Оказывается, что у неё имеется местный ухажер. И если точно передавать слова бабушки, то все мои шансы равны нулю, «они» уже долго встречаются, долго гуляют, «он» дарит ей много разных подарков на торжества и праздники, и вообще он ждёт, пока Валя окончит школу, (через неделю последний школьный звонок) чтобы пожениться.
- Ах, вот оно что? Ну, тогда всё понятно. - Не знаю почему, но эту весть я встретил с неким равнодушием и облегчением. Выразив Валентине Васильевне своё безразличие, попив чаю, я пошёл из кухни в гараж, заняться каким-нибудь делом. Но всё-таки некая грусть поселилась на моём лице.
- А, ты знаешь кто Валин жених то? – Спросила меня бабушка.
- Ну, кто же? – Я остановился в дверях кухни, и равнодушно развернулся.
- А, тот татарин, Коля или Толя, что нам с коровой помогал.
- Хм, Толя, я так и думал.
- Да. Толя. Толя.
- А разве он татарин? – Спросил я, припоминая его внешность, впрочем, вполне европейскую.
- Татарин, татарин, что не на есть татарин. А разве это не заметно?
- Ну что ж, очень хорошо. – Сказал он и вышел из кухни.
Зайдя в гараж, в этот свой неформальный дневной кабинет, помогающий иногда коротать с пользой драгоценное время. Прикрыл за собой скрипучие створки ворот, отгородясь от внешнего мира. Сел на старый, лакированный, скрипучий, стул с гибкой спинкой, стоящий у верстака, закинув ногу на ногу, закурил с удовольствием первую сигарету. Первая сигарета после завтрака по обыкновению выкуривается курильщиками сосредоточено. Дымок раздваивался и, ровно клубился под засиженный мухами потолок оббитый строганной деревянной доской, потемневшей от времени и покрытой кое-где недосягаемыми паутинками проснувшихся безобидных паучков.
Беззвучная обманчивая тишина промасленных верстаков, разложенных гаечных ключей и инструментов, немой застывший миг, зафиксировал повсюду висящие на стенах ремни передач, цепей, скруток всевозможных проводов. Печать вечной готовности, расставленных по ранжиру напильников, молотков, топоров, рубанков, лопат, как застывшие полки солдат на вытяжке, покорно ждущие команды. Все эти неживые предметы знали и ждали, что вот-вот зайдёт их старый главнокомандующий, отбывший куда-то на неопределенный срок, и увлечёт их новыми заданиями, поэтому было заметно, что долгое ожидание утомило их терпеливую неподвижность, давя пылью. Огромные скрипучие тяжеловесные слесарные тиски, с отполированной добела ручкой, ящики с гвоздями разных мастей, разбросанные прислоненные тут и там, покрытые давнишней пылью неимоверные предметы и детали, давно забывшие своё происхождение, но никогда не выбрасываемые из-за вечной нужности. Во всём этом наполнении, тишина казалась обманчивой, завораживающей и гудящей. Обманчивой от ощущения, что всё это может завертеться, зашуметь, застучать в один момент, выливаясь далеко за пределы гаража. Ну, а пока, эта звенящая тишина обозначает лишь звуки, совсем другие, где-то в углу за огромным сундуком скребётся мышка, настойчиво жужжит большая мохнатая муха, тщетно тарабаня по пыльному стеклу окна. Яркая прямоугольная дыра самого окна, рассеивает и раздвигает внутренний полумрак помещения, роняет свой светлый зияющий уже параллелограмм на бетонный промасленный пол гаража, и этот чёрный пол метут своими качающимися тенями за окном разлапистые виноградные ветви. Те две, три минуты в тишине, пока тлеет сигарета, я отрешённо смотрю, как вьётся и клубится синий табачный дым в лучах оконного света, как поддёргивается и съедает медленно ненасытный пепел белое тело сигареты.
Некий налёт серости, унылости, грусти может показаться изначально во всём этом. Но нет, нет, нет здесь унылости, прошу вас не думать так, не путать со скучной унылостью, где минуты растягиваются в часы, это совсем не то. Тем более вы уже знаете из нашего знакомства, что тишина и одиночество это два моих верных товарища, иногда нарочно создаваемые. Тишина и задумчивое одиночество рождают бесконтрольные мысли в моей голове, погружающие в эгоистические и часто даже самоедские рассуждения самим с собою, в которые я погружаюсь часто. Тяжёлые и противоречивые мысли роились в голове вашего покорного слуги.
И вот уже закружилось, завертелось в моей голове «…они уже долго встречаются, долго гуляют, «он» ухаживает и дарит ей много разных подарков на торжества и праздники…» Боже я представляю, какие «он» дарит подарки, через которые Валя теперь чувствует свою зависимость. Моё лицо скривила усмешка, когда я выудил из своей памяти свежий образ Анатолия.
- Встречаются, гуляют, что-то там ещё, но ни слова о любви.
- А как же институтик в который Валя планирует поступить после школы, наверняка не поступит? Он ей не даст этого сделать, город и институт могут изменить Валентину до неузнаваемости. Обручальные кольца, белое платье, фата, будет шумная, весёлая, деревенская свадьба, вся эта прелесть ослепит будущую невесту на время, а потом жёсткий выбор или «я» или институт. Взрослая жизнь, первое открытое лето, затем привычно призовут осенние грядки огорода, мычащие коровы в хлеву, появятся детишки. - Да хоть и так, тебе какое дело?
- Может эта гармония именно так и понимается в провинции, и дай бог крепнуть ей этим, чтоб детишки рождались, коровы доились. И не нужно вносить смуту в эту гармонию, своими ночными серенадами и стишками, читай их другим девицам, томящимся на лавочках в столичных парках.
- А я, господи, читал стихи, раскачивал эту лодку серьёзными темами, бесполезно. Поделом мне, поделом.
- Самое главное для чего? Для развлечения? Зачем это тебе нужно было?
- Сам не знаю.
- И откуда тебе знать, что у них на самом деле, и как происходит?
- Во-первых, я не знал, что Валя находится в отношениях с кем-либо, я ошибся.
- Ну вот, видишь, ты просто уязвлён. Выстрелил и попал в небо при свидетелях, человек, не знающий поражений. Тебя прокатили, предпочли другого. Ха-ха-ха. Тем более, она ни как не флиртовала с тобой, даже не проявляла интерес. А ты взял и ворвался к ней настойчиво, откуда не возьмись. Что же она должна делать, по-твоему? Бросить всё и устремиться к тебе. Ты уязвлён вдвойне, своей столичностью, своими неоцененными посредственными стишками. Оглянись, ты элементарно наполнен желчью.
- Может быть и да. Но тогда почему, почему, почему, сто тысяч раз, почему она не сказала мне, намекнула бы как-нибудь, о своих отношениях? Это было бы честно, от этого и вечер получился веселее. Зачем она держала в неведении меня, зачем она посмеялась надо мной? Зачем она наслаждалась и упивалась моими открытиями. Гм… О, женщины! Зачем, она не сказала мне в лицо «да» или «нет»? Достаточно намёка, зачем прислала теперь парламентёра объявить об этом, ещё раз посмеяться надо мной?
Я вспомнил улыбчивую Нину Кузьминичну, с хитрыми смеющимися глазами, мило и понимающе смотрящую в мою сторону на кухне. Теперь эти милые и понимающие глаза буду видеть в каждой встречной деревенской тётушке. Я скривился, потому что сама эта мысль, и неизбежные рассуждения на эту тему были мне противны. Неужели Валя думает о том, что прислав Нину Кузьминичну, уполномочив её вместо себя поведать, между прочим, о своих делах сердечных, и, наверное, после этого, я должен всё понять и самоустранится, как джентльмен. Ну, нет уж Валечка! Так и знай, я ничего не слышал и не понял, так что придется тебе, всё-таки потрудится объясниться рано или поздно, пусть даже я буду по-идиотски выглядеть.
Нашего героя обуяла сильная горечь, волна обиды прокатилась по нему и прилила к голове заставив покраснеть лицо и уши, от чего он даже резко встал со стула, зашагал по гаражу, встревожив тишину, наполнив звуками пространство. По сути, какой-то пустяк казался ему теперь обидой в высшей степени, которую он понял по-своему и не за что не простит теперь Валентину, пока не удовлетворится тем, что себе внушил. Даже не смотря на то, что её многое оправдывало. Может быть отсутствие женского опыта, внутреннее стеснение мешало ей тогда, что-то сделать, анализировать, вдобавок её оправдывало желание некоего сравнения, контраста, впечатлений получить, мало ли чего.
Как не странно, но вечером того же дня, Шарик неспроста залаял, и действительно верхом на заборе оказался Вовка, младший брат Вали. Он сидел, улыбаясь, свесив ноги, балансируя телом, держась рукой за гибкую и колючую ветку сливы, шаря своими плутоватыми глазками по двору. Я вышел за калитку, Вовка был один, у лавочки стоял новенький блестящий велосипед, разукрашенный и обвешанный множеством световых отражателей, боковых зеркал, звоночков, гудков, самодельных резиновых брызговиков на крыльях.
- Ну-ка слазь, давай, чего ты расселся. – Вовка спрыгнул на лавочку, а затем и на землю.
- Здорово! Приходи сегодня вечером, как стемнеет, туда к Фарсу за черёмушки, на брёвна. Знаешь где это?
- Это тебе Валя передала?
- Ну да. Ты же хотел картошку попечь, вот и попечёшь как раз. Хи-хи. Сегодня там некоторые ребята соберутся, и ты приходи, если скучно.
- А что за ребята, Валя там будет?
- А я откуда знаю? Передала, значит будет.
- А где это место?
- Пройдёшь черёмушки и увидишь слева от дороги, чуть дальше поляна над рекой. Брёвна увидишь, там наше место.
- А что нужно взять? Картошку, может вино?
- Хи-хи, не знаю, может, вина возьми. – Сказал Вовка, садясь на свой чудо велосипед.
В течение дня я долго сомневался, идти мне или не идти на пикник организованный Валентиной по моей же просьбе, особенно в свете последних событий.
Будучи человеком, всё-таки добрым, куда делась, та моя утренняя решимость мелкой мести, та обида. Я уже не считал себя, таким уж уязвлённым, даже как-то охладел к Вале. Но решил всё-таки пойти, домашнее пребывание становилось ему тягостным, план мщения пока не отвергал полностью, положившись на будущие ситуацию и обстоятельства.
Утвердившись в этом, оставалось лишь заранее набрать вина для вечернего пикника, дабы не идти с пустыми руками. Найдя две двухлитровые пустые пластиковые баклажки из-под кока-колы, не ставя в известность Валентину Васильевну, спустился в подвал в одно из хозяйственных помещений. Зажёг свет в подвале, спустился вниз по крутой металлической лестнице. Внизу горел тусклый свет, в нос ударило подвальной сыростью и запахом плесени, тело окатило освежающей прохладой подземелья. Подвальное помещение было довольно просторным, но с низкими потолками. Бетонные серые стены со всех сторон, покрытые паутинами и грибком, во всю высоту уставлены многочисленными полками, которые усеяны различными стеклянными бутылями и банками консерваций прошлогоднего урожая. На земляном полу в деревянных ящиках хранились разложенные различные овощи, составляющих борщевой набор. Отдельно у стены на прочном металлическом столе стояли два полных стеклянных десятилитровых бутыля с вином, и рядом возвышалась большая литров на сто белая пластиковая бочка, закупоренная крышкой. На белой пластиковой бочке виднелся уровень тёмного вина, примерно чуть ниже середины. На стене висело два скрученных шланга, я снял со стены один резиновый шланг тот, что поменьше, откупорил крышку бочки и хищно запустил в бочку шланг. Дунув в шланг, в бочке буркнули пузыри, затем внушительно втянул в себя нужную порцию вина через шланг, щёки раздулись, да так что сквозь щель рта брызнул напиток, потёк струями по подбородку, тут же подставив к шлангу одну за другой пластиковые баклажки, быстро наполняемые пенящимся игристым тёмно-красным вином. Сделал ещё несколько приличных глотков сладкого как компот вина и вытащил шланг с хорошим настроением, толи от выпитого вина, толи от ощущения, что уровень в бочке почти не изменился. Эта исчезнувшая вдруг капля содержимого, почти незаметна в этом давно пересыхающем море.
Взяв две наполненные до краёв баклажки, покрытые лёгкою испариной от прохлады, я вынес их за пределы ворот и оглянувшись по сторонам, положил в высокую траву снаружи у забора, так чтобы выйти вечером со двора с пустыми руками, и подхватить походу движения вино из травы.
Зачем я это делал, зачем скрывал от Валентины Васильевны, покуда отдыхает она дневным сном? Из многих побуждений. Я очень хорошо знал бабушку, и в этой свой скрытности я видел одни лишь плюсы. Во-первых, бабушке не в коем разе не жалко вина, она никогда не откажет своему внуку, но может лишь подумать. То, что она может подумать и её спокойствие больше меня волновало. Я знал, как она к этому относится и не хотел показаться в её глазах не серьёзным, таким как другие внуки. В её памяти свежи воспоминания, и она иногда сетовала мне за чашкой чая, о поведении отдельных внуков те, что были постарше.
- Когда они были у меня на «гастролях», - так говорила она, - днём спят, а потом шатаются до полночи, повытаскают всё вино из погреба, ночью лай собак, свист, и я беспокоюсь и не могу уснуть, жду, пока они улягутся. – Однако, всё это говорилось без тени злобы, скорее с любовью, и не смотря не на что, бабушка никогда не разделяла нас на плохих и хороших, всегда ждала с тайной надеждой в гости любого из внуков.
Валентина Васильевна считала меня всё же относительно спокойным, рассудительным молодым человеком, сидящим за книжкой, и не могла нарадоваться спокойной жизнью. Я в свою очередь, дорожил её мнением и спокойствием, однако не мог выдержать своего добровольного заточения и когда сказал ей, что вечером пойду немножко посидеть у костра с ребятами, там будет и Валя, бабушка спокойно отнеслась к этому, даже наоборот, напутствовав, тем, что я совсем засиделся дома.
Вот мычащие коровы прошли, цокая копытами по улице, разнося вокруг свой стойкий запах, смешанный из полевой полыни и животного пота, разбрелись по домам, покорно покачивая набитыми брюхами, увлекая за собой хозяюшек в пёстрых платках, с вёдрами наперевес для дойки, верный знак того, что день состарился, было около семи часов вечера. На улице ещё довольно светло, но день пошатнулся, задрожал и потускнел блёклой пеленой наступающего вечера, которая сгущалась и концентрировалась в воздухе с каждой минутой, с каждым шагом отступающего тускнеющего солнца.
Начало вечера, как начало всего в этом мире прекрасно и неповторимо. Недолго вечер будет томиться ещё между молотом и наковальней дня и ночи, и вот-вот он будет безжалостно расплющен, и затеряется окончательно в тёмной памяти яркой вспышкой мелькнувшего солнца на горизонте и россыпью звёздных брызг на небосводе.
К этому времени всё возвращается по своим домам, всё словно прижимается к земле, кроме роящихся туч разных насекомых снующих у самой сочной травы. Спустились низко летающие ласточки, хватая налету эту самую мошкару. Обычно нервно летающие ласточки, к вечеру защебетали по-особенному, как-то заботливо закружились у своих причудливо слепленных под крышами и навесами гнёзд. Первый дерзкий сверчок, просверлит неуверенно и нетерпеливо своею трелью тишину травы и тут же будет обруган со всех сторон своими собратьями и этот поднявшийся цвиринькающий шум не утихнет теперь до первой ночной прохлады. Наступающий вечер таит в себе множество ложных ощущений, давящая наполненность тишиной, то пограничное состояние между двух стихий. Вечерняя пустота между отступившим днём и ещё не занятость наступающей ночи. Тишина может быть многозначительной и обманчивой, пронизанной воздухом, который, оказывается, может иметь стойкий цвет и запах. Эти волшебные и волнующие звуки и запахи весеннего южного вечера могут увлечь своей одержимостью и вывести вас именно на то, зачем вы собственно и шли, что вас вело, то вы и встретите.
- Как хорошо, какой хороший вечер, - сказал бы обязательно я, если бы был внимательней ко всему сейчас вокруг, но меня следует простить, мои мысли сконцентрированы, конечно, на другом.
Выйдя из калитки в спортивных брюках кроссовках, футболка в однотонную крупную полоску с слегка расстегнутым воротником, благоухало всё на мне приятным парфюмом, лучшего наряда и не придумаешь для здешних мест. Нащупав в траве две двухлитровые баклажки, взял их подмышки, ощутив приятную тяжесть вина, пошёл уверенной походкой в сторону развилки, ведущей к черёмушкам. И за поворотом той развилки, мысли мои были так же полностью поглощены легкомысленной перспективой сегодняшнего вечера.
Моим глазам открывалась прямая дорога, взлётной полосой, уходящая ровно вдаль почти до самой реки, поднимаясь трамплином на гору насыпи моста. С правой стороны дорогу сопровождала, словно сговорившись, вереница высоких столбов-близнецов, с натянутыми нервами проводов вторя дороге, выстроив стройный свой ряд, уходящий за горизонт, который на фоне тускнеющего вечера, начал сливаться с темнеющим небом. Шаги бесшумно и уверено соприкасались мягкими кроссовками с асфальтом, время от времени само непроизвольно отшвыривая маленькие гладкие камушки, попадающиеся на пути, усеявшие собой все обочины в округе. Вот уже замелькали светлые окна сквозь тёмные заросли палисадов, угадывались приземистые двухэтажные дома черёмушек. Свернув с прямой дороги, ведущей к реке, тем самым срезав путь через дворы, я знал, что Валя живёт в одном из этих четырёх домов по эту сторону дороги. Проходя мимо подъезда первого дома, меня кто-то окликнул.
- Эй, морячок! Ты далеко собрался?
Я оглянулся на голос и увидел сидящего на лавочке того белокурого Анатолия, помогавшего с коровой не так давно.
- А, это ты, здравствуй Толя. – Подойдя к лавочке, поставив баклажки на землю, протянул руку для приветствия. Толя словно нехотя подал руку.
- Винцо, это хорошо. Винцо я люблю. – Образовалась небольшая пауза, молчание снова нарушил Анатолий. – Что же ты так задержался, приходить нужно пораньше, засветло.
- Что, я разве опоздал? Ну, пошли тогда, чего ты сидишь.
- Сейчас Валя выйдет, я её жду. Вовка поехал за тобой, мы думали, что ты уже не придёшь.
- Когда поехал?
- Только что.
- Мы наверно разминулись.
- Нужно приходить раньше, подготовиться заранее, дровишек собрать. Посмотреть, оценить, что у нас имеется, а выходит всегда всё с бухты-барахты. Обо всём опять должен думать я.
- Кто там ворчит, как дед старый, сейчас я выйду. – Раздался Валин голос откуда-то сверху. Почти в тот же момент, во двор влетел на своём дребезжащем велосипеде от всевозможных развешанных погремушек, маленький Вовка, резко затормозив почти у наших ног, он опёрся ногой о лавочку. Волосы стояли вихрем от скорости, учащенное дыхание сбивало его слова.
- А, так ты здесь. Как я тебя пропустил?
- Вовка, давайте идите туда на поляну, там Кирюха, Серёга помогите им ещё больше дров собрать пока видно, что бы дольше посидеть. Сейчас Валя с Таней выйдут, и мы подойдём.
AndRR0n (13-го, 28 лет)
