4
Даша с волнением глядела на дверь. Она распахнулась, и в избу быстро вошел высокий, стройный человек лет под сорок, в берете. Он запыхался, от быстрой, очевидно, ходьбы. Его лицо с тонкими, правильными чертами было озабоченным, движения – порывистыми.
Он поздоровался и остановил свой взгляд на Даше.
– Я хотела бы пожить здесь несколько дней, приобщиться к вашему учению. Можно?
– Хорошо, – сдержанно ответил он. – А Семеныч где?
– За грибами пошел, – сказала Ира.
Волков скрылся за перегородкой. Вышел аккуратно причесанным, в отглаженном костюме, в свежей рубашке, в галстуке. Он преобразился: выражение лица стало значительным, движения – степенными. Он сел на табуретку – самое, очевидно, почетное место за столом. Даша с трудом сдержала улыбку: Волков восседал на ней как на троне. Юноша достал тетрадь, ручку и с безграничным доверием устремил на него свои ясные серые глаза. Даша незаметно вытащила из кармана сотовый телефон. Чувствуя себя преступницей, положила его под столом себе на колени и включила диктофон.
– Поговорим сегодня о морали, – веско заговорил Волков. – Одно из самых мучительных противоречий – противоречие между человеческой натурой и человеческой моралью. Сколько желаний досталось нам от наших предков: дикарей, первобытных людей, человекообразных обезьян, млекопитающих. Наша природа требует их удовлетворения, требует полноты жизни. Какие только желания мы не унаследовали! В том числе – властвовать, подавлять, причинять боль другим. Что должен делать человек? Дать полную волю своим желаниям? Это неизбежно приведет к конфликтам с другими людьми, к безнравственным поступкам, к преступлениям. Подавить их? Это значит: обеднить свою жизнь, выхолостить себя, убить в себе творческое начало. Человек должен ощущать в себе эту необузданную силу. Он должен быть непредсказуем, прежде всего для самого себя. Тогда интересно жить. Аскетизм – это выдумка больных умов. К слову, аскеты редко бывают добрыми людьми. Как всегда и везде, единственный выход – разумный компромисс. Усмирять надо только те желания, которые вступают в противоречие с моралью, причиняют вред другим людям.
Ира и Юля смотрели на Волкова с обожанием, Оксана – с каким-то вызовом. Аня думала о чём-то своём. Выражение испуга не сходило с ее лица. Волков несколько раз внимательно поглядел на нее.
– А нетрадиционная любовь? – неожиданно для себя самой спросила Даша. В ней пробудилась журналистка. Ира с укоризной посмотрела на нее. Даша смутилась, подумала, что совершила, наверно, большой проступок, перебив его. Волков бросил на нее беглый и недовольный взгляд.
– Она разрушает самые основы человеческой морали, естественной, здоровой морали. Ее пропаганда должна оставаться под запретом.
Пожилой мужчина вдруг поднялся.
– Извиняюсь, мне пора. – Он поднял с пола сумку. – Моя вот тут передала. – И стал вынимать из сумки яйца. (Ира осторожно складывала их в миску.) – Я что пришел… Пацан наш слег. Простудился, видать... Знобит его. А лекарств дома нет.
– Сколько ему лет? – спросил Волков.
– Семнадцать.
– Жар – это хорошо, это полезно. (Мужчина подозрительно покосился на Волкова.) Так организм с возбудителем болезни борется. Градусник у вас есть?
– Найдется.
– Измеряйте температуру. Если не выше 38 – ничего не предпринимайте. Если начнет подниматься выше – дайте парацетамол. И вызовите врача.
Он взял с полки таблетки.
– А вообще-то таблетками не злоупотребляйте. Всякая таблетка в чем-то помогает, а в чем-то вредит. Безвредных таблеток не бывает. Лучше принимать природные средства.
Низенький человек сунул таблетки в карман и стал прощаться.
– Гаврилыч, меня подожди, – сказала женщина с синяком (тот присел) и обратилась к Волкову: – Опять мой в запой ушел. Сил моих больше нет! Помогите, Вадим Кириллович! – Она говорила просительно, однако смотрела на Волкова цепко и недоверчиво.
Волков снял со стены какой-то корешок.
– Это любисток. Надо настоять его вместе с четырьмя лавровыми листьями в полулитре водки. Настаивать две недели.
– Две недели! Ох…
– Алкоголик выпивает такой настой и начинает чувствовать к водке отвращение. Но это не на всех действует.
– Дай вам бог здоровья… Еще у нас одна беда. Дочка у нас задурила. К мужику одному на шею вешается. Ей – семнадцать, только-только исполнилось, а ему – двадцать пять. Из них два отсидел.
– Это Серега что ли? – поинтересовался Гаврилыч. Юля вся напряглась. Аня тоже пробудилась от своей задумчивости и прислушалась.
– Ну. Первый парень на деревне! – Она зло усмехнулась. – Гонит ее от себя, материт, а она все равно… И мы не пускаем. А она: «Жить без него не могу»… У них еще до его женитьбы началось. Но когда он женился, она к нему и близко не подходила. Людка у меня порядочная. А как Юльку выгнал…
– Я сама ушла! – перебила Юля.
– … так она совсем голову потеряла. При каждом случае шасть к нему. Он ее иногда и отлупит. Придет домой в синяках, в слезах, а отец еще добавит…
– Никакая женщина в мире так не достойна уважения, как русская женщина, и ни к какой женщине не относятся с таким неуважением, как к русской женщине, – с глубокомысленным видом произнес Волков.
Валера записал. Гаврилыч буркнул:
– Русская баба сама себя не уважает. Это прежде всего. Оттого и ее не уважают.
– Запирать ее уже стали. С ним говорили. А толку! Да не нужна мне она, избавьте вы меня от нее, говорит, видеть ее уже не могу. Что делать, Вадим Кириллович? В суд на него подать? За совращение несовершеннолетней.
– Вам, бабам, только бы мужика засадить, – заворчал Гаврилыч. – Совращение… Порядочная… Как будто она у тебя в Усадьбу Киргиза не ходила.
– Так это он ее туда и заманил, гад. Только какая-нибудь девка подрастет, расцветет – он уже кругами ходит. Вот Машка повзрослела, Свиноматки старшая. Теперь за нее возьмется.
– Свиноматки? – удивленно переспросила Даша.
– Да есть у нас одна мать-одиночка. Это ее кликуха. Семь детей нарожала. – Презрение и недоброжелательство зазвучали в ее голосе. – И все от разных мужиков. Ну как же не Свиноматка? Мол, аборт – это убийство. А сама – пьяница. Материнский капитал пропивает. В доме – грязища! Дети голодные, чумазые. Машка по помойкам ходит, бутылки собирает. Скоро эту горе-мамашу родительских прав лишат. Уже документ готовится.
Волков резко встал и взволнованно прошелся по избе, утратив всю свою степенность. Потом сел и снова принял солидный вид.
– Дочка говорит, – продолжала она – что руки на себя наложит, если его посадят.
– В отношениях между людьми прав тот, кто сильнее любит, – изрек Волков. Женщина озадачено взглянула на него. Валера записал. Волков помолчал.– Запирать, конечно, нельзя. Это насилие над личностью. В суд тоже подавать не стоит. Это крайняя мера. Может быть, вначале у них была взаимная любовь…
– У Сергея – любовь? – горько усмехнулась женщина.
– Надо ждать, – продолжал он. – В этом положении всякое действие хуже бездействия. Со временем она сама поймет, что не того полюбила.
– Вот несчастье на мою голову! – всхлипнула она.
– Самое большое несчастье – утратить способность чувствовать себя несчастным, – нравоучительно произнес Волков. – Остальные несчастья человек в силах перенести.
Женщина вытерла слезы и снова с недоумением уставилась на него. Юноша снова записал. Он сидел в напряженной позе, не откладывая ручку, не сводя глаз с Волкова, видимо боясь пропустить что-нибудь важное.
– Я тут вам сальца домашнего принесла.– Женщина положила руку на лежавший на столе рядом с ней сверток. Потом еще раз сдержанно поблагодарила и стала прощаться.
– Чаю попейте, – сказала Ира.
– Спасибо. Дел по хозяйству много.
Они с Гаврилычем ушли. Волков посмотрел на часы.
– Может быть, есть вопросы?
– Учитель, а хотите вопрос типа на засыпку? – спросила Оксана. И в глазах, и в голосе ее был вызов.
– Люблю такие вопросы.
– Короче, что было вначале: яйцо или курица?
– Оксана, это легкий вопрос. Конечно, яйцо. Предположительно, отряд куриных произошел непосредственно от археоптерикса. Значит, первая курица, которая была лишь чуть-чуть больше курицей, чем археоптериксом, вылупилась из яйца, снесенного археоптериксом. Я, конечно, немного утрирую…
– Какие три книги вы бы взяли в космическое путешествие? – задала трафаретный вопрос Даша. Она всегда его задавала, когда брала интервью.
– «Война и мир», «Идиот», «Братья Карамазовы». Еще есть вопросы? Нет? Тогда на сегодня все. – После этих слов он стал раскованней и естественней.
– Почему же Наташа не пришла? – удивилась Ирина.– Это первый раз.
Оксана бросила на Волкова быстрый и острый взгляд. Даше показалось, что он смутился от этого взгляда. Она хотела сказать, что Наташа никогда уже не придет, что ее нет, но в последний момент вспомнила о своем решении не говорить ничего лишнего.
– Из Желтого Яра вообще никого не было, – заметила Юля. – Тоже впервые.
Стали пить чай.
– Ты чем-то расстроена, Анюта? – спросил Волков.
Та вскинула на него свои изумительные глаза: большие, ярко-синие, лучистые. Их синь красиво сочеталась с очень темными ресницами и бровями и очень светлыми волосами. Что-то дрогнуло в ее лице. Однако она овладела собой.
– Нет, Учитель.
– А с рукой что? Порезала?
– О сучок поранила.
Ира с доброй улыбкой обратилась к юноше:
– Бери, Валера, варенье, не стесняйся. Ты же любишь сладкое.
– Да, – сознался он, наивно и доверчиво поглядывая на всех. – А мне сестра даже много сахара класть в чай не разрешает. Диабетом заболею, говорит. От нее только и слышно: это нельзя, то нельзя. От тортов, от пирожных отказалась. А сама их обожает.
– Надо есть то, что хочется, – сказал Волков. – Если даже допустить, что торты ей вредны, то та польза от положительных эмоций, которые она получит, съедая торт, может пересилить вред от него. А главное, организм лучше любых врачей знает, что для него полезно, а что вредно. Всегда прислушивайтесь к своему организму.
Валера снова достал тетрадь и записал. Оксана фыркнула.
Вскоре он ушел. Даша выключила диктофон, сунула телефон украдкой в карман.
– Самый старательный ученик: ни одной проповеди не пропускает, – с улыбкой заметила Ира. – Ну, еще и Наташа до этого не пропускала… Анюта, а ты совок не брала?
– Я?.. Нет, тетя Ира.
– А что, в Климовке больницы нет? – спросила Даша, вспомнив Гаврилыча.
– Какая там больница, – буркнула Оксана. – Тут даже школы нет. Типа из Желтого Яра автобус за учениками приезжает.
Даша ждала, что Волков заговорит с ней, станет расспрашивать. Однако он лишь раза три бегло взглянул на нее.
– Странно, что Семеныч на лекцию не пришел, – озабоченно произнес Волков. – Не мог же он заблудиться.
Оксана взглянула на Юлю:
– Вы же с ним вместе за грибами пошли.
– Мы потом… в разные стороны разошлись.
– Нет, это он реально в деревню слинял, бухнуть, – решила Оксана. – Ему же раз в полмесяца обязательно нажраться надо…
– Оксана! – воскликнула Ира.
– Душа, говорит, требует.
– Так еще и десяти дней не прошло, – заметила Юля.
– Все-таки я пойду поищу, – сказал Волков.
– И я с вами! – в один голос воскликнули Юля и Оксана.
– Нет, лучше я один.
Все, кроме Даши, вышли во двор. Юля стала объяснять, в какую сторону пошел Семеныч. Даша приоткрыла дверь в угловую комнатку, увидела раскладушку, стол, табуретку, полку с книгами. На столе стояла пишущая машинка, керосиновая лампа и небольшое зеркало.
– Я типа не поняла. Ты что высматриваешь? – раздался за ее спиной голос Оксаны. Дашу покоробил бесцеремонный тон. – Короче, сюда без спросу не заходят.
Вернулись и Аня с Юлей. Даша молча вышла из избы.
Ира искала что-то во дворе.
– Совок не могу найти, – пояснила она. – Странно. Хороший железный совок был. – Ира присела на врытую в землю скамью.
Даша села рядом, спросила, чтобы завязать разговор:
– Много людей обычно приходит?
– По-разному. Вот на прошлой неделе целая, можно сказать, делегация была из Красноярска.
– А вы пятеро почему здесь остались?
– Семеныч, например, бомжом был. К нам пришел голодный, в рваной одежде, без денег, без документов. Учитель всех принимает, кто в беду попал. Оказался смирным, работящим. Не нарадуется, что есть теперь, на старости лет, крыша над головой. Ему уже за шестьдесят. Оксана из детдома сбежала. Учитель на улице ее подобрал, в Желтом Яре…
– Разве ее не ищут?
– Она теперь уже совершеннолетняя… Юля от мужа ушла. Она сама из Сосновска. Из приличной, интеллигентной семьи. Полюбила его заочно, по фотографии. За то, что на ее любимого поэта Есенина похож. Впрочем, я особого сходства не вижу. Они стали переписываться, когда он срок отбывал. В этом же романтика, а Юля девушка романтичная! Стихи свои ему посылала. Когда освободился, переехала к нему в Климовку, хотя ее родители были против. Официально не расписались. Он не захотел. Вместе они недолго прожили. Однажды он, пьяный, ударил ее. Она девушка гордая, собрала вещи и поехала домой. А отец не пустил. Неделю у подруги пожила, потом не выдержала, вернулась к мужу. Тут уж он стал руки распускать чаще. Не мог простить, что она от него уходила. Юля пришла к нам… И еще Анюта. Местная. Девятиклассница, Из дома ушла. Там каждый день пьянки, скандалы. И мать пьет, и отчим. Бутылки собирать даже ее иногда заставляли. Кроме того, климовская шпана проходу ей не давала, красавице такой, приставала. – Ира вдруг понизила голос. – Вроде бы и сам отчим в пьяном виде начал приставать. Как каникулы начались, сюда пришла. – Она помолчала. – Вся мужская работа на Семеныче. Стол, скамейки, вот эту тоже – все он сделал… Готовит Анюта. Она вкусно готовит. Чистоту в избе поддерживаем по очереди. Анюту лишь от этой обязанности освободили.
– И Во… И Учитель в очереди?
– Ну что вы! – испуганно воскликнула Ира.
– А Сергей за что сидел?
– В драке одного покалечил. Говорят, если он в драку ввяжется – остановиться уже не может, невменяемым становится.
– А вы приехали из Красноярска?
– Да… Может, перейдем на «ты»?
– С удовольствием. А это правда, Ира, что ты продала там квартиру и все деньги отдала Учителю?
– Нет. Я их храню в банке. – Она вдруг рассмеялась, непонятно почему.
Вернулся Волков через два часа. Семеныча он не нашёл.
– Может, хотел побольше грибов собрать, – встревоженно сказал Волков. – Увлекся, далеко зашел, в глушь. А там и кабаны водятся, и волки, и медведи.
– Когда мы расстались, у него уже полная корзина была, – взволнованно произнесла Юля.
– Да реально он в деревне, – сказала Оксана. – Завтра явится, вот увидите.
За ужином Даша спросила:
– А что, в Климовке киргиз живет?
– Жил, – ответила Ира. – И не киргиз вовсе. Русский. Кличку ему такую дали. Они с женой из Киргизии сюда переселились.
– Беженцы?
– Он говорил, что их там не притесняли. Просто хотели среди своих жить, среди русских. Дом хороший построил, всем на загляденье. На зависть, вернее. Усадьбой его называл. Хозяйство большое завел. Они с женой любили и умели работать. Скоро зажиточными стали. За это их и возненавидели. Все в Климовке бедные, а они – богатые! Подожгли. Все сгорело. Они обратно в Киргизию уехали.
Говорила Ира толково. Даша пока не заметила в ней никаких странностей, если не считать беспричинный смех в разговоре о банке.
– Не называл бы усадьбой, может, и не подожгли б, – усмехнулась Оксана. – А так ведь им обидно: у них у всех типа дома, избы, а у него, видите ли, усадьба!
Волков принял глубокомысленный вид.
«Сейчас очередную сентенцию выдаст», – подумала Даша.
– Если хотят подняться до уровня того, кому завидуют – это зависть созидательная, полезная. Если хотят того, кому завидуют, низвести до своего уровня – что гораздо легче, – это зависть разрушительная, отвратительная. Сожгли именно от этой зависти.
– Теперь Усадьбу Киргиза шпана местная облюбовала, – добавила Ира.
После ужина она заботливо спросила:
– А что вы такой задумчивый, Учитель? – Волков действительно казался погруженным в себя.
– На остановке обрывки разговора слышал. Девушка с собой покончила. То ли в Сосновске, то ли в Желтом Яре. – Он помолчал. – Самоубийство всегда потрясает. Люди так борются, так цепляются за жизнь! И вдруг человек добровольно расстается с жизнью!.. Это было бы для нас непостижимо, если бы нам самим – многим из нас – не приходила, хоть раз в жизни, мысль о суициде. – Он снова помолчал и важно произнес: – Самоубийцы реже всего встречаются среди очень сильных и среди очень слабых людей. У очень сильных хватает сил самоубийство не совершить, а у очень слабых не хватает сил его совершить.
Вечером Даша решила прогуляться.
– Только далеко не уходи, – сказала Ира. – И держись каких-нибудь ориентиров.
За сарайчиком Даша наткнулась на курившую Оксану.
– Учитель не одобряет, – объяснила та. Она дымила сигаретой и смотрела на Дашу недобрым, дерзким, оценивающим взглядом. Вдруг выпалила: – Уезжала бы ты назад! Ничего хорошего тут тебе не будет. По-любому. Мошкара реально заедает. Если в платье или юбке, из избы без толстых колготок лучше не выходить. И что тут за люди? Юлька – дура. Умная дура. За уголовника вышла. А в Сосновске у ней конкретно классные женихи были. А он даже расписываться не захотел. Потом вообще выгнал… К нам вот прибежала. Плохо она кончит, реально... Мозги у нее набекрень… А эта очкастая вообще чокнутая. В Красноярске квартира двухкомнатная была, работа хорошая. Все, короче, бросила, сюда явилась. Типа правде учиться. – Оксана усмехнулась.
– Вроде нормальная…
– На нее временами находит. Раз в месяц. Крыша, короче, совсем едет. Тогда ее реально без присмотра оставлять нельзя.
– Деньги за квартиру она Учителю отдала?
Несколько секунд Оксана молча смотрела на нее.
– Типа того… А что?
– Я в автобусе об этом слышала.
– А… Семеныч, короче, на зоне отсидел… Хотел на работу устроиться – нигде не взяли. К нам прибился.
– А ты сама откуда?
– Ниоткуда, – криво усмехнулась Оксана. – Детдомовская я!
– Что же ты не уходишь?
– А мне и здесь хорошо!
Оксана вернулась в избу.
Кроме главной тропы была еще одна, поуже. Они сходились под прямым углом. Даша по узкой тропинке углубилась в тайгу. Ей хотелось побыть одной, разобраться в своих чувствах и мыслях. Она села на пень, достала телефон, попробовала позвонить Юрию Алексеевичу. Связи не было. Пошла дальше. Через несколько минут вышла к небольшому ручью. Он тихо журчал среди кустов черники. Мошкары здесь было больше. Дно в одном месте углубили. Очевидно, тут брали воду. Она пошла вдоль ручья. И увидала место живописное и мрачное. Здесь валялось несколько сосен. Их корни напоминали застывшие щупальца. Упали сосны давно, уже покрылись мхом. Вдруг она увидела совок. Он лежал возле одного из поваленных деревьев. Под стволом была вырыта ямка. На дне ее валялись осколки банки. На некоторых из них, на полиэтиленовой крышке видны были бурые пятнышки. Скорее всего, это была кровь. Она хотела поднять совок, но передумала. Пошла назад. Про разбитую банку, про совок, следуя своему правилу, решила ничего не говорить.
Даша все ждала, что с ней заведут разговор о деньгах, предложат отдать деньги, какую-то часть, по крайней мере, секте. Но пока никто об этом не говорил.
Спать легли на полу, лишь Оксана – на печке. Волков спал за перегородкой.
– А зачем ты одежду под голову положила? – спросила Дашу Оксана. Она все замечала.
– Просто… Люблю, чтобы голова высоко была.
Даша спала плохо, тревожно, ворочалась с боку на бок. Среди ночи ее разбудили чьи-то приглушенные всхлипыванья. Плакала Аня. Вскоре она затихла.
Pethen (19-го, 28 лет)
