другому. У него была жена и дети, после школы сразу сбежавшие в районный центр. Не удивительно, что она заела его этой машиной. Чего еще хотеть в таком месте женщине, у которой плита уже есть. Только ее, только машину. Но вешаться из-за этогого? Николай все никак не мог этого понять.

Внезапный уход коллеги не отпускал Николая и он, особо не задумываясь о возможных последствиях этого шага, таки оглянулся на свою прожитую жизнь. Оглянулся, и в тот же миг, его жизнь перестала подчиняться ему так, как подчинялась последние тридцать лет, проведенные в литейном цеху своего родного завода. Она вдруг перестала казаться правильной, решения оптимальными, а выборы единственными. Поток вопросов сбил его с ног.

А стоило ли в тот день идти за Морозовым, который обещал угостить пивом? Ведь всего за пять минут до того, как его по приколу избили, что-то ему подсказывало, что скорее всего это развод.

А правильно ли он поступил настучав на своего мастера, узнав, что тот ворует арматуру? Ведь мастер, как оказалось, был в доле с завцехом, а его только лишили премии.

А может стоило в тот раз отказать Машке, которая пришла к нему переждать ночь, после того, как ей чуть не выбил глаз Гаврила? Ведь Машка тупо спала, а на следующий день Гаврила чуть не выбил глаз ему.

Вопросы заполняли все осязаемое пространство вокруг, напирали на него с шепота переходя на крик, споря друг с другом за место в центре его внимания. И возможно на утро Николай бы об этом даже не вспомнил, но перед его глазами непременно стоял образ Василия, висящего на веревке, другой конец которой был привязан к стиральной машине. И глядя на него, Николай понял, что он теперь обязательно должен найти ответ на один  вопрос - “в чем был смысл прожитой мною жизни?”.

На утро Николай достал из чулана новую общую тетрадку на девяносто шесть страниц в рыжей пластиковой обложке, взял ручку, и вышел из дома. Он направился к соседке-стиральщице, затем к соседу по другую сторону дома, затем к одному бывшему коллеге, затем к другому и к вечеру, затемно вернувшись домой, обнаружил что его тетрадь девственно чиста.

В то же время, к вечеру, у многих  в поселке появился новый повод для баек, сплетен и смеха. Настроение в общем было выше среднего, анекдоты рождались сами собой: дурак-Николаша проносился весь день как угорелый, вытягивая из каждого встречного-поперечного, а сделал ли я для тебя когда-нибудь да что-нибудь важное. И в то время как Николай опустошенно смотрел на нетронутый разворот тетради, поселок дружно поднимал свой градус за счет алкоголя и новых “николашных” баек.

После нескольких дней беспомощного обивания порогов Николай стал заполнять тетрадь сам. Он решил, что если тетрадь не заполняется списком свидетельств, ради которых стоило жить, он заполнит ее списком свидетелей, с которыми еще нужно встретиться.  

Одно за другим он вписывал в тетрадь события своей жизни и имена связаных с ними людей, постепенно все больше и больше углубляясь в свое прошлое. Он не решался выделить ни одно из этих событий как особо значимое, потому как ни одно не обладало масштабом того, чтобы стать отцом ребенку, мужем женщине или героем отечеству. Да что там говорить, ведь он не сделал ничего и чуть менее значимого.

Потратив на тренировку своей памяти несколько дней Николай вновь отправился на поиски свидетельств. И несмотря на то, что с ним говорили, что  многие признавали его участие в их жизни, ни один так и не признался, что Николай сделал для него что-то особенное, что-то по-настоящему значимое.

Но Николай не оставлял надежду. Возможно кто-то еще вспомнит что-то важное, но временно забытое. Именно на тайну, сокрытую в коридорах  чужой памяти Николай уповал, в очередной раз просматривая свои заметки, не видя, увы, ни одного выделенного замечания, ни одного восклицательного знака.

Долгое время Николай надеялся что именно те, кто отказались отвечать на его расспросы сделали это из скромности. Зачем человеку заявлять о его заслугах прямо в лицо? Как-то это неправильно. Но время шло и никто через третьих лиц не передавал ему долгожданных свидетельств.

Дружественные напутствия отдельных людей не вселяли в него искомого спокойствия: “Какая разница? Родили тебя, вот и живи! Раз жив еще, значит не все сделал.”

Все эти советы не примиряли Николая с отсутствием результатов поиска. И хотя последний из них вселял надежду, что его главное деяние еще только в будущем, отсутствие подтверждения собственной значимости в прошлом было крайне болезненным.

Николай меньше ел, меньше спал, больше проводил времени вне дома и внимательно следил за знаками, намереваясь по первому зову о помощи прийти, чтобы помочь. Но все, как назло, справлялись без него, и двери все закрывались и закрывались, а в тетрадке так и не появилось ни одного восклицательного знака.

Поход к своей старой учительнице, как оказалось почившей, стал для него поворотным. Когда она,  за сорок лет постаревшая всего на десять, открыла дверь и пригласила его войти, Николай уже было решил упасть в обморок. Но услышав, что она это не она, а ее дочь, принял приглашение войти.

Встреча с призраком прошлого вывела поиски Николая на новый уровень. Учительница-дочь, так разительно проходившая на свою мать, порекомендовала ему продолжить свои поиски с помощью районного архива. “Кто знает, возможно именно непредвзятая летопись своего времени поведает вам о прошлом наиболее достоверно, а главное, с наименьшим сопротивлением,” сказала она.

В течение следующей недели Николай не только досконально изучил принцип работы архива, но и усвоил характерные неточности в графике работы автобуса. Он приезжал ровно к открытию архива и уезжал только после его закрытия. В некотором смысле он обрел здесь второй дом.  И получил здесь, наконец, то принятие, которого ему так недоставало у себя в поселке, где страсти хоть и поулеглись, попытки Николая обрести свою значимость все еще были у людей на устах.

Но, увы. Все время, проведенное здесь так и оставило его вопрос без ответа - все ссылки на его персону указывали на однофамильцев. В очередной раз разбитый и поверженный, он вернулся в свой холодный дом, чтобы обнаружить, что впервые в жизни перепутал дни недели и пропустил посещение службы занятости, что ставило под угрозу дальнейшее получение пособия.

Но это больше не вызвало в нем трепета или тревоги. Внутри зияла одна большая, холодная пустота. Николай лег спать не растопив печь. Перед его глазами стоял образ измученного сомнениями молодого мужчины на краю могилы на задворках замка. Его фото в рамке упало ему в руки со стены дома своей почти-учительницы, когда он пытался неловко поднять горшок с цветком, упавший до этого. В отличие от нерешительного принца Николай сделал так много, чтобы получить искомое! Но все равно, подтверждение истинности его бытия все ускользало и ускользало.

Когда Николай проснулся, в комнате стоял минус. Окно было полностью затянуто льдом, край одеяла, в которое он кутался ночью покрылся тонким слоем инея и каждый выдох обращал воздух над его лицом в облако пара. Было пронзительно холодно, шевелиться не хотелось. Николай знал, стоит только разрушить этот хрупкий баланс и станет только холоднее - только хуже.

Все тело было сковано, отказываясь подчиняться голосу здравого смысла, а голова без конца продолжала работать. Неужели он в своей жизни не сделал ничего такого, чтобы умирая можно было сказать, что жизнь он прожил не зря? Неужели вся его жизнь не имела смысла?

Николай отпустил повода. Он перестал бороться, решил впустить в себя весь холод этого мира, чтобы умереть, перечеркнув свое бессмысленное существование. Если не вставать, то рано или поздно я просто замерзну.  

К нему пришел образ матери, ее простого лица с вечно занятым взглядом. Только в этот раз он почему то не скользил по его лицу, а сверлил его, словно пытаясь сварить заживо.

Тело Николая тряслось от маминых встряхиваний. Она никогда не била его, но одно ее крепкое встряхивание сразу ставило мозг на место. Николай только протянул руку, чтобы защититься  от навязчивого тепла и назойливых встряхиваний, как над ним белой птицей пролетела ладонь и с хлестким шлепком взорвала его щеку.

Это была не мама.

Николай открыл глаза. Печка разила огнем, под ней стоял чан с горячей водой, сбоку на стуле лежала стопка чистого белья. Это была Андреевна. Это ее безжалостная оплеуха вернула его к оплаканной и снова ставшей явной бессмысленности бытия.

Николай на соседку вопрошающий взгляд вдруг почувствовал, что она тычет ему в грудь тонкой газеткой на простой бумаге, неся каку-то околесицу о бубаторах, младенцах и добрых делах.

Николаю хотелось плакать, но слезы как будто смерзлись где-то внутри. Навязчивое тепло продолжало больно покалывать, но стоило Николаю отпить из дымящейся кружки с чаем, как слезы растаяли и заслонили от него весь мир. Николай вытер лицо об подушку и посмотрел на газетку.  Сквозь пелену слез перед ним заплясали буквы газетного принта. Это была статья о статье, и Николай вылавливая слово за словом стал составлять свой причудливый пазл.

Андреевна заметив на лице Николая усилие обрести осознанность забрала у него кружку с чаем и помогла сесть.

- Это же сколько надо пропустить, чтобы дом так выстудить?

Николай неловко потянулся за соскользнувшей газетенкой. Андреевна перехватила ее по пути к полу и расправив перед Николаем опять ткнула пальцем в то место, где он уже заметил упоминание своего имени и обстоятельств своей жизни.

Николай придавил газету непослушной рукой и стал читать. Никогда еще он не чувствовал себя таким счастливым. Счастливым и благодарным. Подумать только, его поняли. И не просто кто-то, а репортер местной газеты. Более того! Он не просто с пониманием отнесся к его поискам смысла, он проделал за него огромную часть работы!

Выделено тонкой черной рамкой, в теле самой истории о Николае была напечатана статья от тридцатого сентября 1965 года, в которой говорилось о маленьком гражданине, новорожденном Николае Кошкине, который придя в этот мир с желтухой стал той последней каплей, которая подточила камень равнодушия сильных мира сего. Он стал вторым ребенком с болезнью Боткина появившимся в районной больнице в холодный и дождливый сентябрьский день и именно его появление на свет стало переломным и побудило районное управление наконец оснастить родовое отделение инкубаторами для новорожденных.

Сколько маленьких жизней он спас одним только фактом своего рождения! Слезы текли по его лицу, мир снаружи восставал из пепла и Николай чувствовал, что больше ничто и никогда не заставит его усомниться в осмысленности своего существования.

Счастье переполняло его, Николай плакал навзрыд и Андреевна, смутившись, только махнула на него полотенцем и, поставив кипятиться третий чан с водой, пошла к себе за настойкой пустырника.

Вернувшись, она обнаружила дом пустым. Николай ушел, предусмотрительно погасив под водой огонь. Подстрекаемый обещанием счастья он шел по дороге в сторону автобусной станции оглядывая всех и вся. Это только начало. Он чувствовал, что теперь сможет творить добро и менять этот мир к лучшему каждый день.

Радостно смотрел он по сторонам, и хотя редкие люди, встречавшиеся по пути были заняты собой, переполняющая его радость только поднималась и опадала внутри, невидимая человеками.

Было ясное, хрустящее февральское утро. Вдалеке, над темными крышами низких домов, длинным розовым змеем тянулось предчувствие утра. Струйки дыма, словно стая ракет, испуганных наступлением дня, прорезали его, устремляясь ввысь.

У дороги, по которой в этот час ездили только грузовики, на плоском сугробе стояла розовая коляска. Рядом с ней мать, просыпавшая что-то на снег,  скрючившись укладывала поднятое в нижнюю корзину.

Мимо прогудел очередной ЗИЛ. Неточной рукой женщина ткнула поднятым предметом в коляску, та пошатнулась, качнулась и подпрыгивая покатилась в сторону дороги.

Николай застыл ровно на полсекунды. В следующий миг он уже бежал наперерез коляске, которая с уверенностью обреченного на смерть выкатилась на середину проезжей части и остановилась. В двадцати метрах от нее, не снижая скорости летел грузовик. Николай выскочил на дорогу и расставив руки в стороны заслонил своим телом коляску.

Водитель грузовика, заглядевшись в сторону не успел ни затормозить, ни отвернуть. Николай, розовая коляска, и выпавшее из нее тряпье и бутылки разлетелись в стороны, вспышкой красного пометив шоссе, за ночь припорошенное  тонким слоем снега.

Фигура, с сугроба наблюдавшая эту сцену, подошла к перекошенной коляске и принялась разгибать огрубевшими пальцами металлические детали. Увидев как черная жучка ухватила какой-то выпавший из коляски сверток и теребя потащила его в сторону, бомж отложил коляску в безопасность посеревшего сугроба и заковылял за ней.

Водитель грузовика, хватаясь за голову ходил кругами вокруг безжизненного тела Николая, дымя и стеная одновременно. За поворотом дороги Андреевна снимала с веревки околевшую снежную простыню, словно вычурный белый саван.